— Как же радоваться-то? Если не было искушений, неприятностей у меня, значит, плохо я провела Великий пост. Не укрепилась им, не понесла ничего… Не сделала полезного! «Наказываю, кого люблю», — говорит Спаситель. А я вот, получается потеряла Его любовь, отвернулся Он от меня, грешной. Уроков не задают кому? Нерадивым, бездельникам! Вот и я — такая. Никчемная головешка. Не нужна, значит, я Господу! Раз не было у меня скорбей при страданиях Его. Значит, не соучастница я, не спутница Ему! Не будет мне и радости воскресения с Ним. Не будет Праздника.

Опустил я голову в размышлении и над своими немощами, тяжело вздохнул, согласно покачал головой, только и мог сказать:

— Да, правду ты говоришь. Быстро Великий пост пролетел. А в лампадах наших душ спасительного елея почти и нет, как у тех юродивых дев…

УЧИЛКА

После службы из церкви выходят три подруги. Одна из них улыбается, благодарит:

— Ой, спаси вас Господи, девочки. Я так вам благодарна! Так мне хорошо было в храме. Все думы свои передумала. Во всём Бог помог разобраться. И как-то легко, просто, ясно стало многое. Будто пудовые гири сбросила.

— «Сбросила, передумала», — накинулась на неё одна из подруг. — Ты чего такое городишь?

— А что? — удивилась и испугалась новенькая.

— Да то! Ты для чего на службу ходила?

— Для чего и вы… — робко промолвила провинившаяся.

— В церкви молиться надо! — строго указала поучающая.

— Ладно тебе, училка. Налетела, — заступилась за первую третья подруга. — Человек по-настоящему первый раз. Всю службу отстояла! Похвалить надо. Все мы тоже не сразу в храм пришли. Не с первого раза полностью службу выстаивали. И отвлекались тоже. Ничего,

Ободрила она неопытную, и мягко, в форме просьбы, попросила её:

— Обдумывай своё, но ходи. Очень тебя прошу. Главное — ходить. Хорошо, что тебе легко и радостно в храме. А там, по милости Божией и молитва придёт. Не всё сразу получается.

«Любящий мир, – печалится много. Сребролюбивый, от не доставшихся прибытков, печали наполняется; пренебрегший же имением, без печали будет. Славолюбивый опечалится нашедшему (на него) безчестию; смиренномудрый же равнодушно сие приемлет. Воздержанный не опечалится, что не достал снеди. Целомудренный не погрешит в безумии блудном. Безгневный отпадет отмщения и не воспечалится этим. Смиренный, лишен быв человеческой почести, не поскорбит. Печаль от гнева и ярости составляется»

(прп. Нил Синайский)

СТРАШНАЯ НАДПИСЬ

Курящей женщине показываю на коробку сигарет, из которой она достала одну сигарету и закурила её, спрашиваю:

— Видите, как страшно написано на коробке? «Курение убивает».

Поворачиваю коробку, показываю страшную фотографию мёртвых детей и надпись «от курения — бесплодие», на оборотной стороне пачки.

Спрашиваю после этого:

— Страшно видеть такое?

Она неопределённо пожимает плечами. Всё же вызываю её на ответ:

— После того, как печатать стали такое, вы меньше стали курить?

Женщина с усмешкой отвечает:

— Не-ка, не страшно. Поначалу, да. Немножко не по себе было. А потом… привыкла. Выкуриваю опять столько, сколько и раньше курила.

«Господи, да не яростию Твоею обличиши мя, ниже гневом Твоим накажеши мя. Помилуй мя, Господи, яко немощен есмь: исцели мя, Господи, яко смятошася кости мои, и душа моя в сильном смятении...»

(Пс. 6, 2-8)

НЕ ПОДХОДИТ

Священник подошёл к знакомому прихожанину, спросил его:

— Ты нашёл помощницу болящей матушке Евфимии?

— Да. Очень хорошая. Медицинский колледж заканчивает.

— Хорошо. Сегодня я поеду к матушке. Пусть и она съездит с нами.

На следующий день, прихожанин подошёл к священнику и спрашивает:

— Как съездили?

— Благополучно. Поисповедовал, причастил.

— Как помощница?

Священник ответил не сразу:

— … Не подходит она для этого.

— Это почему?! — удивился и одновременно возмутился прихожанин.

— Современная. Нет сердца в ней. Холодная.

— Да… вроде старательная девушка. Из многодетной семьи.

— В этом и парадокс нашего времени.

— Она же в медицинский поступать будет. Врачом хочет стать, — растерянно произнёс мужчина.

— Не будет она врачом, — со вздохом, уверенно ответил ему священник.

— Почему?

— Потому! Диплом может и будет иметь, а помогать, обихаживать, восстанавливать, облегчать боли людям не будет, не сможет.

— Почему? — опять спросил прихожанин.

— Я же ответил! — рассердился, спешащий к другим страждущим священник, однако выдержав паузу, пояснил. — Сердца в ней нет, сострадания, а потому и старания, усердия не имеется. А без этого, как в этом деле быть?

— Выучится. Познает…

— Познает таблицу Менделеева и весь набор той химии, которой они пичкают людей. Но не химия лечит людей, а доброе, отзывчивое сердце. Вот эту науку, надо прежде всего познать тем, кто хочет стать врачом. Потому что всякое лечение тела надо начинать с лечения души. Если же у лекаря своя душа не здоровая, не в добре, а во тьме и отсутствии милосердия, то он не врач. Не помощник больным и страждущим. Поэтому изобретаются всё новые химические средства, стимуляторы, заменители этого главного. Болезни же людей не уменьшаются, а прибывают… От этого армия современных врачей всё более из лечащих превращается в калечащих. Предписания, лекарства, которые они назначают, всё более превращаются в отравляющие и убивающие людей. Дорога в никуда… И такие отличницы медвузов, всего лишь — ходячий самоуверенный, но пустой бездушный набор знаний и информации о химических, безполезных или отравляющих препаратах.

