В вотчинной конторе главный приказчик сидел на своем месте, на высоком круглом табурете, перед высокою конторкою; вокруг человека два побрякивали счетами, а в передней половине комнаты, отделенной перильцами, стояли несколько крестьян. Они подходили поочередно, кланялись, клали перед главным приказчиком несколько раскрытых ассигнаций и, если дело было в порядке, по знаку его молча либо со вздохом удалялись.

Кому счастье послужило и оброк был выработан с избытком, тот был и с виду повеселее, потряхивал головой и разводил кудри руками; иной же бедняк вздыхал, и сопел, и поворачивался будто нехотя, когда приходилось туго либо надо было просить на одну часть оброка отсрочки. Приказчик обращался хорошо и довольно ласково с людьми, и кто вносил более половины за полгода и представлял дельные причины, тому он при надлежащих наставлениях давал отсрочку. Низко кланяясь и благодаря Ивана Тимофеевича за милость и льготу, тот уходил с отсрочкой своей домой.

Наконец приказчик обратился к крестьянину, который стоял поодаль в углу, держал шапку перед собою в опущенных руках, глядел в землю и во все время даже ни разу не почесался. Крестьянин этот незадолго перед сим отвечал приказчику:

- Нет у меня ни гроша, батюшка Иван Тимофеевич, власть ваша.

Иван Тимофеевич тогда поглядел на него только искоса и продолжал рассчитываться с другими; теперь же он, положив оба локтя на конторку, опять посмотрел на мужика попристальнее и сказал:

- Осип! Что ж это будет с тобой? Шутишь ты, что ли?

- Не шутки на уме, батюшка, - отвечал тот. - Такая задача задалась, что хоть ты что хошь делай. Известно, батюшка Иван Тимофеевич, ваше дело правое; на вас нашему брату жаловаться нечего, да и на господ плакаться грешно: милуете и жалуете, а свое, что следует, внеси; на то тягло держишь, на то землю пашешь. Что угодно, то и делайте, и отсрочки просить больше не стану - что ноне, что завтра, что через год, - знать, уж все одно, мне заплатить нечем; так задалось.

- Да отчего же так, Осип, отчего же другие платят и не жалуются, что оброк велик, а говорят, что по силам?

- И я, батюшка, не жалуюсь, благодарим господ своих и вас: оброк, нечего Бога гневить, не то чтобы больно велик; да, вишь, как нет его, и воротился с пустыми руками, так что станешь делать? Невелика вещь вчерашний день: дней у Бога впереди много, да уж не забудешь его, хоть надорвись. Сами вы изволите знать, что за мной ни пьянства, ни другого какого художества нет; да, видно, такое есть попущение Божие, так задалось.

- Плохо будет тебе, Осип: другой срок упускаешь, и все неисправен. Я уж не знаю, что с тобой и делать стану; а потачки тебе нельзя дать, уж и ради других.

- Об этом кто говорит, Иван Тимофеевич, это известное дело, что нельзя; вы поноровите одному, а они все откажутся; пожалуй, с половины мужиков не сберешь оброку.

- Так хоть растолкуй мне, какая ж была тебе задача? Год ходил, руки работающие есть; отчего ж ты ничего не принес?

- А вот, батюшка, отчего: пришел я на место ни с чем, таки вот через силу дотянулся; а в Питере, известно, омут; как ввалился в рогатку {Рогатка - здесь сторожевая застава с подъемной перекладиной для въезда в город или выезда из него.}, так и доставай мошну: билет выправить, больничные, да пошлинные, да за прописку - а есть надо, на гривенник одного хлеба на день мало, - ну, и идешь к кому ни попало, таки живьем в руки разбойнику и отдаешься: только слава, что подрядчик, а христианской души в нем нет. Ну, работал я недели с три, а там схватило меня что-то, заболел; пролежал, и недолго, да подрядчик все в прогул ставит, вычету полагает по целковому на день. Легкое дело целковый! Отдать-то его не мудрость, да поди-ка заработай его!

