"ТРАПЕЗНАЯ", "НЕУГОМОННАЯ", "ПОЛКОВНИК"... Из рассказов священника Виктора Кузнецова

Максимилиан Волошин.

В монастырскую трапезную шумной гурьбой вошли паломники со своим молодым экскурсоводом. Быстро помолившись перед едой, уселись на скамьи и стали споро есть.

Вошёл пожилой иеромонах этого монастыря. Стал невдалеке молиться. В конце произносит тихо: «Господи, благослови…» и возносит руку в крестном знамении, для благословения пищи для себя. Молодой экскурсовод паломнической группы останавливает его, бойко сообщает:

—  Отче! Я уже благословил, кушайте!..

Пожилой иеромонах оторопел на минуту, потом вежливо, тихо, не спеша ответил:

—  Не мешайте мне, пожалуйста, я молюсь Богу, чтобы Он благословил…

Жила раба Божия – Ольга. Все называли её – Лёлей. Не все. Те, кого она теребила и не давала покоя, пока они не помогут, не сделают для людей то, что они обязаны сделать, не симпатизировали ей. С досадой ворчали на неё, называли «неугомонной». Подавляющее же большинство, встречали и провожали её с умилением и благодарностью.

До всего и до всех ей было дело.

Работала она медсестрой в заводской поликлинике.

Сколько неприятностей и нареканий получала она даже за один рабочий день!.. Пошлёт её врач, к которому она была приставлена за чем-нибудь. Она, выполнив поручение, не появляется в кабинете иной раз и долго. Врачу самому приходилось выполнять и её функции. Отсюда – неприятности, выговоры, лишение премии, препятствия профессиональному росту. Таковая её странность была совсем не по нерадению.

Происходило это по одной только причине – «излишней» сердечности, внимательности к людям, желания помочь, угодить всякому нуждающемуся. Она не умела проходить мимо нуждающихся, «отбривать» назойливых. Странно было, как её тяжелая послевоенная жизнь одинокой вдовы, с малолетним сыном, не научила «здоровому» равнодушию к проблемам других, привычному для многих из нас.

Она была очень аккуратна и исполнительна, но, пробегая по поручению в какой-либо кабинет или регистратуру, заметив, что кто-либо из рабочих или работниц завода в растерянности стоит, не зная, куда обратиться по поводу либо травмы, либо болезни, она тотчас, забыв о порученном ей, заботливой птахой подлетала к нуждающимся. Внимательно расспросив, терпеливо выслушав, объясняла, к какому врачу, и в какой кабинет нужно идти. Подводила к регистратуре. Сама находила или заполняла регистрационную карту, талон и проводила болящих к нужному кабинету.

Кому из начальства это понравится?..

Даже сына, родных или близких, знакомых, пришедших по болезни к врачу, она бросала надолго растерянных, раздосадованных посреди вестибюля поликлиники, дабы оказать всемерную помощь какой-нибудь растерянной бабуле.

Идти куда-нибудь с ней было невозможно. Даже на небольшое расстояние. Путь, размером с остановку, порой занимал от получаса до часа. Потому что она ничего не пропускала мимо себя. Кому-то поднимет, догонит и передаст упавшее. С любезностями, приятными пожеланиями, которые удивляли и заставляли остановиться и поговорить с ней, передать такие же добрые пожелания. Кому-то помочь уговорить, успокоить расшалившегося или раскапризничавшегося ребёнка. Кому-то подробно разобъяснить куда и как надо пройти или проехать. В то время, как все «разумные» торопливо обегают замешкавшегося, непонятливого. Кому-то посоветовать что-то по части здоровья. Тут же охотно согласиться о дальнейшей помощи нуждающемуся. Особенно искренно восхищалась детьми. Сама становилась при этом как радостнейший ребёнок. И погладит, и похвалит, и леденец какой-нибудь даст. Даже самые осторожные и подозрительные родители, видя её искренность и открытость, не препятствовали ей в этом, а были довольными и радостными. Если сын её пытался при этом выразить своё нетерпение, возмущение от постоянных остановок и задержек с каждым встречным, она гневно это пресекала, окорачивала, обрывала его нытьё и поторапливание. А уж если кому нужна была помощь в том, чтобы успеть добежать и войти в автобус, троллейбус, перейти улицу, да если ещё пожилой кто, с палочкой, или кто с детьми… тут она – первая. И всё с радостью, с горячностью, с рвением, с готовностью и приятностью. Прямо, как заповедовал Господь, – послужить другим!

