Михаил Иванович Глинка (1804—1857) — русский композитор, родоначальник русской классической музыки. Как пишет В. В Стасов, в русской музыке Глинка имеет такое же значение, как Пушкин в русской поэзии: « оба создали новый русский язык - один в музыке, другой в поэзии». Сочинения Глинки оказали сильное влияние на последующие поколения композиторов, в том числе на А. С. Даргомыжского, членов «Могучей кучки», П. И. Чайковского, развивавших в своей музыке его идеи.

И конечно же его по праву считают основателем такого музыкально-драматического жанра, как русская опера. Две его знаменитые оперы: "Жизнь за царя"("Иван Сусанин") и "Руслан и Людмила" вошли в репертуар отечественных и зарубежных оперных театров. Но М.И.Глинка известен не только этими "фундаментальными" произведениями. Его романсы, вальсы у многих на слуху.

***

С чего начать разговор о Глинке? — С главного. Глинку называют основоположником русской классической музыки. Почему это так? Ведь и до Глинки были композиторы на Руси? Весь вопрос в том, как понимать сущность серьезной светской музыки. Надо понимать высоко и серьезно, освободившись от низменных штампов материалистической эстетики. Говорят: музыка — язык эмоций. Какая пошлость! Не вечность ли, не Бог ли — основная потребность души? Давайте лучше послушаем гениев. Вот, Бах продиктовал в 1738 году такое определение музыки: "Конечная и последняя цель генерал-баса, как и всей музыки, — служение славе Божьей и освежение духа».

Да, здесь подлинный ключ к музыке христианской культуры, которая покорила весь мир несказанной небесной красотой. Серьезная музыка, дочь Богослужебного искусства, есть благовестие новой жизни человечества, выраженное интонационно. Бетховен называл музыку откровением. "Музыка, говорил он, есть откровение более высокое, чем мудрость и философия". Однажды он сказал: "каждая нота моего Скрипичного концерта продиктована Всевышним". Стал бы он разве вопрошать Небо, если б речь шла о трепыханиях эмоций, ибо так это слово конца 16 века и переводится: "волнения души". Благодатью растворенная серьезная музыка несет в себе сильные тяготения, поднимающие дух человеческий к небесной красоте и свету, любви. Вот и Рахманинов говорил: «Музыка... должна оказывать очищающее действие на умы и сердца».

Если подытожить высказывания гениев, то призвание серьезного искусства можно видеть в поддержании духовно-нравственного тонуса общественной жизни, тонуса веры, надежды и любви, дарованных нам Богом, который есть Любовь.

С этой высоты мы можем оценить меру глумления Хрущева, когда он призывал деятелей искусства выражать чувства советских людей. Даже язычники помнили о небесной природе искусства.

Вот что писал, например, язычник Цензорин в 238 году по Рождестве Христовом, ровно за полторы тысячи лет до цитированных слов Баха: «Души людей — божественные, хотя против и кричит Эпикур, — природу свою познают через песни». Во как! Что можно больше сказать о музыке? Божественные души людей познают свою Божественную природу через песни! Что же тогда должны говорить мы, имеющие корни в духе, который породил великую культуру христианской цивилизации? И говорить не о песнях земли, а о высочайших шедеврах христианской культуры!

И вот теперь об основоположниках. Быть основоположником — прерогатива гения. Вся русская музыка, по слову Чайковского, заключена в музыке Глинки, как дуб в желуде. Так вот: только гений может заключить будущее культуры в желуде настоящего. Потому что только гений обладает провидческой силой, ибо поднимается на высоту зрения великих задач народа пред лицом Божиим.