Тут, только что вышел из больницы, другая беда прилунилась, так вот ровно с неба за грехи свалилась: стал, то есть сделался прикосновенным - и Бог знает за что; а затаскали было и пропал было совсем: раздавили на улице человека, наехала карета, сшибла его - и под колеса. Он лежит, а тут бой такой, не по-здешнему, карета за каретой, стук, крик - того гляди раздавят лежачего вовсе, а еще он, может статься, жив. Я подскочил, ухватил его под руки и оттащил к краю; то есть, по-тамошнему, плитувар называется, где ходят пешие; набежали эти городовые, взяли его, да и меня туда же. Я проситься у них: за что, мол, меня-то? Там, говорят, разберут все, а нам тебя, по прикосновенности, отпустить нельзя: пойдем и не толкуй.

Привели, да и увязили меня в такое место, что не дай Бог ни другу, ни недругу. Сижу я неделю, сижу другую, денег со мной нет ни гроша - хоть пропадай! Наконец через великую силу упросил я, чтоб хоть послали обо мне весть подрядчику: авось хоть он не вступится ли. Подрядчик пришел, выкупил меня у писаря. Я измолился ему, как вот отцу родному; работал все лето, пришло дело к расчету - с костей да на кости - он насчитал еще рублей семь на меня! "Как, мол, так? Побойся ты Бога!" - "Да вот как: вот, мол, что следует тебе за лето; вот сколько вычету за прогул, когда был болен, а вот сколько, как сидел в сибирке; да вот еще выкупу за тебя дано. Гляди, что осталось: вот, семи рублей не хватает".

Поплакался я на обиду да пошел к другому подрядчику: авось-де не посчастливится ль получше. Так старый подрядчик не отпускает, не отдает паспорта; принужден занять у нового деньги да расплатиться: вот и заработал. А тут еще опять-таки за прописку, да то, да ce, так я опять в долгу, как в репью. Ну, авось, Бог милостив, отработаем, что-нибудь заслужим; благословись, пошел опять снова. Проходит месяц, другой, третий, что-то подрядчик наш больно плох делается, все отнекивается; как придет дело к расчету, все, говорит, после, а выдает, кому уж больно нужно, по гривнам да по копейкам. Мы потолковали промеж собой - как быть? Уйдешь, все пропадет, что заработано; кажись, он человек добрый, и люди хвалят - останемся да поработаем, авось не обидит. Пришел срок, надо распускать рабочих, а подрядчика нашего нет, пропал.

Снял он, вишь, работы с торгов, по планам, рассчитав по свае и по кирпичику, а тут вышло не то: как пришлось к делу, ан планы те и не годятся; тут прибавить, там убавить, тут на сводах сделать, там под бут сваи забить, - а всего этого по ряду и не было; он туда, сюда, хотел было откинуться {Откинуться - отречься, отказаться.} - так не пускают; деньги-то усадил, пошел просьбы писать да смазывать - и сел; вот он, сердечный, утопился ли, как сказывали, бежал ли куда, только что пропал, а мы с одними руками да с брюхом остались. Покуда водили нас, да допрашивали, да выдали паспорты, так последние крохи и проели, и животики подобрались; срок паспортам вышел, гонят, ступай домой - вот я и пришел. Батюшка Иван Тимофеевич, что хочешь, то надо мною и делай.

Подумав немного, приказчик все-таки счел за нужное побранить Осипа и постращать его, тем более что и сам он не оспаривал пользы этого, уверяя, что народ ныне все друг на друга смотрят и что потачки нельзя давать никому. Но затем Иван Тимофеевич простил Осипа, то есть не наказывал его, а велел приходить еще раз за паспортом, обещав написать господам и просить их, чтобы еще потерпели до следующего года. "А коли тогда не внесешь, то уж не прогневайся, будет плохо: либо с тягла ссажу тебя да в работу пошлю, либо лоб забреем. Дальше делать с тобой нечего".

