Из путевых заметок Д. И. Фонвизина. Впечатления от пребывания во Франции

Впечатления Дениса Ивановича Фонвизина от его пребывания во Франции.

 

1777год. Д.И. Фонвизин.

Путевые заметки.

 

Отсюда (из Германии) выехал я во Францию и, через Страсбург, Безансонъ, Bourg-en-Besse, достиг славного города Лиона. Дорога в сем государстве очень хороша; но везде по городам улицы так узки и так скверно содержатся, что дивиться надобно, как люди с пятью человеческими чувствами в такой нечистоте жить могут. Видно, что полиция в сие дело не вступается; чему в доказательство осмелюсь вашему сиятельству разыскать один пример.

 

Шедши в Лионе по самой знатной и большой улице (которая однакож не годится в наши переулки), увидел я среди бела дня зажженные факелы и много людей среди улицы. Будучи близорук, счел я, что это конечно какое-нибудь знатное погребение; но подошед из любопытства ближе, увидел, что я сильно обманулся; господа французы изволили убить себе свинью – и нашли место опалить ее на самой середине улицы!

 

Смрад, нечистота и толпа праздных людей смотрящих на сию операцию, принудили меня взять другую дорогу. Не видав еще Парижа, не знаю, меньше ли в нем страждет обоняние; но виденные мною во Франции города находятся в разсуждении чистоты в прежалком состоянии.

3 декабря 1777 г.

 

Из Лиона приехал я в … Монпелье. … Здесь живу уже другой месяц и стараюсь, по возможности, приобретать нужные по состоянию моему знания. Я могу оными пользоваться, не разстраивая моего малого достатка; и хотя телесная пища здесь весьма дешева, но душевная еще дешевле. Учитель философии, обязываясь читать всякий день лекции, запросил с меня в первом слове на наши деньги 2 рубля 40 копеек в месяц.

 

Юриспруденция, как наука, при настоящем развращении совестей человеческих ни к чему почти не служащая, стоит гораздо дешевле. Римское право из одной пищи здесь преподается. Такой бедной учености, я думаю, нет в целом свете; ибо как гражданские звания покупаются без справки, имеет ли покупающий потребныя к должности своей знания, то и нет охотников терять время свое, учась науке бесполезной. Злоупотребление продажей чинов, произвело здесь то страшное действие, что при невероятном множестве способов к просвещению, глубокое невежество весьма нередко.

 

Оно сопровождается еще и ужасным суеверием. Попы, имея в руках своих воспитание, вселяют в людей с одной стороны рабскую привязанность к химерам, выгодным для духовенства, а с другой сильное отвращение к здравому разсудку. Таково почти все дворянство и большая часть других сословий. Я не могу сделать иного об них заключения. … Впрочем, те, кои преуспели как-нибудь свергнуть с себя иго суеверия, почти все попали в другую крайность и заразились новою философиею. Редко встречаю, в ком бы не приметна была которая-нибудь из двух крайностей: или рабство или наглость разума.

 

Главное рачение мое обратил я к познанию здешних законов. … Система законов сего государства есть здание, можно сказать, премудрое, сооруженное многими веками и редкими умами; но вкравшееся мало помалу различные злоупотребления и развращение нравов дошли до самой крайности и уже потрясли основание сего пространного здания, так что жить в нем бедственно, а разорить его пагубно. Первое право каждого француза есть вольность; но истинное настоящее его состояние есть рабство; ибо бедный человек не может снискивать своего пропитания иначе, как рабскою работою; а если захочет пользоваться драгоценною своею вольностью, то должен будет умереть с голоду. Словом: вольность есть пустое имя и право сильного остается правом превыше всех законов.

 

Мнопелье. 24 декабря 1777 г.

 

Монпелье. 15 января 1777 г.

 

Здешние злоупотребления и грабежи конечно не меньше у нас случающихся. В разсуждении правосудия вижу я, что везде одним манером поступают. Наилучшие законы не значат ни чего, когда исчез в людских сердцах первый закон, первый между людьми союз – добрая вера.