ЦЕННОСТИ

Отстраивали себе "рай на земле" в районе Сочи первые лица государства, приближённые и околоприближённые к ним холуи и лизоблюды разного колибра. Выстроили дворцы и дачи, нашпиговали их всяким имуществом для комфорта.

Но вот летом 2018 года, Божий гнев тряханул маленько этот земной рай. С гор сошла лавина грязи и камней. Затопило "райский" город. Выворотило люки канализации, и поплыли среди потоков грязи и дерьма целые дома, иномарки и прочее барахло. Из-за чего люди рвут глотки друг другу. Продают и предают всё и всех. Хапают взятки и всякие беззаконные поборы, воруют и развращаются, теряют более важные ценности. Губят себя для вечной жизни, убивают свои души.

Грязным потоком, поплыли все их ценности в пучину...

Вразумятся, изменятся?.. Вряд ли.

Крик

Станция метро «Марксистская». Название символично. Здесь, и поныне на нашей земле всё царствует инородец, любитель сатанинских стишков — Карла Марла. Его сородичи и ныне преуспевают, и свирепо оберегают названия улиц, площадей наших городов и посёлков — носящих имена своих кровавых предшественников.

В вестибюле метро слышу приказно̀й крик. Оглядываюсь, вижу молодую полицейшу, которая из-под юдашкинской американизированной кепки, ненавистно смотрит то на задержанного, то на его документы, отрывисто, хамовато требует от него разьяснений.

Задержанный — наш, родной, славянин.

Прошу полицмейшу:

— Вы лучше «гостей» из Азии и Кавказа задерживайте. Они, по статистике 75-80% преступлений здесь творят, а не русские.

Она надменно меня обрывает:

— Он не русский, а белорус!

— Миленькая моя, что же вы историю в школе плохо изучали. И не знаете, что мы — единый народ. Нас искусственно разделили и продолжают разделять. — Никакой не единый!! — рявкнула на меня, старого священника полицмейша. — У нас есть инструкции и я должна их исполнять! А вы не лезьте в чужие дела.

— Это не чужие. Вот так вы и с нами, коренными москвичами поступаете. Что же вы делаете?

— Что?! — огрызнула полицейша.

— Вы русская?

— Да. Ну и что?

— А то, что не нужно набрасываться на своих. Не надо исполнять подлые приказы сверху.

— Что-о?!. — взревела деваха с болтающимися наручниками на боку.

— То, что скоро вы добьёте нашу страну и нас, всё здесь создавших. Одумайтесь, вразумитесь. Вами держится диктатура наших врагов-инородцев. Они дают команды: «Фас!», и мы бросаемся друг на друга. Зачем? Не надо. Так мы перегрызём друг друга, на радость им. Бог вас создал для добра и разум светлый вложил. Поищите себе другую, честную и чистую работу, а не такую вот. Душу свою губите.

— Я проездом здесь, — начал просяще говорить приятного вида белорус.

Полицейша разом перенесла и вылила весь собравшийся ушат ненависти на него:

— Ты что, ещё вякать тут чего-то собрался?!!.. А ну пошли!.. Сейчас разберёмся!

— Отпустите вы хорошего человека. Бог вас за доброту вознаградит.

— Ничего мне от Него не надо. Сами с Ним там!.. — рявкнула она опять на меня и тут же ещё сильней дёрнула отловленного приезжего на ступени эскалатора. — А ну пошли!!.

Понял я, что ничем не пронять, не растопить душевный панцирь, сколоченный в ней опытными дрессировщиками. Только ещё больше обозлю её, и она больше зла сделает попавшемуся ей брату-белорусу.

Грустно проводив их взглядом, перекрестив схваченного бедного сородича, для Божией помощи ему, остаюсь на перроне, среди грохочущих метропоездов.

Что делать!..

Хоть головой в мраморные колонны бейся. Ничего не изменить.

Вспыхнули во мне отблески киевского майдана, где одурманенные сограждане под хихиканье крючконосых бесов бьют, уродуют, жгут друг друга. «Что же нам делать?!. Как остановить взаимное помешательство, закодированность иностранной дрессуры?!. Как нам остановиться, перестать грызть друг друга? Как нам снова вернуться к любви и добру по отношению к ближнему своему?!..

Когда же мы обернёмся, посмотрим назад. На тех, кто толкает нас против друг друга. И дадим отпор их зловредным намерениям и действиям?.. Когда образумимся в слепом и тупом подчинении, глупейшем одичании?..

Остаётся только молчаливый остаток безсильного Крика к тем, кто ещё слышит… и конечно же... к любящему нас и всё видящему Богу!..

«Враг изменил грубые искушения, и теперь они стали утонченные. Они не вызывают из сердца ревность, не возводят его в подвиг, но держат его в каком-то нерешительном положении, в недоумении. Они томят, постепенно источают душевные силы человека, ввергают его в уныние, в бездействие и губят, соделывая жилищем страстей по причине расслабления».

Старец Нектарий Оптинский.

ПОСЫЛ

— Батюшка! Можно спросить?

Священник утвердительно кивнул головой. Вопрошающий продолжил:

— У нас соседка живёт рядом. В церковь ходит, молится… Но злая!.. Вся улица от неё стонет… У меня вопрос. Как это получается, что человек ходит в церковь и такое творит?