Осип провел дома, в семье, несколько недель довольно спокойно, готовясь опять в путь. "За один-то год, - говорил он, - Бог даст, как-нибудь уплачу я оброк, а уж за два - хоть разопнуться, так не добудешь, об этом и думать нечего. А что будет со мной, как и на тот год приду, хоть не то, что как ныне, да с недоимкой? А что ж будет - будет, что Богу угодно. Власть его святая".

Пришло время отправления, и Осип, получив паспорт свой и строгое повторение добрых советов и наказов, отправился. Всю дорогу раскидывал он на умах, как ему ухитриться, чтобы отбыть повинность с недоимками и выйти хоть без поживы, да лишь бы самому быть живу. "Не до барыша, - думал он про себя, - была бы слава хороша..." А между тем и на умах у него концы с концами не сходились. Он опять подумал: "Власть Господня", - и пошел дальше.

Проработав еще круглый год, не заболев ни разу и не посягая на спасение погибающих, Осип заработал и на этот раз получил от подрядчика долю свою сполна; но ее едва только доставало на уплату годичного оброка, потому что он принужден был услать домой рублей семьдесят, частью на прокорм семьи, а частью на помощь ей же, по полученной отписке, что лошадка пала и работать нечем. Возвращаясь домой сам - третий, с двумя товарищами, он уже принимался рассчитывать на все лады; но и тут и там не хватало, потому что и тут и там были долги после несчастного года. Горе стало больно опять одолевать нашего двоеданца {Двоеданец - не плативший подать по двум срокам.}; а когда его еще и товарищи обидели дорогой, напившись пьяными и поколотив его сам - друг за то, что он во весь путь не хотел поднести им ни одной косушки, то он, крепко разбранившись с ними, покинул их хмельных и пошел один вперед. "Что ближе из неминучей беды, то лучше, - подумал он, - за горами только страсти живут".

На другой день, когда заветная дума стала у него все больше и больше разыгрываться, он то упадал духом, плачась на судьбу свою, то опять придумывал средства, как бы пособить горю, то со спокойствием и решимостью шел встретить свою участь. Невольно пришло ему при этом на мысль, что-де есть же люди богатые, которым ничего не стоило бы подарить бедняку сто рублев, и бедняк был бы спасен. Вспомнил он также известное в том краю происшествие, где крестьянин срезал чемодан у проезжавшего и нашел там, кроме вещей, большую сумму денег, так что разжился с той поры; между тем как прошло уже годов более десятка и никто не дознался этого дела, и мужик живет себе спокойно и богатеет. "Стало быть, не разорил же он того господина, - продолжал он думать, выводя Бог весть из чего такое заключение, - а опосля того он зарекся и стал мужик смирный и честный, не обижает никого... А пошел он на это дело, может статься, также не по своей воле, а по нужде..."

Осип оглянулся, а за ним тянется по сыпучему песку рыдван осмериком. Кляч напутано много, но толку мало: пески по ступицу. Рыдван поравнялся с Осипом. Время холодное, все кругом запутано, а на запятках привязан, будто для соблазна, чемоданище с замком, продетым в ременную мочку. С четверть часа Осип шел рядом с каретой, поглядывая то на ямщика и лошадей, то на чемодан, в котором, надо быть, набиты все одни деньги. Были сумерки, лес по обе стороны дороги тянулся вплоть, и Осип подумал: "Если б кто стал срезывать чемодан этот и даже воришку заметили бы с козел, то ему легко по первому крику соскочить и уйти в лес... А принести-то мне нечего барину, в контору то есть, хоть и все отдать, так все недочет велик; а дома-то что будет?"