И после работы она не принадлежала себе. Бегала по соседям, знакомым, а таковых много было нуждающихся. Кому при простуде банки нужно поставить, кому уколы назначили… Денег за свои услуги категорически не брала. В ответ на настойчивые предложения отвечала одно: «Господь же, за Свои благодеяния денег не брал!..» Рисковала в то время за такие сказанные слова, но говорила их, не боясь.

Её прямо распирало от любви и заботы о людях. Она была живым воплощением второй заповеди Божией: «Возлюби ближнего своего». Причём, если большинство воспринимает понятие «ближний» исключительно только по отношению к своим детям, родителям, родственникам, друзьям, у Ольги было всё наоборот. Ближними, как и должно, для неё были все окружающие. Родные, и даже сын, на потомном месте.

Как ни хорохорилась, а было ей тяжело на скудную зарплату жить и сына поднимать. Были и боли, и слезы, и в себе изживаемые незаслуженные обиды от других. Всё переживала в себе, в уединении, вдали от чьих-либо глаз. Для других была только постоянная, бодрая готовность к помощи и состраданию.

Так и прожила она, порхая от одного нуждающегося до другого. Утешая, помогая, услуживая всем. Невысокая, избегающая внимания к себе «Лёлечка». И ушла из жизни сей скромно, тихо, незаметно. Болея «на ногах», терпя, боясь обременить кого-либо.

Слегла в выходные: помолилась в церкви, пришла и слегла. Полежала немного. Недели две. В солнечный, светлый Богородичный праздник вздохнула глубоко и испустила дух свой легкий, утруженный.

Хоронили, по просьбе её, тоже скромно, сообщив только близким родственникам. И тут её забота не о себе, а о других…

Как же люди от души сожалели о такой утрате!..

Сколько простых, безыскусных в словах и выражениях людей искренне, от души выражали боль свою душевную о потере такой. Заметно оскудел для них мир с этого дня. Долго они, покачивая скорбно головами, вспоминали Лёлечку, как они любовно называли свою неугомонную, заботливую хлопотунью. Скорбели об отсутствии сострадалицы своей.

Это был редчайший, исчезающий сейчас практически повсеместно тип человека, христианина, всем поведением своим, устремлениями, всеми мыслями, желаниями, побуждениями, всем своим существом живущий полностью для других и нисколько – для себя, как и заповедал Господь.

Где теперь таких взять?.. Всё меньше и меньше таких хлопотливых о ближних птах, нежных цветочков на оскудевающей, зарастающей чертополохом зла и эгоизма земле.

«Человек милосердый благотворит душе своей, а жестокосердый разрушает плоть свою... Иной сыплет щедро, и ему еще прибавляется; а другой сверх меры бережлив, и однако же беднеет. Благотворительная душа будет насыщена, и кто напояет других, тот и сам напоен будет. Кто удерживает у себя хлеб, того клянет народ; а на голове дающего – благословение... Кто презирает ближнего своего, тот грешит; а кто милосерд к бедным, тот блажен».

Приехал на сельский приход давний приятель настоятеля. Ему лет около пятидесяти, полковник в отставке. На сей раз, он привёз с собой «подругу» с дочерью её.

Ну что ж. Не ко времени, правда, такой довесок. К престольному празднику приход готовится. Хлопот и трудов много и без того. Помощники нужны, а вот прохлаждающиеся дачницы не во время здесь... Но что поделаешь. Придётся потерпеть.

Приехали и ещё четверо знакомых помощников из города.

Дел всегда много, особенно на удалённом, небогатом приходе. Отец Серафим, с матушкой «в годах» да немощах, и прихожанок три-четыре, изработанных в совхозе бабушек.