Лучше Ильина не скажешь: "Жизнь народного духа, слагающая самую сущность Родины, — говорит Ильин, — находит себе в творчестве гения сосредоточенное и зрелое выражение. Он говорит от себя, но не за себя только, а за весь народ... Гений ставит свой народ пред лицо Божие и выговаривает за него и от его имени символ его предметной веры, его предметного созерцания, знания и воления. Он открывает и утверждает этим национальное духовное единство, то великое духовное "мы", которое составляет самую сущность Родины... Он оправдывает жизнь своего народа пред лицом Божиим, и тем становится истинным зиждителем Родины"... он указует своему народу верный путь к духу и духовности; и сам остается тем духовным очагом, около которого размножается среди целых поколений огонь духовного горения". Через гения, его творчество осуществляет народ свое единство с ним и свое единение с Родиной».

Все эти слова относимы к Глинке.

Как образуется гений? Обильная одаренность, залог гениальности - только одна сторона дела. Сколько вундеркиндов заканчивали безвестностью! Главное в гении другое: благодатью Божией он поднимается на такую безконечную высоту, на которую сам подняться не может. И здесь, в этом соединении свободы произволения и воскрыляющей Божьей силы - истинная тайна гениальности.

Момент этого поразительного перелома, полного преображения творчества, необыкновенно легко обозначился в творчестве Глинки. На него указал проницательный Петр Ильич Чайковский. Сравнивая творчество Глинки до 32-летнего возраста и после, он пишет: «Как могла совместиться такая колоссальная художественная сила с таким ничтожеством и каким образом, долго быв безцветным дилетантом, Глинка вдруг одним шагом стал наряду (да! наряду!) с Моцартом, с Бетховеном и с кем угодно»?! И заключал с восторгом: «Да! Глинка настоящий творческий гений».

«Предоставляю будущим поколениям разгадать эту загадку» — предлагает нам Чайковский.

А отгадка проста. Нужно только посмотреть на то произведение, где впервые осуществился этот перелом, после которого Глинка уже не мог писать не гениально. Это была опера «Жизнь за царя».

Гении всей душой врастают в величие исторических задач, и сподобляются помощи Божией. Что это был за сюжет? В нем зафиксирован один из ключевых моментов русской истории — выход из величайшего кризиса.

Как древний Израиль хранил память о чудесном исходе из Египта и о других событиях Божественной истории, так и мы должны относиться к нашей священной истории. Ведь именно так четко и определяет святой Иоанн Максимович: «Русская история есть новая священная история».

И в ней освобождение Руси от польского ига есть одно из чудес Божиих.

Ситуация тогда была хуже теперешней. Кризис власти. Перессорились партии, земщина с казачеством. На дорогах разбой. Всюду распад духа, измельчание душ, своекорыстие, подкупы, интриги, зверства. В Кремле обосновались вооруженные поляки. Сейчас на западный манер стали писать, будто в России два года правил польский король Сигизмунд. Это не так. Согласно всем конституциям Руси, начиная от Ярославовой Правды, легитимная — то есть, законная, не разбойничья власть в стране освящается Церковью. Однако святой патриарх Ермоген, которого поляки умучили голодом, принуждая Церковь короновать Сигизмунда, предпочел смерть измене Богу. Что делать народу, когда он порабощен и безсилен?

Пример дан на века. Безсильный народ смиренно припал к силе Божией. По призыву Церкви страна выдерживает специальный трехдневный строгий пост, ничего не вкушая в течение трех дней. В ответ на покаяние тут же потекли реки чудес Божиих. Преподобный Сергий Радонежский в видении является гражданину Минину и объявляет Божью волю: собирать ополчение. Князь Пожарский согласен принять командование. Великое чудо — взятие Кремля. Земщина и казачество чудесным образом примирились, независимо выдвинув кандидатуру на царство мало кому известного 16-летнего отрока Михаила Федоровича Романова. Вдохновенная радость от явного Божьего чуда, примирившего нацию, охватила собор, и он единодушно принимает клятву в вечной верности новой династии. В ней, между прочим, говорится: кто пойдет против этого соборного решения всего русского народа, тот да будет проклят в веке нынешнем и будущем. Страшное проклятие предков легло на нас, клятвопреступников! Прославлением Святого Мученика Царя Николая и Царственной семьи мы — слава Богу! — положили уже некоторое начало нашему покаянию.