Осип оглянулся - он шел следом за каретой - никого нет, все пусто. Он присел на запятки, думая: "Хотя доеду, все легче будет..." А между тем, ощупывая кругом чемодан и видя, что он только припутан веревкой, Осип достал из-за пояса топор свой и продолжал думать: "Вот как бары-то без оглядки ездят - видно, много у них лишнего добра, - долго ль до греха, вот ведь только подрезать веревку - и своротил его долой, пожалуй и сам упадет, как где тряхнет на кочке..." Думая это, он уже подрезал веревки, о которых говорил, сбросил чемодан на землю, а сам стоял перед ним в каком-то страхе и недоумении, оглядываясь во все стороны. Он почти уже хотел кричать вслед за рыдваном, чтоб взяли потерянный чемодан, но у него затянуло гортань, так что он с трудом только дышал, а говорить не мог.

"Что будешь делать, - сказал Осип, надумавшись, - стало быть, такая судьба моя; тут мудровать нечего: взял чемодан за ухо и потащил его через канавку в сторону". Уже порядочно смеркалось, а потому Осип далеко в лес не забирался, а расположился на опушке и, взрезав кожу, начал перебирать вещи, доискиваясь денег. Долго перерывал он белье, книжки, платья, одеяла и прочее и никак не мог понять, куда эти деньги девались. Перебрав все по ниточке и убедясь наконец, что денег нет, он встал, поглядел вокруг себя и опять на добычу свою и, горемычно почесывая затылок, теперь только стал раздумывать, как же ему быть и куда с вещами деваться. Во-первых, он чемодана не донесет на себе; во-вторых, если б и донес или выбрал что есть получше из вещей, так неминуемо с ними попадется, потому что на следующей же станции проезжащие, без сомнения, объявят о пропаже, а село наше оттуда всего двадцать верст. "Эка притча, - подумал он, - эко грех попутал! Догнать было их да сказать, что нашел, так не догонишь теперь, да и не поверят: веревки обрезаны, попадешься и не разделаешься..." Осип плюнул, проклял соблазнителя своего, перекрестился и пошел скорыми шагами вперед, бросив чемодан и вещи на произвол судьбы.

Между тем двое товарищей его, с которыми он поссорился, покинув их назади, проспались, протрезвились и, торопясь домой, к рассвету пришли на мамаево побоище, как они его называли, на то место, где лежали распоротый чемодан и разбросанные вещи. Они также шли сторонкой, тропой, и потому прямо наткнулись на Осипову беспутную работу. "Это что, парень, гляди-ка!" - поглядели сперва, оробели было немного, полагая, что тут был разбой и убийство, но, разобрав и догадавшись вскоре, в чем дело, рассудили, что чем добру этому пропадать тут даром, так лучше его забрать.

- Весь чемодан с собой тащить опасно, - сказал один. - А мы, брат Серега, разберем-ка лучше по рукам что есть получше, да, завернув во что-нибудь, привесим себе замест котомок, и пойдем: гляди-ка ты, что добра тут! Это вот, вишь, белье все тонкое, хорошее, и платье тож; придем домой, спрячем, а опосля продадим.

- Разумеется, - сказал другой. - Нам что, мы ни в чем не причастны, без греха: нам Бог послал; а это чья работа - мы не ведаем.

Но едва успели они подойти к ближайшей деревне, где была станция, как их обоих обступили, потому что тут уже стерегли, не покажется ли какой-нибудь подозрительный человек. Туда-сюда, стали их ощупывать, осматривать, нашли у одного в кармане шелковый платочек и принялись развязывать котомки. Тут деваться было уже некуда: бедняки мои пали в ноги и стали божиться и заклинаться, что они не воры, а находчики. Их связали и отправили вместе с найденным по их же указанию чемоданом в суд.

Осип пришел домой, поздоровался с хозяйкой и ребятишками, рассказывал немного, был как-то молчалив и угрюм и поминал несколько раз беду свою, что не знает, как и с чем завтра показаться в контору. Ему на другой день будто нездоровилось, и он просидел дома. К вечеру в этот же день пришла на село весть, что Серега с товарищем попались вот по какому делу; что, видно-де, лукавый попутал и хоть жаль ребят, а пропадать им не миновать: добра в чемодане было на большие деньги. Чего доброго - сошлют.