Священник: — Церковь здесь, на земле — подготовительная для нас. Все идеальные мерки к Ней предъявляют, а Она такая, ангельская только там, на Небесах. Здесь, среди нас, немощных людей она – «воинствующая» против нашей податливости грехам и духов злобы. Она обучает нас ратному делу, против зла. И как в каждой школе есть преуспевающие ученики, а есть и злостные пакостники.

— Ещё вопрос. Она, эта недобрая тётя, осознаёт, что делает плохо, грешит?

— Если она не с психическими отклонениями, то должна понимать.

— А как так в человеке соединяется? Он и с Богом и в то же время со злом.

Священник (утешающе): — Слаб человек. Немощен. А вы во всём ли идеальны?

Собеседница смущённо пожала плечами.

Священник продолжил:

— Апостол Павел восклицал с отчаянием: «Бедный я человек. То, что не хочу — делаю, а что хочу — не совершаю».

Вопрошающая просит:

— Нельзя ли вам подсказать ей, что нельзя так себя вести?

Священник подумав, признаётся:

— Не раз и не два на неё жаловались, и я разговаривал с ней.

— И что?

— Пока — ничего. Не ко всем сразу приходит вразумление. Не получается у неё. Не меняется пока. Может, Бог даст, посетит и её благорасположение к людям.

— Что делать?

— Надо молиться о ней и вам и нам, чтобы Господь изменил её. Не торопитесь, не спешите её и других осуждать. Это очень трудная работа. Результаты даются не сразу. Тяжело. Многими годами. Не торопитесь с оценками. Давайте лучше поможем ей. Господь всё может! Надо только нам хорошо постараться. Главное доброжелательность наша к ней. Важно, какой посыл мы несём. Если с добром, то мы ангелов в помощь ей посылаем. Если со злом, то бесов, которые вначале погубят её, а потом и нас самих…

ПОТЕРЯ

Надежда со слезами долго рассматривала себя в зеркало, медленно расправляла спереди чёлку. Прощалась со своими красивыми волосами. Сзади уже стояла подруга Татьяна, нетерпеливо позвякивая железом хищных ножнищ.

— Давай, садись. Долго ты манежиться будешь? Всё равно теперь. Уже ничего не поделаешь.

Надежда с болью попросила:

— Дай посмотреться. Теперь когда полюбуюсь ими? Когда отрастут?..

С последней надеждой спросила:

— Может, расчешем всё-таки?

— Да ты что?! Ты же целых полтора месяца пролежала не расчёсывая их!.. Сплошной войлок. Состригать, срезать, и всё тут! Если не хочешь, чтобы хуже стало.

— Это когда же они теперь вырастут?

— Через месяц-полтора снова красивая будешь.

Наконец приговорённая обречённо села на табуретку.

Не мешкая, боясь, что она передумает, Татьяна, подхватив пучок одной рукой, врезалась решительно ножницами в тугую, плотную, свалявшуюся массу волос на голове Надежды. Та затихла, только крупные слёзы потекли из глаз, падая на подстеленную газету.

Не отрываясь от своего жестокого, но необходимого действа, стиснув зубы, Татьяна что есть силы, двумя руками сжала ножницы в борьбе с неподатливой массой спрессованных волос. Одновременно поучая Надежду:

— Не послушалась меня… Я же говорила тебе, ещё на первой неделе, как ты легла в больницу: «Давай подстригу. Спутаются, потеряешь волосы…» А ты? Отмахивалась…

— Неудобно было. Там люди, врачи ходили. Красивой хотелось быть…

— Вот и докрасивелась… «Неудобно». Зато теперь «удобно», — продолжала укорять Татьяна.

— Я не думала, что до такой степени дойдёт, — корила себя сквозь слёзы Надежда.

Капли из глаз её падали в срезанные клоки некогда пышных, красивых рыжеватых волос…

— Нашла о чём реветь! — выругала её подруга. — Небось, когда ребёнка выкинула, так не сопливелась. Вот была, потеря то!.. А тут, лужу целую налила. Я тогда тебя просила: «Оставь ребёнка»! А ты всё боялась, не догуляешься, не допляшешься. Годы «зря» пройдут. Ну и чего? Федька всё равно от тебя ушёл.

Надежда плакать разом перестала. Виновато уставилась лицом в пол.

— Тут, с волосами твоими, трагедии — никакой. Отрастут. А вот, что в жизни натворила, от этого реви и спеши в церковь, с покаянием. Вот о чём плакать-то надо!

«Царство Небесное силою берётся,

и употребляющие усилие восхищают его»

(Мф. 11, 12)

НЕДОРАЗУМЕНИЕ

— Батюшка, поисповедоваться надо!

— Так ты минут пятнадцать назад исповедовался.

— Ещё надо! Опять согрешил.

— Когда?

— Да вот сейчас, — морщась от досады, проговорил Пётр. — Пошёл свечи брать к лавке, а там железная копилка стоит. На ней надпись: «На рождественский подарок отцу Науму». Я не выдержал, выругался. Ваш настоятель далеко не бедный. И домина у него не хилая, иномарка дорогая… и другое всякое. Неужели ему «бедному» по миру собирать надо. Далеко не «бедствует» он, все знают. Что же с нищих старушек, едва выживающих на мизерную пенсию, будем последнее брать?.. Зачем так позориться? Своё достоинство и особенно Церкви так в грязь-то кидать?

— Тише, тише, Василий, — резко пресёк его речь священник, опасливо оглянулся по сторонам. Шёпотом, стал поучать разгневанного. — Это дело — добровольное. Там же не написано «в обязательном порядке». Хотите — кладите, хотите – нет. Зачем шум поднимать?

— Я не «поднимаю», а объясняю вам, что из-за этого я в большое смущение вошёл, и многие входят…

— Это не наше дело, Василий, — стал гасить волнение в собеседнике исповедующий. — Забота старосты, администрации, их инициатива. Зачем нам в это лезть?