 

У нас ее не много, а здесь нет и головою. Вся честность на словах, и складнее у кого фразы, тем больше остерегаться должно какого-нибудь обмана. Ни порода, ни наружные знаки почестей не препятствуют ни мало снисходить до подлейших обманов, как скоро дело идет о малейшей корысти. Сколько кавалеров Св. Людовика, которые тем и живут, что подлестясь к чужестранцу и заняв у него сколько простосердечие того позволяет, на другой же день скрываются вовсе, и с деньгами от своего заимодавца! Сколько промышляют своими супругами, сестрами, дочерьми. Словом, деньги суть первое божество здешней земли.

 

Развращение нравов дошло до такой степени, что подлый поступок не наказывается уже и презрением; честнейшие действительно люди не имеют ни мало твердости отличить бездельника от честного человека, считая, что таковая отличность была бы contrelapolitessfrancaise. Сия вежливость (сегодня говорят толерантность – публикатор писем) такое в умах и нравах здешних произвела действие, что за неволю заставила меня сделать некоторые примечания, которые и осмелюсь сообщить вашему сиятельству.

 

Опыт показывает, что всякий порок ищет прикрытия наружностью той добродетели, которая с ним граничит. Скупой, например присвояет себе бережливость, мот – щедрость, а легкомысленные и трусливые люди – вежливость. И в самом деле, кто, слыша лож или ошибку, не смеет или не смыслит противоречить, тому всего вернее и легче согласится. Сие правило здесь стало всеобщее; оно совершенно отвращает господ французов от всякого человеческого размышления. … Почти всякий француз, если спросить его утвердительным образом ответит: да, а если отрицательным о той же материи, отвечает: нет.

 

Сколько раз, имея случай разговаривать с отличными людьми, например о вольности, начинал я речь мою тем, что сколько мне кажется, сие первое право человека во Франции свято сохраняется; на что с восторгом мне отвечали: queleFrancaisestnelibre, что сие право составляет их истинное счастье, что они помрут прежде, нежели стерпят малейшее оному нарушения.

 

Выслушав же сие, завожу я речь о примечаемых мною неудобствах и открываю им мысль мою, что желательно б было, если б вольность была у них не пустое слово. Поверите ли, что те же самые люди, кои восхищались своею вольностью, тот час отвечают мне: O! Monsieur vous avez raison! Le Francais est ecrase le Francais est esclave. Говоря сие впадают в преужасный восторг негодования, и если не унять, то хотя целые сутки рады бранить правительство и унижать свое состояние.

 

Если такое разноречие происходит от вежливости, по крайней мере не предполагает большого разума. Можно, кажется, быть вежливу, и соображать притом слова свои и мысли. Вообще надобно отдать должное здешней нации, что слова сплетают мастерски, и если в том состоит разум, то всякий здешний дурак имеет его превеликую долю. Мыслят здесь мало, да и некогда, потому что говорят много и скоро. Обыкновенно отворяют рот, не зная еще что сказать, а как затворять рот не сказав ничего, было бы стыдно, то и говорят слова, которые машинально на язык попадаются, не заботясь много, есть ли в них какой-нибудь смысл. … Вот общий, или паче сказать, природный характер нации; но надлежит присовокупить к нему и развращение нравов, дошедшее до крайности, чтоб сделать истинное заключение о людях, коих вся Европа почитает своим образцом.

 

Париж. 14 июня 1778 года.

 

Возмечтания их (парижан) о своем разуме дошла до такой глупости, что редкий француз не скажет о самом себе, что он преразумен. Нет ли разницы между разумом французским и разумом человеческим? Дабы сделать сие разыскание, принял я к здешним умницам знаменование разума в целом свете. Я пришел, что для них оно слишком длинно; они гораздо его для себя поукоротили. Через слово разум, по большей части, понимают они одно качество, а именно остроту его, не требуя отнюдь, чтобы она была управляема здравым смыслом. Сию остроту имеет здесь всякий без выключения, следовательно всякий без затруднения умным здесь признается. Все сии умные люди на две части разделяются: те, которые не очень словоохотливы и каких однако ж весьма мало - называются philosophes; а тем, которые врут неумолкно и каковы почти все, дается титул aimables.