Но до установления тихой жизни было еще далеко: иностранная разведка поставила целью физически уничтожить только что избранного, но еще не приехавшего в Москву царя. И вот тут открывается красота подвига Сусанина.

О чем же опера? Она — о великой тайне России: тайне соборности. Соборность есть сроднение людей благодатью Божией. Благодать Святаго Духа есть любовь Божия, жертвенная. "Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» - говорит Господь (Лк. 12:49). Пламя соборной любви горит в опере. Соборная любовь — не кисель да манная каша. Соборная любовь подъемна, вдохновенна, дышит подвигом... В ней горит ревность Божия и духовная отвага.

Только такая любовь способна победить дух распрей и восторгнуть народ к единению.

Такими единителями народа был патриарх Ермоген, Гражданин Минин и князь Пожарский, новоизбранный царь. Таким был крестьянин Иван Сусанин. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих», — говорит Христос (Ин. 15:13). Понесенный Сусаниным подвиг великой любви тоже служил объединению народа вокруг богоизбранного царя. Народ в единстве всех сословий от крестьянина до царя. «Некогда не народ, а ныне народ Божий», говоря словами апостола Петра.

Видите, какая небывалая опера. Впервые мы видим на сцене личность в подлинном ее понимании. Великим понятием личности одарили человечество святые отцы, отграничив личность от понятия индивида. Почти одновременно с оперой Глинки появилась симфония «Гарольд в Италии» Берлиоза. Так вот, по строгим критериям святых отцов, Чайльд Гарольд - не личность, а индивид. Индивид замыкает себя в герметизм самости, а личность обретает себя через отдачу, через жертвенную любовь. Ее источник в любви к Богу, которой освящается любовь к семье, народу, отчизне, Царю. Личность, по определению, соборна. Только такая личность получает силу собирать и страну. Торжество соборной любви мы видим в финале. Народ по определению соборен. Святой Григорий Богослов определяет народ как собрание богочтителей. «Некогда не народ, а ныне народ Божий", - говорит апостол Петр. И вот, теперь, в финале кончены все разделения. Все слои народа в совершенном единении.

На сцене народ встречает отрока-царя как явление Божьей милости. Слова этого Гимна «Славься» по духу совпадают с решением русскою собора, слова таковы: "Славься, славься, наш русский Царь, Господом данный нам Царь-Государь. Да будет безсмертным твой царский род, да им благоденствует русский народ». В наше время слова другие: "Славься, славься Русь моя, славься родная страна". О Боге речи нет, и это снижает великий дух музыки, восторг.

Музыковеды, ненавидящие и изнутри разрушающие Россию, пытаются лживой интерпретацией вновь вбить клин между царем и народом, разрушив их единство в Боге. Вот что пишет один доктор наук. В финале он слышит "парадность": "Безысходное личное страдание, пишет он, накрепко "прибито" к единому телу государственности гвоздями народной победы... Власть для торжествующего победу народа '"своя". Для обезпечивших же эту победу мучеников из народа и "своя" и "чужая"...". Думаю, Антонида дала бы пощечину доктору за оскорбление и клевету, и Собинин отдубасил бы его.

Это ведь исхитриться нужно — услышать в "Славься" парадность! Чайковский, потрясенный восторженной силой этого заключительного хора, считал его самой гениальной музыкой. В этой окрыленной безкорыстной музыке каждая клеточка ликует: "Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему даждь славу!» Для личности — все свои в Боге, и православная царская власть — своя.

Сравним гениальный хор Глинки с религиозным по духу бетховенским шедевром, Девятой симфонией.