— Но непорядок же, позор! — не унимался Василий.

— Оставь. Зачем тебе? Пусть разбираются ответственные за это недоразумение. Что тебе и мне до этого?

— Как же?! — изумился Василий. — Вам что, безразлично, как это в людях отзывается, недовольство возникает по поводу Церкви, как таковой? Итак, сколько грязи на Неё льётся каждый день из телевизора, газеток и отовсюду. Нам нельзя бездействием потакать крамольникам. Помогать им в этом деле.

— Ещё раз тебе говорю, — священник, помахивая пальчиком, медленно, отчетливо произнёс. — Не на-ше это де-ло!.. Понял?

— А чьё?

— Старосты, настоятеля. Сочтут они это неполезным — уберут. Тебе-то чего?

Василий уставился на священника долгим, непонимающим, пристальным взглядом, подвел итог:

— Так… с вами всё ясно…

После чего, махнув в досаде рукой, сообщил:

— Буду в другой храм ходить. Может там, найду нужный порядок...

И направился к выходу.

БУНТАРКА

— В вашей церкви много неправильного, — важно заявила дама.

— Вы что, бунтарка что ли? — удивлённо спросила её убиравшаяся в храме прихожанка.

— Да! — гордо подтвердила та.

— И что же вас не устраивает?

— У вас в церкви попам ручки целуют!

— А знаете, почему целуют?

— Нет.

— К этому, никого не обязывают, а верующие люди сами хотят прикоснуться к руке священника, которая прикасается к Телу Христову во время Литургии, чтобы получить через это благодать Божию.

Женщина подумала, а потом, задрав нос, продолжила своё:

— Все равно это — лицемерие. Я так считаю и поступать так не хочу.

— Никто не заставляет. Наших православных священников почитать не хотите, "ручку целовать". Тогда будете целовать ботинок у римского папы. «Святое место, пусто не бывает». Не Одним, так другим будет занято.

ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТЬ ЯЗЫКА

Пьяный говорит услужливому приятелю:

— Вот я, хоть и пью, но я не подлец!.. Не-е... Не я, а ты вот, хуже меня. Ты — подлец!

— Это почему?! — воззрился на него и обиделся приятель.

— Да, ты подлец! Русский язык очень выразительный, точный, и тут тоже, в самый раз.

— Ну, знаешь!..

— Да, да, подлец! И знаешь почему?

— Почему? Я друг тебе, помощник.

— Какой ты «друг» Подлец! Я хоть и негодяй, пью. Но ты хуже меня, ты — подлец, потому что подливаешь мне эту горькую заразу.

— Я… так… от доброго сердца. Помогаю тебе…

— Да, помогаешь мне погибать, спиваться…

— Если не хочешь, пожалуйста, я могу уйти, не помогать тебе.

— Ладно. Подливай, подлец. Я уже привык к тебе и без тебя не могу обходиться. Ты меня привел сюда, ты же меня как всегда и до дома доведёшь как-нибудь.

— Конечно. Я для помощи тебе и нахожусь рядом, чтобы довести тебя до дома…

— Всё «ведун». Бутылка пустая, нечего уже больше мне подливать. Веди меня, подлый помощничек.

— Не ругайся.

— Пошли, надежная подливашечка моя. Помоги мне и выбраться отсюда…

— Давай, обопрись на меня. Со мной — надежно, не пропадешь…

— Уже пропал… Веди, тащи меня куда хочешь. В твоей я власти, подлюшечка…

Выходят из рюмочной.

НЕДОУМЕНИЕ

Служба прервалась, перед самым причастием.

Из алтаря быстро вышел молодой священник. Встал у аналоя и стал споро исповедовать, покрывать епитрахилью, прочитывать молитву над теми, кто опоздал к началу Литургии.

С некоторыми, коротко подстриженный священник задерживался, особо приветливо разговаривал, улыбался и даже шутил.

Осторожно я огляделся, посмотрел на прихожан. Большинство уже привыкло к такому, привычному для них. Многим же, ещё не равнодушным, это не нравилось, но они скрывали свою досаду. К чему только мы ныне не привыкли, перед чем только ни «смирились»?..

Больно стало за всех, за веру, церковь нашу. Там, в миру, какую только грязь на нас не льют из «ящика» и других СМИ!.. А мы ещё сами неуставное своеволие добавляем.

Как можно с улыбочками, принимать исповедь, и тем, всегда запаздывающим, «особым» лицам, исповедующимся расхлябанно вести себя? Будто они дома у себя или на пикнике каком. Когда хочу, прихожу. Когда хочу — службу прерываю... И что это за «исповедь» такая весёленькая?.. В слезах обоим сторонам надо быть! Как исповедующимся, так и принимающему исповедь. Одни от горечи своих грехов сокрушаться должны. Исповедующий, от сострадания и сочувствия к согрешившим. С сопереживанием и молитвами за них.

«Удивительно ли, что там, где говорит Бог недостаточно иногда человеческого разумения? Как часто дитя не понимает вполне того, что говорит ему человек совершеннолетний!

Явный знак неверия — о Боге вопрошать: Како? Каким образом?»

свт. Тихон Задонский.

ОБРАЩЕНИЕ

Разговаривая со старцем, важно помнить, что мы обращаемся не просто к человеку, а к человеку Божьему. И он порой говорит не так, как он бы хотел, а как Господь полагает ему на сердце сказать. Преподобному Серафиму Саровскому говорили:

— Батюшка, вам каждое сердце открыто.

— Что ты, радость моя, — отвечал он. — Одному Богу всякое сердце открыто. Как Господь положит мне на сердце, я в простоте сердца так и скажу, а своим умом начну размышлять — и ошибусь.

Так преподобный Серафим говорил!