 

Судят все неумолкно обо всем решительно. Мнение первого есть мнение наилучшее; ибо спорить не любят и тот час с великими комплиментами соглашаются, потому что не быть одного мнения с тем, кто сказал уже свое, хотя бы и преглупое, почитается здесь совершенным «незнанием жить»: и так, чтоб слыть умеющим жить, всякий отказался иметь о вещах свое собственное мнение. Из сего заключить можно, что за истиною не весьма здесь гоняются. Не о том дело что сказать, а о том, как сказать.

 

...Слушать разсудка, и во всем прибегать к его суду – скучно; а французы скуки терпеть не могут. Чего не делают они, чтоб избежать скуки, то есть, чтоб ничего не делать! И действительно всякий день здесь праздник. Видя с утра до ночи бесчисленное множество людей в беспрерывной праздности, удивляться надобно, когда что здесь делается. Не упоминая о садах, всякий день пять театров наполнены. Все столько любят забавы, сколько труды ненавидят; а особливо черной работы народ терпеть не может. Зато нечистота в городе такая, какую людям, не вовсе оскотинившимся, переносить весьма трудно.

 

Почти нигде нельзя отворить окошко летом от зараженного воздуха. Чтоб иметь все под руками и ни зачем далеко не ходить, под всяким домом поделаны лавки. В одной блистает золото и наряды, а подле нее, в другой вывешена битая скотина с текущей кровью. Есть улицы где в сделанных по бокам стоках течет кровь, потому что не отведено для бойни особливого места. Такую же мерзость нашел я в прочих французских городах, которые все так однообразны, что кто был на одной улице тот был в целом городе; а кто был в одном городе, тот все города видел. Париж пред прочими, имеет только то преимущество, что наружность его несказанно величественнее, а внутренность сквернее.

 

Напрасно говорят, что причиною нечистоты является многолюдство. Во Франции множество деревень, но ни в одну нельзя въезжать, не зажав носа. Со всем тем привычка, от самого младенчества жить в грязи по уши, делает, что обоняние французов ни мало не страждет. Вообще сказать можно, что в разсуждении чистоты перенимать здесь нечего, а в рассуждении благонравия еще меньше. Удостоверяясь в сей истине, искал я причины, что привлекает сюда такое множество чужестранцев? …

 

По точном разсмотрении вижу я только две вещи, кои привлекают сюда чужестранцев: спектакли и - с позволения сказать - девки. Если две сии приманки отнять сегодня, то завтра две трети чужестранцев разъедутся из Парижа. Безчинство дошло до такой степени, что знатнейшие люди не стыдятся сидеть с девками в ложах публично. Сии твари осыпаны бриллиантами. ... С каким искусством они умеют соединять прелести красоты с приятностью разума, чтоб уловить в сети жертву свою! Сею жертвою бывают по большей части иностранцы, кои привозят с собой денег сколько можно больше, и если не всегда здравый ум, то по крайней мере здоровое тело; а из Парижа выезжают, потеряв и то и другое, часто невозвратно. Я думаю, что если отец не хочет потерять своего сына, то он не должен посылать его сюда.  (стр. 293 – 296)

 

Ахен. 18 сентября 1778 года.

 

Я оставил Францию. Пребывание мое в сем государстве убавило сильно цену его в моем мнении. Я нашел доброе гораздо в меньшей мере, нежели воображал, а худое в такой большой степени, что и вообразить не мог. Я рассмотрел с возможным вниманием все то, что могло способствовать мне к приобретению точнейшего понятия о характере французов. … К ним совершенно приличен стих Кребильонов: Criminelsanspenchant, vertueuxsansdessin.