Представимо ли "Славься" Глинки на месте ее финала? Немыслимо это! — хотя много формально общих моментов в их мелодиях. Самозабвенность в ликующем восторге «Славься» — от любви Божией, из нее рождается. В музыке Глинки сказалась, выпелась вся святая культура России — именно здесь источник силы его творений, столь изумившей Чайковского. Царь Николай Павлович плакал на премьере оперы, подарил композитору перстень с бриллиантом, назначил ему важную должность в музыкальном мире. Дал и тонкий совет по постановке оперы: не показывать на сцене убийство Сусанина, а дать его за сценой. Да, это действует сильнее и возвышеннее, ибо сосредоточивает мысль сердца на великом смысле жертвы.

Музыковеды усматривают новаторство оперы в том, что Глинка впервые обратился к интонационности крестьянской песни, в то время как предшественники его питались скорее городским фольклором. Действительно, крестьянская протяжная песня — сестра знаменного распева, и была создана верой на вершине исторического бытия народа.

Но дело не в цитатах. В советское время много было музыки на народные темы, но музыка звучала фальшиво, холодно и официозно. Потому что не было главного. А главное — это дух Божией любви. Чтобы адекватно выразить божественную соборную любовь, нужно самому гореть ею. А Глинка был пламенным патриотом, чему много свидетельств.

Я невольно задержался на опере Глинки. После «Жизни за Царя» он был уже лишен способности писать не гениально. С высоты открывшейся ему безсмертной красоты взирал он теперь на всю жизнь. И все преображалось перед его вдохновенным взглядом.

О чем тут сказать прежде?

Испанские увертюры

Давайте для контраста перенесемся за пределы России. Две испанские увертюры Глинки. В Испании они изучаются как самый яркий пример испанской музыки, считается в Испании, что Глинка удивительно точно выразил дух национального искусства. Смотрите, какое чудо: Глинка — классик испанской музыки! Да, Глинка действительно два года практически изучал в Испании танцы — а надо сказать, что Глинка сам не только необыкновенно выразительно пел, но и был лучшим танцовщиком в Петербурге. Однако дело не в формальной точности. Опять же главное — дух.

Здесь открывается еще одна тайна культуры России. Достоевский назвал ее тайной всемирной отзывчивости Русской культуры. Но если бы Россия только отзывалась на все, то была бы всемирной обезьяной. Потому Ильин внес важную поправку: Россия не только откликается на мировые явления, но дает им новое звучание. На что бы она ни обратила свой взор, все просиявает великой красотой и силой. И это потому, что Россия имеет дар слышать их красоту истинно — как явление славы Божьей в мире.

Вот этим ликованием красоты Божьей, этим восторгом и окрылением полнятся увертюры Глинки "Ночь в Мадриде" и "Арагонская хота".

Камаринская

Ее называют гениальным русским скерцо. Скерцо по-русски — шутка. Здесь много юмористических моментов. Но здесь есть некоторая тайна. Народная тема, положенная в основание сочинения, образована быстрым опеванием тонов обычной гаммы. В простоте гаммообразного как бы хорального движения скрыто торжественное гимническое начало. Глинка подметил и возвысил эту гимническую основу. Безконечное повторение орнаментированной гаммы не вызывают протестов не только по причине виртуозной обработки темы, но и по причине вживания в эту торжественную, подъемлющую дух силу.

«Вальс-фантазия»

Век, в который творил Глинка, называют романтическим. Но в России другие понятия. Романтизм вырос из картезианской картины мира, где всего два измерения: мир материальный и мир высоких человеческих чувств, идей, движений сердца. А где же мир духовный, Божий? Душа России жаждет жить в нем. «Мы потому только и можем мыслить, — писал святой Иоанн Кронштадтский, что живем в океане безпредельной мысли Божией. Вот этим основным чувством онтологизма, истинной существенности бытия, и пронизаны шедевры русского искусства.

Возьмем пленительный «Вальс-Фантазию» Глинки.

Всякий ощущает здесь чудо. Начальная тема — цветок вечности. Понять такую тему — значит понять и все произведение, ибо оно органически выращено из нее.