Поэтому миряне обращаются к монахам и служителям церковным, потому что они ближе к Богу. Есть такое изречение: «Над умными есть разумные, над разумными — мудрые, над мудрыми — премудрые, а над премудростью — святая простота».

Наши старцы — примеры этой истины!

Поучения отца Кирилла.

«Помни последняя своя и во веки не согрешишь»,

— говорят отцы Церкви»

Архимандрит Кирилл (Павлов).

У КРАЯ

Тяжёлое, грустное дело — хоронить близких. Особенно таких, как любящая, преданная, заботливая мать…

Основные хлопоты уже позади.

Рабочие поправили, прихлопали лопатами холмик свежей могилы и беззаботные ушли.

Быстро приложились к установленному деревянному кресту родственники присутствовавшие на похоронах. Заспешили к тёплому автобусу, а потом и оживлённому застолью.

Павел же не мог оторвать себя и торопиться за ними, хотя они покрикивали издалека, звали.

Он видел перед собой не холм свежей могилы, а тёмный провал в земле, куда опустили в гробу тело его доброй матери. Взрастившей его одной, в тяжёлых, послевоенных условиях.

Вспомнил при этом, как он безпечен был.

«Не заботился, как должно, о самом верном, самом дорогом на свете человеке. Всё и все другие были важнее, необходимее. Умеют наши матери, как-то скрывать свою оставленность, не просят помощи и заботы. Те, кто на работе, жена, семья, знакомые… вот они в первую очередь занимают всё наше внимание. До матерей редко «руки доходят».

И вот… Мамы больше нет здесь. И не будет. Была, отстрадала, любящая терпеливица-мать. Заслоняла собой от многих бед и напастей, часто и неведомых мне. Теперь некому защищать... Один остался, «голенький». За тобой только те, кого самих тебе защищать надо. А перед тобой теперь никакого спасительного щита больше нет! Ни молитв материнских, ни её благих советов, только вот, — чёрный провал в земле...»

Сдавила ужасная мысль, что никто больше уже не закроет его от неведомых бедствий.

«Да, до этого ты был «как все», лёгок, беззаботен, весёленький. До ямы этой было далеко!.. Молодой ещё, рано думать! Там впереди тебя ещё есть, постарше.

Последней, кто заслонял тебя от этого жуткой ямы, была твоя мать родная. Теперь ты — крайний, стоишь перед этой бездной, жадно поглощающей ежедневно людей. Видел сколько здесь могил? Конца и края не видно! И всё везут, везут!..

Теперь не за кого тебе беззаботно прятаться. Стой и жди своего часа.

Не забывай об этом.

По-иному теперь жить надо, ибо не знаешь, когда этот час настанет. Когда и тебя в деревянной, тесной «отдельной квартире», в такую же яму опустят...»

РАНЕННЫЙ ЛОСЁНОК.

Как и многие его современники иеромонах Пимен, в миру Сергий Извеков, много испытал и пострадал.

К счастью недолго длилось его второе заключение. Иначе сильная травма, ранение спины на войне и лагерные условия Воркутлагеря сгубили бы его совсем.

В ознаменовании Победы, была дарована амнистия некоторой части заключенных. Попал под неё и страдалец. Но не сразу отпустили, а сделали ему послабление и он стал трудиться не в зоне, не на лесоповале, а невдалеке на конюшне, исполнял обязанности дипломированного ветеринара.

Дощатая холодная конюшня и несколько сквернословящих уголовников, не давали покоя и отчасти освобождённый, испросил у лагерного начальства себе поблажку. В свободное от трудов время, для ночлега удаляться в заброшенную охотничью избушку, в трёх километрах прилагерной тайги. При непременном условии ежедневно являться в комендатуру лагеря, отмечаться и работать на конюшне.

Как правило затемно (кроме северных белых ночей ), он усталый почти наощупь, добирался до своей избушки. Помолившись валился в изнеможении на топчан и накрывшись ветхой мешковиной засыпал до раннего утра, дабы не опоздать к положенному времени, и не получить дополнительного срока заключения.

Весной и летом было радостно и легко переносить такие ночёвки, но наступила осень. Дожди и холод гнали из уединённого ночлега. Но упорный, ищущий хоть какого-то уединения, продолжал добираться до своей «кельи», чтобы отдохнуть в ней хотя бы душою.

В одну из ночей послышался шорох и скрип двери, стуки в избушке, но крепко спал умаявшийся на трудах вольноотпущенный, даже когда его трогал кто-то неизвестный, нащупывая себе место для отдыха.

Вначале потрогал кого-то лежащего на топчане под покрывалом из мешковины. Потом наткнулся и на спящего тут же на полу человека. Нащупав небольшое пространство на полу тесной избушки, свалился в изнеможении.

Едва стало рассветать новоявленный пришелец проснулся, осторожно встал и начал осматриваться.

На топчане под покрывалом лежало что-то большое. Он приподнял мешковину и обомлел — там лежал молодой лось! На полу же лежал, съёжившись от холода в комочек, не накрытый ничем — человек.

Подивился гость странному положению. Зверь — на топчане под покрывалом. Человек — на холодном полу, не накрытый ничем…

Пока он соображал, лежащий на полу проснулся и увидев нежданного гостя, перекрестил его и себя. Встал, приветливо, чтобы вывести пришельца из недоумения, пояснил:

— Позавчера нашёл подранка, сюда затащил. Лечю, может поправится…

Новоявленный, тоже полуосвобождённый священник, объяснил своё появление, тем, что послан с лесоповала за ветеринаром. Две лошади там пали. Вышел ещё перед наступлением полярной ночи, но свет стал коротким по времени, и он во тьме долго блуждал, особенно разыскивая его избушку.