Осип как будто этого и ждал: как только у него в соседстве раздался вой Серегиной хозяйки, которая вышла нарочно для этого на улицу, заламывала руки и причитывала, то Осип встал, попросил прощенья у жены своей, которая не могла понять, что это значит, благословил ребятишек и пошел в контору.

- Здравствуйте, батюшка, Иван Тимофеич, - сказал он. - Много благодарен милости барской и вашей, что не разорили вы меня, а ждали оброк с меня третий год. Что Бог дал, я принес, вот все до копейки, не оставил дома ни гроша. Только вот что, Иван Тимофеич, вы извольте поскорее отправить меня в суд. Хоть Серега со Степаном обидели меня больно, побили задаром, да уж за это Бог их простит, а напраслины им терпеть нельзя: чемодан-то я срезал сдуру у проезжих, вот и топор мой, им и веревки обрезал, да опосля бросил, не взял ничего; а они ни в чем не виноваты, они пришли на готовое. Так уж простите, батюшка Иван Тимофеич, вы меня грешного, - продолжал Осип, повалясь в ноги, - что и вас, то есть и барина, я этим изобидел; а меня прикажите вести в суд: видно, судьба моя такая.

"В. И. Даль "Избранные произведения"": Правда; Москва; 1983

О некоторых особенностях языка рассказа В.И. Даля "Грех"

Доклад, прочитанный на «Языковые реалии: региональные особенности», приуроченной к 210-ой годовщине со дня рождения В.И. Даля, проходившей 29-30 ноября 2011 г. в Дальневосточном государственном гуманитарном университете (г. Хабаровск).

Одной из отличительных особенностей русской классической литературы является ее ориентированность по большей части на осмысление вечных проблем. Писатели ставили перед аудиторией различные общественно-нравственные вопросы, ставили так, как сейчас мало кто умеет ставить — не морализируя, не давая готовых ответов, которые претендовали бы на истину в последней инстанции, но призывая читателя задуматься и вместе с автором решать предлагаемые житейские головоломки. Говоря словами покойного академика Д.С. Лихачева, «русская классическая литература — это диалог с народом, обращение к совести читателя». [Лихачев 2000: 225]

Владимир Иванович Даль был одним из тех великих, которые не навязывали «свое», но предлагали самому читателю сделать вывод на основе реальности. Это был прекрасный врач, писатель, этнограф, который 210 лет назад родился в Луганске. Он важен для нас как писатель, который описал пером быт и словом выразил то, что чувствовала простая русская душа 200 лет назад.

Мой доклад посвящен рассказу Даля из цикла «Картины русского быта» «Грех». Сюжет его таков. Крестьянин по имени Осип, находящийся в бедственном положении из-за отсутствия денег и работы, является приказчику и сообщает ему, что не может заплатить оброк. Однако приказчик, выслушав трагичную историю Осипа, которая довела его до крайнего положения, решил немного побранить крестьянина в воспитательных целях, прощает нерадивого крестьянина, «то есть не наказывает его, а велит приходить еще раз за паспортом, обещав написать господам и просить их, чтобы еще потерпели до следующего года».

Осип удаляется домой, думая о том, как раздобыть денег. И в его голове появилась идея подобно той, которая зародилась в голове Раскольникова. Он считает, что преступлением сможет принести благо. Он вспомнил, как один «крестьянин срезал чемодан у проезжающего и нашел там, кроме вещей, большую сумму денег». Осип совершает подобное преступление: срезает у проезжающей кареты чемодан и обнаруживает, что кроме «тряпок» в чемодане ничего нет. Понимая, что грех не принес пользы, он впадает в уныние и ни с чем приходит домой. Между тем, его двое товарищей, с которыми Осип до этого происшествия поссорился, спешили домой и набрели на распоротый чемодан и разбросанные вещи. Они разделили вещи между собой и ринулись в город, где уже полиция ожидала преступника. Обнаружив ворованную одежду, братьев заключают под стражу. Узнав об этом, Осип, понимая, что «напрасно им терпеть нельзя», признается в своем грехе.