 

Рассудка француз не имеет, и иметь его почел бы несчастьем своей жизни; ибо оный заставлял бы его размышлять, когда он может веселиться. Забава есть один предмет его жизни. А как на забавы потребны деньги, то для приобретения их употребляют всю остроту, которою его природа одарила. … Обман почитается у них правом разума. По всеобщему их образу мыслей обмануть не стыдно; но не обмануть – глупо. … Божество его – деньги. Из денег нет труда, которого не поднял, и нет подлости, какой бы не сделал француз. … Д Аламберты и Дидероты в своем роде такие же шарлатаны, каких видел я всякий день на бульваре; все они народ обманывают за деньги, и разница между шарлатаном и философом только та, что последний к сребролюбию присовокупляет беспримерное тщеславие. …

 

Сколько я помню, вся система нынешних философов состоит в том, чтоб люди были добродетельны независимо от религии: но они, которые ничему не верят, доказывают ли собою возможность своей системы? Кто из мудрых века сего, победив все предрассудки, остался честным человеком? Кто из них, отрицая бытие Божие, не сделал интереса денежного единым божеством своим, и не готов жертвовать ему всею своею моралью? Одно тщеславие их простирается до того, что сами науки сделались источником непримиримой вражды между семействами. …

 

Воспитание во Франции ограничивается одним учением. Нет генерального плана воспитания, и все юношество учится, а не воспитывается. Главное старанье прилагают, чтоб один стал богословом, другой живописцем, третий столяром; но чтоб каждый из них стал человеком, того и на мысль не приходит. И так относительно воспитания Франция ни в чем не имеет преимущества пред прочими государствами. В сей части столько же и у них недостатков, сколько и везде; но в тысячу раз больше шарлатанства. …

 

Дворянство французское по большей части в крайней бедности, а невежество его ни с чем не сравнимо. Ни звание дворянина, ни орден Св. Людовика не мешают во Франции ходить по миру. … Множество из них мучили меня неотступными просьбами достать им места гувернеров в России; но как исполнение их просьб было бы убийственно для невинных, доставшихся в их руки, то уклонился я от сего злодеяния и почитаю долгом совести не способствовать тому злу, которое в отечестве нашем уже довольно вкореняется. ...

 

Суеверие народное простирается там до невероятия. Я опишу вам один из духовных обрядов, который сию истину неоспоримо докажет. Город Э есть главный в Провансе. Вот каким образом ежегодно отправляется там праздник, называемый FeteDieu. Торжество состоит в процессии, в которой Святые Тайны носимы бывают по городу в препровождение всего народа. Знатнейшие особы наряжаются в маскарадное платье. Один представляет Пилата, другой Каиафу и так далее. Дамы и девицы благородныя наряжаются мироносицами и прочими святыми, а прекраснейшая представляет Богородицу.

 

Мещанство все наряжено чертями: почтеннейший Вельзевулом, а прочие по степеням своих достоинств. Все оные черти идут пред Телом Христовым с превеликим ревом и пятятся назад, будто бы сила Святых Тайн от себя их отгоняет. За несколько дней перед церемонией разделение ролей производит многие тяжбы, особливо между мещанством. Часто приходит пред суд тот, у кого отнимают, и доказывает свою претензию тем, что отец его был дьявол, дед – дьявол и что он безвинно теряет звание своих предков. Во всех прочих французских городах, не исключая самого Парижа, есть множество подобных сему дурачеств, служащих несомненным доказательством, что народ их пресмыкается во мраке глубочайшего невежества.

 

В рассуждении злоупотребления духовной власти я уверен, что Франция несравненно несчастнее прочих государств. … Сила духовенства во Франции такова, что знатнейшие не боятся потерять ее никаким соблазном. Прелаты публично имеют на содержании девок, и нет позорнее той жизни, какую ведут французские аббаты.

 

Рассматривая состояние французской нации, научился я различать вольность по праву от действительной вольности. Наш народ не имеет первой, но последнею во многом наслаждается. Напротив того французы, имея право вольности, живут в сущем рабстве.

6 марта 2017 Просмотров: 11 719