— Рядом, а найти не мог! Кругами ходил, из сил выбился…

Хозяин избушки предложил:

— Пойдём, вначале к начальству. Как они распорядятся, отпустят меня с конюшни, или нет.

Они вышли из старой, охотничьей заимки.

Временным хозяином той избушки был будущий Патриарх всея Руси Пимен (Извеков).

УХОД ПАТРИАРХА

Долго и мучительно болел Патриарх Пимен.

Две тяжёлые военные контузии и ранения, лагерные мучения, давали о себе знать. Последние дни он не покидал свою рабочую резиденцию в Чистом переулке, среди дел и многолюдия.

Много перенесший и выстрадавший в жизни, при управлении Русской Православной Церковью во времена иезуитского гонения нашей веры брежневско-андроповщины, изнемог.

Будучи ещё наместником Троице-Сергиевой Лавры, в 1954 году избрал он себе в духовники молодого, мало известного тогда игумена — Кирилла (Павлова) и до последних дней своей жизни во многом советовался с ним, находящимся тоже под бдительным надзором чекистов, «сержантом Павловым». Патриарший духовник и Духовник Троице-Сергиевой Лавры, архимандрит Кирилл соборовал и причащал в последние дни Патриарха Пимена.

Наступило время окончания трудов Первоиерарха, на нашей обремененной грехами земле. Пришли болезни, немощь, угасание…

Когда обслуживающая Патриарха «челядь» стала в страхе исчезать один за другим, дабы не потерять для себя в будущем успешное развитие карьеры. Чтобы новые правители их не «сбросили со счетов», не списали их за верность к отходящему, как пугливые мышата стали разбегаться от того, кому вчера ещё служили, ловили каждый взгляд, исполняли малейшую потребность.

Глядя на них угасающим взором, с сожалением к ним, провидя как много теряют они при этом, едва слышимо, Патриарх произнес:

— Как вы не понимаете, что я — последний русский Патриарх.

Никто не обратил особого внимания на его слова. Всё внимание и действия окружающих были поглощены личными интересами, страхом перед неизвестным будущим. Все надежды на успешное устроение карьеры рушились. Новая власть приходит всегда со своей свитой. Прежняя отодвигается в сторону.

Слова достойнейшего Предстоятеля нашей Церкви были — пророческими, полные скорби о нас, остающихся здесь.

«Сын Мой! Отдай сердце твое Мне, и глаза твои

да наблюдают пути Мои»

(Прит. 23, 26)

ОСТАТОК

— Почему многие молодые священники так к нам невнимательно относятся? — возмущается мужчина.

Старый священник, вздохнув с грустью, отвечает:

— Они... другие.

— Какие, батюшка? — не понял мужчина.

— У них другие скорости, другие понятия.

— Какие, отец Павел? — повторяет вопрос пожилой мужчина.

— Их пожалеть надо. Они вскормлены уже не натуральной пищей ума и сердца, а отравленной химическими добавками. Воспитанники второй погромной революции... Я имею в виду конец 80-х, начало 90-х годов.

— И что же теперь?

Отец Павел задумался, потом печально добавил:

— А то, что за нами идущие сильно повреждены искривлённым обществом и новыми учителями. Падение наше теперь стало быстро ускоряться, порой и не без нашей, пастырской «помощи» к сожалению. Это ещё отец Кирилл, с грустью констатировал.

Долго молчали. Потом мужчина спросил осторожно:

— Но ведь, батюшка, после первой революции 1917 года, сколько было молодых, в том числе и священников, которые пошли на Голгофу, на расстрел, в лагеря... Тысячи!..

Взглянул на собеседника отец Павел с улыбкой, одобрительно прихлопнув рукой его по плечу, ответствовал:

— Да, такими стоим. Молодыми мучениками из священства; Анатолием Чистоусовым, Петром Посадневым, Василием Росляковым, Андреем Николаевым, Нестором Савчуком, Григорием Яковлевым, Даниилом Сысоевым... Многими из мирян. Есть ещё остаток, без сомнения. Много ещё верных прихожан и молодых священников. Это вселяет надежду, и, даст Бог, выстоим.

АПЛОДИСМЕНТЫ

«Задача искусства – поддерживать
в духовной форме свой народ»

(писатель Фёдор Абрамов)

Шлагбаум кладбища приподнялся и под ним проехал автобус, за которым прошмыгнули 2-3 иномарки.

Проехав недалеко, они остановились, дальше в сторону оприходованных «Ритуалом» земель ехать было нельзя. Там между выкопанными четырёхугольниками могил, можно было передвигаться только пешком, по узким проходам между ними.

Из автобуса и иномарок вышли не простые, и не «крутые», и не «качки»-мужики, приезжающие сюда довольно часто, чтобы опустить в землю ещё одного своего «братка»… Даже не самодовольные «новые русские», и не «новые азербайджанцы», «новые армяне» в дорогущих лимузинах. Эти, сопровождавшие гроб, были не особо богаты, но расфранчённые до невозможного. Но тоже, все с претензией, кричащим оригинальничанием и яркостью своих одеяний.

Было тепло, одеты они были легко. Женщины, как это повсеместно повелось, в лёгких, развевающихся, особых фасонов и расцветок, брюках. Почти все хоть и в тёмных блузках, но декольтированы до критических возможностей. В шляпах тоже изощрённых форм и размеров. Многие из них, и это читалось, несмотря на преуспевающий вид, проживали свою жизнь бестолково.

Мужчины не отставали от дам, одеты были в «непростых» костюмчиках, небрежно мятых рубахах с погончиками и прочими детальками, тоже с претензией. На некоторых пожилых мужчинах болтались многокарманные жилеты, а ля «вассерман». На многих, хоть и не дорогие, но особые шляпы, ремешки, галстуки и прочие причиндалы. Некоторые были одеты подчёркнуто небрежно, в игриво надорванных куртяшках, джинсах, и прочем.