В чем состоит чудо? На первый взгляд, перед нами — типично романтический прием гармонии, называемый дезальтерацией. У романтиков он передает единство двух душевных движений: зарождение надежды и разочарование.

Здесь же, у Глинки, совсем другое. Отчизна мелодии — на Небе: не в психизмах мечтаний о нем.

Второй звук мелодии, остро тяготеющий вверх, романтики повели бы далее вниз. Здесь же духовный свет этой второй ноты остается навсегда в душе. Остается навсегда звучащим вместе с восходящим тяготением к небесам, остается в душе как обетование блаженств рая.

Еще один момент. Кружащееся движение вальса складывается из двух фаз: первый начинается шагом вперед правой ногой, второй шагом левой ноги назад. В музыке этому соответствует фактура: бас первого такта дается на устойчивой гармонии, на тонике, а бас второго такта на доминанте. У Глинки такты группируются не попарно, а образуют последовательность 3 такта, 3 такта и 6 тактов. А бас не шагает, а пребывает на месте. В этой безстрастной невесомости — особое очарование. Все внимание устремлено ввысь.

В этом остановленном мгновении небесного озарения — зародыш всех последующих тем вальса. Безстрастность — свойство святости, которая есть смирение и любовь. Взгляд с Неба на землю, несущий в себе великое утешение небесной красоты и любви, настолько притягателен, что слух с радостью приветствует каждое возвращение темы, и таким образом взгляд Неба становится духовной доминантой всего сочинения.

Романсы

Особое качество русской музыки — возвышенная доброта любви с особенной ясностью проявилась в шедеврах глинкинских романсов, таких как «Жаворонок», «Я помню чудное мгновенье», «Сомнение», «Не искушай».

Из всех приведенных примеров открывается главная сила, воздвигшая гений композитора.

Глинка — человек веры. Это мы и по его жизни знаем, и по музыке чувствуем. Не было бы дружбы со святителем Игнатием (Брянчаниновым), если б не вера, жившая в его душе. Не уживается неверие со святостью. Глинка часто разговаривал со святителем, исповедовался у него. По просьбе Глинки св. Игнатий записал их беседы в работе, которую озаглавил «Христианский пастырь и христианин-художник». Художник (Глинка) говорит здесь: Душа моя с детства объята любовью к изящному. Я чувствовал, как она воспевала какую-то дивную песнь кому-то великому, чему-то высокому, воспевала неопределительно для меня самого... Это высокое, пред которым благоговело мое сердце, кого оно воспевало, еще вдали от меня. Сердце мое продолжает видеть его как бы за прозрачным облаком или прозрачною завесою, продолжает таинственно, таинственно для самого меня, воспевать его: я начинаю понимать, что только тогда удовлетворится мое сердце, когда его предметом соделается Бог».

Потому радость музыки Глинки — не животного происхождения. Что за свет она источает! Он поднимает, окрыляет — потому что он свет благодатный. Только свет свыше осветляет душу и утепляет сердце в живой достоверности истины.

Духовные сочинения

Глинка оставил после себя и духовные сочинения. Их не так много. Но и здесь открыл перед русской культурой великие перспективы.

Укрепленный советами св. Игнатия Брянчанинова, Глинка задумал реорганизацию музыкального языка в направлении приближения к церковным истокам. Гениальный композитор перед смертью едет на Запад, к своему учителю Дену учиться тем принципам старинной гармонии и формы, которые сочетались бы с духом древних церковных песнопений нашей Православной Церкви. "Здесь у меня цель, цель великая... Достигнул ли я цели? - это другое дело - стремлюсь к ней постоянно". "Дело, за которое я принялся с Деном, чем более обозначается, тем более требует труда, труда упорного и продолжительного... почту себя счастливым, если удастся проложить хотя тропинку к нашей церковной музыке''. Поистине великая задача - на века!

Смерть Глинки

Веру свою Глинка пронес до самой кончины.