Читая произведение, мы замечаем, что авторское повествование в рассказе своеобразно.

Авторское повествование, по мысли современных филологов, нередко называют «объективным». Чтобы передать действительность «изнутри», писатель может ввести образ рассказчика. Но это не единственный прием перемещения точки видения в сферу субъекта. «Смещения точки видения из авторской сферы в сферу персонажа» - это, есть «субъективизация авторского повествования». В числе словесных приемов субъективизации используется прямая речь, несобственно-прямая речь, внутренняя речь.

Именно эти приемы мы наблюдаем в рассказе Даля. Здесь повествование смещается в сферу сознания главного персонажа, т.е. становится «субъективным», и это связано с авторским замыслом: «субъективность авторского повествования» осуществляется с помощью определенных языковых средств.

В центре данного рассмотрения – особые приемы языковой выразительности, помогающие раскрыть характер персонажа, его проблему «изнутри», его внутренний мир, его систему ценностей. Читая рассказ, мы слышим прямую речь персонажа, его внутренний голос, его размышления, раздумья.

Речь героя, крестьянина Осипа, включает в себя не только разговорные и просторечные элементы, поговорки и диалектизмы, но и выражения, которые встречаются в современной церковной среде, такие, как: «есть попущение Божие», «христианской души в нем нет», «Бог знает», «побойся Бога», «не дай Бог», «Бог милостив» и др.

Эти выражения в церковной среде существуют в течение нескольких столетий. Многие из них восходят в своем происхождении к словам Святых Отцов, Священного Писания и богослужебных книг. В этих словах, как в афоризмах, отражаются глубинные богословские понятия, такие как: Промысел Божий, учение о воздаянии, благоговение перед святыней, смирение, покаяние и т.д.

Эти выражения можно счесть своего рода «словесными формулами», выработанными духовным опытом народа.

К сожалению, в филологической науке сам факт их присутствия в языке никак не исследуется и не осмысляется. Они не являются ни афоризмами, ни крылатыми словами, не относятся к библеизмам.

Но вместе с тем они являются неотъемлемой частью языковой культуры, уникальной и своеобразной, позволяющей постигать духовно-нравственный смысл художественного произведения.

В тексте рассказа Даля появление подобных выражений, имеющих духовный смысл, связано, безусловно, со стремлением писателя раскрыть внутренний мир главного персонажа, человека из народа. Попробуем в этом убедиться.

В начале рассказа, в монологах героя, звучит мысль о воле Божьей. «Богу угодно», «власть Господня», - повторяет не раз Осип. Все это свидетельствует о глубокой религиозности и набожности героя, неотъемлемой частью его жизни является вера – понимает читатель.

Когда героя стало «горе больно одолевать…», появляются иные мысли, меняется язык персонажа. С этого момента мы наблюдаем внутреннюю речь героя. «Грех попутал», «лукавый попутал…», «за горами только страсти живут», - говорит Осип. Герой стремится понять глубину своего падения, причину своего «греха». Стоит вспомнить, что рассказ Даля называется «Грех».

Что есть грех в святоотеческом учении? Святой Ефрем Сирин учит: «Церковь – это не собрание святых, а толпа кающихся грешников»; а «кающийся» означает «обращенный к Богу».

По мысли Святых Отцов Церковь земную не надо идеализировать и делать из нее нечто парящее над всем остальным миром. Эта крайность попросту приводит к осуждению христиан, не попавших в так называемый «ГОСТ» надуманного мнения о Церкви.

Земной путь христианина – это восхождение, на котором много испытаний, но несмотря ни на что христианин постоянно заставлять себя идти вперед, даже когда уже «невмоготу».