Пёстрая, вызывающего вида процессия, разбилась на разного размера группки, продолжая рассуждать на свои житейские темы и сплетни. Потом пошли вслед за рабочими, пронёсшими впереди них лакированный гроб с латунными ручками.

Рабочие кладбища поставили гроб на две табуретки. Все впервые замолчали, и даже на удивление самим себе, сникли.

Через минуты три-четыре одна из дам подтолкнула всех:

— Чего все молчат? Надо сказать прощальное слово. Как положено. Исак Яковлевич, вы директор, скажите.

Директор завозражал:

— А почему я-то? Здесь не разбор финансов и не художественный совет. Тут совсем другое. Говорить может каждый, не обязательно начальствующее лицо.

Все замерли в неопределённости. Тогда одна дама, доселе кутающаяся старательно своё лицо шёлковым шарфом от ярких, осенних лучей солнца, откашлялась и начала:

— Ну, что сказать? Лев Казимирович был очень весёлый человек. Всегда с юмором, шутками. Даже не верится, что такой жизнерадостный человек от нас ушёл. Безвременно. В семьдесят пять. Когда ещё жить и жить, наслаждаться.

Помню, как на гастролях в Житомире, к нам вовремя не пропустили через таможню машину с декорациями. Все ужаснулись. Билеты проданы, а мы играть не можем!.. Тогда, Лев Казимирович с шутками, прибаутками договорился с местными рабочими сцены. Мы сбросились, кто сколько мог, заплатили, и рабочие открыли нам свои ангары с декорациями. Мы набрали оттуда минимум подходящих декораций, хоть как-то позволивший нам сыграть два спектакля, пока приехала машина с нашими декорациями. Лев Казимирович, мы вас помним, и будем помнить всегда!

Произносившая речь, хоть и была искренно расстроена, но профессионально, не раз отработанно, как на сцене, приложила кружевной, изящный платочек к глазам, и для убедительности горестно покачала головой.

Через паузу, осмелилась другая, пожилая дама, глядя на гроб, сказала:

— Лёвушка! Я помню, как ты, приехав откуда-то из села, из глуши, в первый раз пришёл к нам в театр. Поступил в миманс, вспомогательную актёрскую группу. Был молодой, очень активный. Я давала тебе рекомендацию для поступления в наше областное, театральное училище. И надо сказать, не жалею, что это сделала...

Как только начала говорить вторая дама, первая из выступавших отошла шага на три-четыре. Присоединилась к разговору одной, стоящих чуть в стороне групп. Двое-трое слушали выступающих, все остальные разговаривали уже на свои темы.

Затем вызвался и взахлёб, экзальтированно заговорил молодой с женоподобными жестами служитель Мельпомены. Желая, как на сцене, получить большой успех от своего выступления, стал театрально заламывать руки и патетически вскрикивать:

— ... Лев Казимирович, это – такой талант! Недооценённый при жизни. И в Москве, в столице, он был бы украшением любого театра. Мы, театральная молодёжь, многому у него учились...

Сказали несколько слов ещё двое-трое из мужского состава.

После чего двое рабочих деловито наложили крышку. Двумя гвоздями, спереди и сзади, в три удара пришили верхнюю часть и понесли гроб к яме.

Пришедшие разом, как по команде стали слаженно, громко аплодировать уносимому в гробу коллеге по сцене.

Аплодисменты были так громки и резки, что среди кладбищенской тишины были как выстрелы из дробовиков. Голуби, воробьи, всякая живность, и даже вороньё разом взмыли, шарахнулись в стороны. Как бы передразнивая неуместное кощунственное выражение их «особого ритуала», птицы возмущённо захлопали им своими крылами, вороны отвратительно закаркали. Залаяли кладбищенские собаки у проходной.

— Так их! Правильно, — поддержал протестную реакцию птиц и собак служащий кладбища. — Во! Бедолаги... Совсем свихнулись. В Москве какие-то идиоты сдуру, а скорее спьяну захлопали на кладбище, и эти из «погорелого театра» за ними. Перехватили новацию, идиотскую моду, подцепили заразу. Как же!.. Надо не отстать. Они тоже «не хухры-мухры», не «простые», артисты понимаешь… И тут, дай им покривляться. Глупые, рыдать надо! Его, их помершего, как комедианта черти там уже ждут. Мытарства начинаются. Через сорок дней Суд у Бога будет, а они всё играются. Везде им – комедию подавай. Глупые. Смотреть на них тошно и жалко... — досадливо покачал седой головой старик-завскладом кладбищенского инвентаря, хлопнув дверью скрылся во вверенном ему помещении.

Могильщики тем временем опустили гроб на верёвках. Кое-кто из пришедших, бросили по горсти глинистой земли в могилу. Застучали комья о крышку гроба, потом падали тихо, и вскоре выросли в земляной холм.

Могильщики водрузили заготовленную загодя администрацией театра мраморную плиту. На ней в цветном изображении красовался усопший. То ли это была фотография его в роли какой, то ли при жизни, он так пыжился, чтобы изобразить важный, значительный вид, выглядел неестественно напыщенным.

Под фотографией золотом было написано: «Заслуженный работник культуры, лауреат областного конкурса артистов, член Союа театральных деятелей, артист Зеленодольского театра. Руководитель театральной студии им. Розы Люксембург — Лев Казимирович Никаковский».

Вот и всё.

Вновь наступила, должная сему месту покоя, кладбищенская тишина. Испуганные незнакомыми громкими хлопками апплодисментов голуби, воробьи и прочие пернатые приходили в себя, и вновь возвращались на свои прежние, привычные места.

«Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?.. Все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас»

(Рим. 8, 35-37)

УТЕШЕНИЕ

Жизнь пошла тяжёлая.

Ещё до обеда пришёл старшо̀й и сказал, что зарплату выдавать не будут. Денег будто бы – нет.

— Вот, мерзавцы! Для себя у них деньги всегда есть, а для нас — нет, — взорвался первым Фёдор.

За ним и Павел:

— Сами то и дело что-нибудь покупают. То новую иномарку, то шмотки дорогие, кто ещё чего. У всех дачи шикарные, квартиры... а у нас…

Поддержал общее состояние и неторопливый Пётр Степанович:

— Да, нехорошо получается. У нас — сокращение. Работать приходится за троих-четверых, а зарплата всё меньше и меньше. Вот она — демократия, чтоб её, — он досадливо сплюнул. — Надо что-то делать…

— А что сделаешь? Опять всё на кризис спишут.

— Какой «кризис»?!.. — взвыл Павел. — У них «кризис»?!.. Директор и старший бухгалтер как устраивали себе по семь-восемь отпусков в год, так и нынче гуляют. Да не где-нибудь, а всё на Мальдивах да Гавайях деньги наши проматывают. Вон где наша зарплата!

— Как её получить? Заработанная же в поте лица... — деловито спросил Поликарп Николаевич.

— Никак не получишь! У них всё куплено.

— Может, всё-таки пойти, объяснить им?..

— Чего?!.. Иди вон той стенке лучше объясни. У них ответ простой. Всегда готовый. Не нравится — увольняйтесь.

— Да, с работой сейчас тяжело. Не найдёшь. А и найдёшь — везде теперь то же самое. Те же хозяйчики–кровососы.

— Что делать?

— А чего тут сделаешь? На демонстрацию, что ли, выходить семерым?

— Почему семерым? В других отделах тоже зарплату не выдали.

— Те не пойдут. На улице полно желающих на работу устроиться. Так что затянем пока ещё потуже ремешки и подождём, что будет. Не может так безконечно продолжаться. Власть же тоже боится больших возмущений.

Помолчали. После чего Поликарп Николаевич, с горечью заключил:

— Выход нам власть даёт один — пашѝ, и всё тут! Ничего другого.

Потом крякнув, предложил:

— Паш, сходи, пожалуйста, за «лекарством». Без него сегодня не обойтись.

— Надо маленько расслабиться.

Все дружно скинулись и гонец пошёл в ближайшую палатку весёленького азербайджанца.

Вернулся он быстро. Мужики мрачно выпили и без гомона быстро стали собираться.

— Маленько успокоились. Не переживайте, всем за всё воздастся.

— Это только и успокаивает, — согласился Павел. Кивнули и другие.

— Да, лучше уж помаленьку, да по-честному. Бога не гневить, — пробасил и Фёдор.

— Теперь и по домам можно, — напутствовал всех по-отечески Пётр Степанович.

Чем ближе к дому, тем более Фёдор не унимался, сверлило его недовольство: «Как вот теперь? Хотел детей вывезти куда-нибудь из раскалённого, задымленного города, а теперь? Опять, значит, всё лето в городе нам сидеть… Младший всю зиму будет болеть и в садик ходить не сможет. Старший в школе занятия вынужден будет пропускать. Вот она, жизнь какая!..

Когда подошёл к подъезду, встретил таких же бедолаг. Половина из которых маялась без работы.

— Ну, чего? Посидим на лавочке?.. — предложили они.

Фёдор хотел резко послать их куда подальше, но опустил безвольно занесённую уже на них руку и согласился:

— Я сейчас, только домой загляну.

Быстро взбежал на пятый этаж. Открыл дверь с намерением бросить сумку с инструментами, развернуться и сбежать к приятелям.

Тут к нему бросились сыновья, обхватили его каждый по ноге.

Тот, что постарше, второклассник, крепко прижимая к себе отцовскую ногу, похвалился:

— Мой папа.

Младший, пятилеток, так же крепко прижимая к себе другую отцовскую ногу, обидчиво запротестовал:

— Нет, мой папа!..

— Мой!

— Нет, мой!

Так они до слёз отстаивали своё исключительное право на отца, что пришлось их разнимать, вначале матери, а потом и самому Фёдору.

Пока угомонили не на шутку распалившихся в вопросе о собственности на папу детей, жена Надежда, посмеиваясь над ними, сняла куртку с мужа. Ласково приобняв его, повлекла на кухню, где источали запахи вкусные её приготовления.

Это вконец лишило Фёдора первоначальной решимости идти к приятелям во двор. Он бойко, по-армейски скомандовал сыновьям:

— Мальчики! Мыть руки.

Бегом, наперегонки, дети бросились в ванную.

Вскоре все, довольные, сидели за столом. Каждый из сыновей, старался плотнее придвинуться к отцу. Обнимая и гладя их поочерёдно по головкам, улыбаясь, Фёдор утверждаясь в себе, ласково проговорил:

— Вот оно, настоящее утешение-то где! Вот с кем. Здесь — настоящая радость!

А про себя продолжил:

— Ничего, как-нибудь вывернемся. Где наша не пропадала! — и добавил. — Выживем, как наши деды! Ничего, подработаю в других местах, в свободное время. Главное, чтобы любовь меж нами была, а остальное… осилим!

Продажа и заказы о пересылке книг священника Виктора Кузнецова по почте принимаются по телефонам: 8 (499) 372-00-30 – магазин «Риза», 8 (964) 583-08-11 – магазин «Кириллица», и по тел. 8 (916) 8831297 (Елена).

Для оптовых закупок звонить по тел. 8 (495) 670-99-92.

20 апреля 2019 Просмотров: 2 051