Смерть запечатлевает печатью прожитую жизнь. «Великое таинство смерти... наложит печать вечной правды на весь пройденный жизненный путь или, наоборот, обличит его ложь» — пишет архимандрит Софроний. Некоторые монахи, имевшие сомнения относительно святости преп. Силуана Афонского, говорили: «Посмотрим, как он будет умирать». «Смерть грешников люта», — определяет Писание.

Глинка не метался на смертном одре, как Вольтер, не отпихивал невидимых врагов, как Толстой. В тишине духа он отходил ко Господу в великий двунадесятый праздник Сретения. По словам Дена (у которого в Германии жил Глинка), великий композитор «за несколько часов до смерти - около полуночи - целовал подаренный матерью образок, горячо молился, стал кроток и спокоен и пребывал так до самой смерти, которая последовала в 5 часов утра». Это был уже день попразднества Сретения. В этот день Церковь вспоминает пророчицу Анну и праведного Симеона Богоприимца, по вдохновению пришедших встретить Младенца Господа в храме. Праведный Симеон произносит свою возвышенную молитву: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром».

Прах Глинки был перенесен в Россию, для которой он стал основоположником ее светской, то есть внехрамовой, но церковной по духу музыкальной культуры, основоположником искусства духовного реализма, освещающего глубины народного духа, высвечивающего грандиозные историософские перспективы российской истории. Творчество Глинки поставило перед светской культурой России великую задачу: возвращение страны к своей изначальной и вечной глубине, которая есть Православие!

Начиная с Глинки, светская русская музыка начала вглядываться в свои святые истоки — этот путь не имеет конца, ибо безконечна высота призвания народа. И именно потому мы называем его по праву основоположником.

Источник: https://www.radonezh.ru/

***

Телепрограмма «Библейский сюжет. "Херувимская песнь". Михаил Глинка»

Автор и ведущий Дмитрий Менделеев.

Художник-постановщик Елена Китаева.

Производство студии «Неофит».

Передача выходит в эфир по субботам в 10:10 на телеканале "Культура"

Обращение великих художников к Библии никогда не заканчивалось только иллюстрацией того или иного сюжета Вечной Книги. Оно всегда предполагало личное осмысление. Художник выбирал библейскую историю, чтобы рассказать о себе, о своем времени, чтобы глубже постичь смысл происходящего.

Язык образов Святого Писания был универсален и понятен для всех. Но теперь для нас этот язык наполовину забыт. Мы уже не можем так ясно, с листа, читать всё, что говорили в своих произведениях художники, поэты, композиторы и писатели прошлого. Мы более опираемся на чувственное восприятие, которое все же является только частью замысла, его внешней стороной.

В программе «Библейский сюжет» делается попытка соединить «прекрасного разрозненные части», по-другому взглянуть на всемирно известные произведения искусства, рассказать о судьбе их создателей.

27 ноября 1836 года Петербург встречал "Жизнь за царя". Успех первой русской оперы был грандиозным. После одного из премьерных спектаклей к Глинке подошел император и предложил Михаилу Ивановичу возглавить придворную капеллу: "Надеюсь, ты не откажешь. Мои певчие известны по всей Европе и, следственно, стоит, чтобы ты занялся ими. Только прошу, чтоб они не были у тебя итальянцами". Тронутый ласковым тоном, Глинка, который вообще-то не собирался нигде служить, ответил почтительным поклоном. И поначалу взялся за эту работу с воодушевлением.

С древней церковной музыкой произошло примерно тоже, что с древнерусской иконописью. Это искусство было практически утрачено. Еще в XVII веке старинные знаменные распевы стали сменяться модными барочными мелодиями; в XIX в некоторых столичных храмах уже Херувимскую исполняли на мотивы итальянских опер. Поэтому первым же духовным опытом нового капельмейстера, полностью согласного в вопросах итальянской музыки с царем, стала как раз Херувимская песня.