Весь день и вечер трудились все, кроме «подруги» полковника. Та с дочерью прогуливалась, надменно поглядывая на трудящихся. Чтобы сгладить этот диссонанс, священник не раз и не два предлагал легчайшие послушания им. По трапезе, цветам у храмов, и прочие нетрудные и приятные даже послушания. Но они всё отвергали или словом, или высокомерным молчанием.

На богослужение, всенощную и вечернее правило в храме все собрались, кроме «подруги» с дочерью. Полковник что-то пробормотал в их оправдание. Помолились все. Разошлись. Мужчины в бытовку отдыхать. Женщины в домик у церкви.

После благословения каждого отец Серафим задержал полковника, спросил:

–  У тебя что с этой дамочкой, которую ты нежданно привёз к нам?

–  Просто подруга моя. Жениться хочу на ней, – смущённо пояснил полковник.

Священник помолчал. Не сразу продолжил:

–  Не советую в жёны брать такую.

–  Какую?

–  Такую. Праздную.

–  Она пока к церкви не пришла… – стал оправдывать приятельницу полковник.

–  И вряд ли когда придёт, с таким духовным мраком, который в ней... К тому же она любит и оберегает его в себе, – более обстоятельно пояснил священник. – Не советую тебе соединяться с мраком. Он вполне может поглотить и тебя… Тем более, что в тебе самом-то свет слабый ещё, едва начинает разгораться. Такая быстро затушит.

На этом и разошлись.

Утром была праздничная служба. Много людей, хлопот…

После водосвятного молебна с крестным ходом к источнику, под храмом, женщины пошли готовить трапезу на скорую руку.

Попалась отцу Серафиму мешающая всем, фланирующая неспешно полковничья «подруга» с дочерью. Священник вынужден был остановиться на узкой дорожке. Спокойно, мягко, но твёрдо он попросил отдыхающих:

–  Вы бы, мои хорошие, для прогулок выбрали другие дорожки. Вон там, в стороне, чтобы не смущать труждающихся прихожан и сельчан.

–  Что, мы мешаем?! – с негодованием спросила дамочка.

–  Как вам сказать… немножко да. Имеется такая проблема, – учтиво ответил священник.

–  Тогда не надо было приглашать!.. – отчитала приехавшая батюшку.

Тот немного растерялся, а потом просто сказал, как есть:

–  А я вас не приглашал. Так как не имел чести знать и общаться с вами до сих пор. Пригласил я Димитрия и полагал, что если он приедет с кем, то с людьми, почитающими хотя бы наш уклад, порядки... Полагал, что он ознакомит с этим своих попутчиков.

–  Мы по другой теме знакомимся с ним, – нагловато ухмыльнулась и прикрыла смеющийся размалёванный краской рот ладонью «подруга» полковника.

Священник осёкся. Помолчал. Потом тихо, но твёрдо сказал:

–  А вот после такой непристойной «остроты» попрошу вас после трапезы сразу же подойти ко мне.

–  Зачем? – прищурив глаза, спросила шутница.

–  Затем, чтобы я разобъяснил вам полезные для вас правила.

–  Что-о?!.. – взъярилась дерзкая гостья.

–  То, что вы сейчас услышали. Будьте любезны, уважать здесь собравшихся людей.

Не дожидаясь других колкостей и резкостей, отец Серафим, обойдя их, пошёл к трудящимся, по-праздничному весёлым, оживлённым прихожанам и гостям.

Не прошло и пятнадцати минут, как разъярённая «подруга» с сумками в одной руке, другой рукой увлекая за собой дочь, стремительно пронеслась к входной калитке, за которой стояла машина. За ней поспешал насупленный полковник.

Отец Серафим шагнул ему навстречу, благодушно вразумляя, позвал:

–  Дими- итрий!.. Образумься. Будь мужчиной. Не по-людски это. При любых наших состояниях, всё должно быть чинно, по-христиански. Если спешность у вас воникла, то потрапезуйте с нами, как полагается, и с благословением Божиим, если вам так необходимо, тронетесь в путь.

–  Не нужно нам твоё благословение! – взвизгнула в ответ подруга полковника из-за калитки.