В рассказе мы видим именно такую ситуацию. Осип находится в состоянии отчаяния, он сознательно идет на преступление, зная, что нарушает Божию заповедь. Автор пишет: «…он то упадал духом, плачась на судьбу свою, то опять придумывал средства, как бы пособить горю, то со спокойствием и решимостью шел встретить свою участь».

В душе Осипа, как мы видим, идет борьба чувств, борьба с грехом. Когда он видит желанную вещь, чемодан с вещами, в его сознании возникает образ соблазна.

В момент, когда герой окутан страстью, в тексте появляется слово «чемоданище», явно выпадающего из лексического ряда текста рассказа. Это форма субъективного представления персонажа о данном предмете, который для него символизирует богатство и тот самый «соблазн»…

Чувство библейской правды, которое заложено в христианском сознании героя, все-таки, торжествует. Произведение заканчивается признанием Осипа. В его словах мы слышим покаяние: «что Бог дал, я принес», «хоть Серега со Степаном обидели меня больно, побили задаром, да уж за это Бог их простит…», «простите, батюшка… вы меня грешного». Осип не может допустить самого факта, чтобы кто-то пострадал из-за него. Это страшный грех для героя.

Осип осознал, что совершил зло пред Богом и раскаялся, никого не осуждая, только лишь себя, он отдается на «волю Божью» и считает любое наказание - от Бога.

Важно отметить, что Осип живет по главной для себя и любого христианина духовной формуле: будет то, что Богу угодно; власть его Святая. В Священном Писании псалмопевец Давид, воспевая Бога, говорит такие слова: «Благ Господь ко всем, и щедроты Его на всех делах Его» (Пс 144,9), а в книге Премудростей Соломона сказано: «Ты всех милуешь, потому, что все можешь, и покрываешь грехи людей ради покаяния».

Стоит заметить, что словесные выражения, восходящие к библейским текстам, появляются чаще всего во «внутренних думах» героя.

Это значит, что эти слова - не внешняя его обрядовость, а образ его мышления, жизни и всего его существа.

Итак, мы видим, что Даль строит свое произведение так, что точка видения из авторской сферы смещена в сферу персонажа, и это помогает нам понять глубокий смысл произведения.

В заключении хотелось бы сказать, что наша словесность обязана в первую очередь — и нужно ясно и прямо об этом сказать — православной вере, православной традиции, ставшей камнем основания русской культуры, ее прочным духовным стержнем. Известный русский философ В.Н Назаров пишет: «метарелигиозный склад русской души, которая явно или не явно, в прямой или опосредованной форме пронизывает Все сферы русской культуры и лежит в основе национальной философии, искусства, нравственности, политического и правового сознания и, наконец, самой православной церковности». [Назаров 2004: 5]

Православие стало мощным импульсом для культурного развития нашего народа на века, во многом определившим его сознание и систему ценностей. В советскую эпоху при практически полном запрете на приобщение к церковной традиции именно через русскую классическую литературу, вместившую в себе христианские ценности, народ имел возможность познавать свои исторические духовные корни. Сегодня для многих из нас стало очевидным: уникальная русская цивилизация уже в ХХ веке могла прекратить свое существование, если бы у нее не было созданных национальным гением сокровищ литературы, да и вообще культуры, предыдущих эпох.

ЛИТЕРАТУРА:

Лихачев Д.С. Русская культура. М.: Искусство, 2000. – 440 с.

Назаров В.Н. Введение в теологию. М.: Гардарики, 2004. – 320 с.

ИСТОЧНИКИ:

Даль В.И. Грех // «Электронное собрание сочинений В.И. Даля». Петрозаводский государственный университет. Филологический факультет. Кафедра русской литературы (https://www.philolog.ru/dahl). Электронный ресурс. [Режим доступа: https://www.philolog.ru/dahl/html/pdf/GREH.pdf].

Источник: «Культуролог.Ru»

12 июля 2018 Просмотров: 8 852