Выбор в октябре

Позднее октябрьское утро. Ржавые листья сыплются под неуютным ветром. А солнце почти весеннее, небо синеет в стёклах пятиэтажки-общежития. Тянется на избирательный участок пожилой люд, по двое, по трое, с палочками, поддерживают друг друга. Молодых не видно. Веду и я свою старшую сестру. Отговаривал, да разве отговоришь?

- За всю жизнь не пропускала.

- Да приедут к тебе, сами приедут.

- Да я уж сама…

Сама. Идём с остановками. С полдороги навстречу баба Дуся из соседнего дома. Росточка небольшого, с такой же палочкой, в тёмном берете, старом пальто, в каких-то мужских ботинках. Меня, конечно, не помнит, а сестру остановила.

- Голосовать?

- Ну да.

Отошёл в сторонку, чтоб разговору не мешать. Стою, думаю о своём, разговор вполуха воспринимаю. О погоде, о молоке с творогом, что по вторникам на этот угол кто-то на «Волге» привозит. А мне вдруг и о бабе Дусе вспомнилось…

- Очереди сегодня никакой. За кого же голосовать будешь?

- Да не знаю пока, погляжу на списки.

Лукавит сестрёнка. Время нынче лукавое, а у неё немалый век за плечами, научил.

- А я за «Свободу» голосовала.

- Это с чего же так?

Баба Дуся вмиг оживает голосом.

- Они хоть от коммуняк избавили.

Сестра на коммуняк не в обиде; родители наши с фронтового сорок третьего в партии были, да и потом совесть не теряли. Заторопилась сестра. Но баба Дуся, нарушая запрет об агитации в день выборов, уже вдохновилась, уже жесты пошли в дело, уже и палочка из руки – в руку.

- Всё зло от них, все они там бывшие, хоть бы и та же Юлька. Тоже с Путиным якшалась.

- Так а как же?.. Газ-то – русский. У меня вон батареи еле дышат.

- Дадут! Никуда не денутся!

Вот пионерка! Голос, как у «Всегда готов!», разве что рукой отмашку не сделала. Тон только не пионерский, а такой злобный, что мне и не приснился бы. Взглянул на неё, и так гадко сделалось! Вот и впрямь: с чего же вдруг так?

- Нажировались, – митинговала баба Дуся. – Юльке прошлый раз поверила, а потом как телевизор послушала… За «Свободу» голосуй, больше не за кого. Бандера прийдэ – порядок навэдэ.

От неожиданного комизма этой единственной украинской фразы у меня всё внутри просто зашлось от смеха.

Хотя, смеяться-то от чего? От того ли, что вижу бабу Дусю у мусорных баков, из которых она картон выбирает и пакует на свою «кравчучку»? Сестра, видно, тоже опешила. Шагнул к ней, чтобы от спора увести, уже и руку протянул, но тут баба Дуся и выдала:

- Все – москали да жидва, все – хари ненасытные, ни одеться, ни пожить не давали.

Оторопел я. Оглядел её – обтёрханную, невнятную – и, каюсь, не выдержал.

- А ведь я помню, как Вы при москалях жили.

Обожгла недоверчиво старческими глазами. Не узнала.

- Помню, тётушка Дуся. И бухгалтерию в речном порту, и туфельки Ваши красные, каких, наверное, ни у кого не было.

Мелькнуло в этих глазах подозрительное недоумение; про туфельки-то – не в бровь попало.

- А Вы кто ж такой?

- Да какая разница? Туфельки-то были? И работа с зарплатой была. И муж у Вас, помнится, не в колоннах «ура» кричал, а на трибунах стоял.

- Степан Иваныча, что ли, зять?

Признала, стало быть.

- Младший. Пойдём мы. А то ветерок уж больно неласковый.

Мы пошли. А она осталась. Не оглядывался я, и сестра молчала. Так и выбрали себе Раду. Внеочередную на этот раз. На обратном пути, уже у самого подъезда сестра спросила: «А у вас тоже батареи холодные?»

Хмыкнул я в ответ.

- Думаешь, у бабы Дуси теплее?

- Ничего я не думаю.

Усталость была в ответе и безнадёжность – в тоне…

Владимир ГЛАЗКОВ (Украина)

Черкассы