Вскоре взревела их машина, заскрежетали страшно шестерни при переключении скорости. Рыкнув чёрным дымом, машина рывками заковыляла по грунтовой дороге, к выезду из села.

  

Прибыв месяца через четыре по делам в город, обзванивая знакомых, отец Серафим узнал, что рассерчавший на него полковник сильно болеет. Позвонил ему, посетовав, пожалев его, священник спросил и про «подругу» его.

–  Да она… после поездки к вам она ушла от меня, – неохотно признался Дмитрий.

–  Понятно… Мы виноваты, – довёл до логического окончания его фразу священник и уточняя спросил. – Ропщешь на меня?

–  Отчасти. Поначалу вроде бы было ничего, забылось, а как-то в разговоре я сообщил ей, что свою трехкомнатную квартиру подписал многодетной, одинокой племяннице. Она и психанула...

– Вот это-то и явилось основным, определяющим, а не история на нашем приходе. То – прелюдия, а не главная тема. Прелюдия, правда, всегда в музыке заявляет, отражает основную мелодику. У нас была заявочка, отдалённый гром. Жаль, что ты тогда поддался её настрою. Могли бы и ей, с Божьей помощью, изменить её кривоватые направления устремлений в жизни. 

—  Вряд ли, — безнадёжно махнул рукой покинутый.

—  Да, тяжело тебе... Резкая перемена. Страстная увлечённость оборвалась. Ненужным оказался?..

–  Да.

–  Чую, заболел ты вроде бы?

Полковник замялся, признался не сразу.

–  В запое я сейчас, простите, батюшка…

Отец Серафим сочувствуя ему, вздохнул, сказал:

–  Это плохо… А чего ты грустишь? Радоваться надо!

–  Чему?

–  Тому, что Господь… раскрыл истинное её отношение к тебе.

–  Как?

–  Так. Не поверил ты мне тогда, на приходе, а Господь, по милости Своей, ещё резче ткнул тебя, открыл, что не ты ей дорог, не твоя душа, которая ищет и хочет добра, понимания, а твоя квартира. Благодари Бога, что не дал тебя ввергнуть в склоки, суды, потерю жилья и прочие бедствия с такой «женой»…

–  Наверное, так, – неохотно согласился полковник, но опять разнюнился. – Мы уже заявку подали…

–  Не понимаю я, – недоуменно произнёс священник. – Мужик ты вроде, военный к тому же… В нос тебе тычет Господь, показывает!.. Нет! Всё равно — «драгоценная», необходимая!.. Всё в грязь вас тянет… Туда несётесь сломя голову.

Помолчав немного, отец Серафим переменил тему:

–  Доехали как тогда от нас?

–  Ой, не спрашивайте, батюшка! – не удержался, вскричал полковник. – Плохо. Очень плохо. Дважды машина ломалась. В аварию попали. Изпсиховались все. Склоки, скандалы!.. Чуть живой домой доехал.

–  Вот тебе ещё урок! Вот как благословение Божие отвергать!.. – произнёс священник.

–  Да, – согласился полковник.

На что отец Серафим мягко, по-отечески предложил:

–  Давай начнём, для начала, из плохого состояния выходить, хорошо?

–  Трудно, но согласен, – с неохотой принял предложение полковник.

–  Из печальных событий будем выносить уроки, – продолжил священник. – Научимся видеть хорошее, то, из какой дряни нас, неблагодарных, Господь вытаскивает. Радоваться надо, а не слюни распускать. Благодарить Бога за Его отеческую помощь, соучастие благое в наших делах и поступках. Защищает Он нас, недостойных, не отдаёт в погибель врагам нашим.

–  Спасибо, отец Серафим. Благословите меня, грешного, – тихо попросил собеседник.

–  Во-от! Чего в первую очередь-то надо просить? Божьего благословения!.. Не забывай горький урок!

–  Постараюсь.

–  То-то же! Вразумляйся.

Отец Серафим выпростал правую руку из-под куртки, занёс её высоко над собой. Сложил пальцы в троеперстие.

–  Бог, да благословит раба Божия Димитрия! – с удовольствием он наложил крестное знамение в ту сторону, где находился в это время полковник. – Да поможет тебе Господь встать и впредь не падать!

Трудно и смутно сейчас живётся всем.

Неуютно и несуразно складывалось и у Татьяны. Нестабильность с работой, неустройство в личной жизни. Быстро и абы как обзавестись семьёй, через лёгкие удовольствия, как сейчас в основном водится, она не хотела. Трудно ей было, тяжело, одиноко.

Многие ныне будто очумели. Сходятся быстро, спеша, будто завтра «опоздают». Через привычный уже, увы, этап «знакомства» – винопития, курилок, постели и прочих «удовольствий». Серьёзные, чистые, душевные намерения не только не стали ценить, их презирают. От чистоты, невинности, как от ветхой одежды, торопятся освободиться, скинуть их побыстрей, иначе окружающие за ненормальную сочтут.

Ей, Татьяне, противно так, по-скотски. Вот и засиделась, задержалась она в одинокости своей. От этого дискомфорта, от телевизионной и прочей пропаганды распущенности, издёвок знакомых, подруг и прочего прессинга на душу она готова была махнуть на свою девственность и принципиальность в отношениях.

Тут, наконец, ей встретился, как показалось, подходящий, серьёзный мужчина. Обходительный и не настырный в блудном желании. Всё шло хорошо. Но заметила вскоре она, что стало ему скучновато, тяготиться начал. Да и взгляды его на заголённые бедра, пупки охамевших девиц, на безстыжие рекламы замечала она. С неохотой стал он приходить на их встречи. В один из вечеров она и вовсе напрасно прождала его на месте назначенного свидания. Благообразный с виду ухажёр с билетами в театр не пришёл. Удовольствие от зрелища не состоялось.

Расстроенная, с катящимися по щекам обжигающими слезами, Татьяна стала бродить по центральным улицам ярко освещённого, шумного города. Вроде бы пустяк! С кем такого не бывает? Но она была в смятении. Пережитое напрасное ожидание, будто выбило из неё последнюю опору для жизни. Смятение закручивало её, и как она не пыталась себя успокоить, взвинчивало нервы, толкало на любой, самый плохой поступок. Желание «отомстить» жгло её. Кому? Не пришедшему ухажёру? Да ему наплевать на это. Даже порадуется, посмеётся над ней. Себе? Да, себе! Своему, не вписывающемуся в окружающее, внутреннему порядку, устройству. Надо сломать его, искорёжить! Сейчас же! Она готова была уже ко всему. К любой авантюре, «приключению». К любым, самым быстрым, лёгким и опасным связям, знакомству. К чему угодно. Только быстрей! Надо всё срочно, немедленно изменить в своей жизни и правилах своих.

Как будто помогая ей в этой пагубной решимости, подавая пример, в этот уже поздний, вечерний час рядом с ней бродили какие-то размалёванные, заголённые девицы, то и дело подбегавшие то к одной остановившейся машине, то к другой. Уезжали.

Татьяна поняла, кто эти девицы. Недоумевала, как это не страшно им садиться к незнакомым в машину и уезжать невесть куда!.. Всё прежнее в ней притупилось, и она уже не чувствовала ужаса, неприязни, брезгливости к тем девицам. Хмельная от злой обиды, своей решимости и общей тлетворной атмосферы ярко освещённой, ночной площади, она уже жаждала, чтобы и к ней подъехал кто-нибудь и взял её, и … будь что будет… Остро захотела стать «как все». «Была – не была!»...

Несколько раз к ней подруливали дорогие автомобили, но ловкие, шустрые «клиентки» перехватывали их. Быстро подскакивали, открывали дверцы, профессионально воркуя, забирались внутрь к водителю, и авто укатывало.

И тут ей не везёт!.. Взъярилась Татьяна и взыграв тлетворным духом бесовского соперничества, ринулась стремглав к очередному притормозившему авто, но, на её счастье, оттолкнутая крашеной девицей, отлетела в сторону, упала повергнутая на грязный асфальт.

Заревела она от обиды, горькими слезами. Поднимаясь, размазывая по щекам чёрную тушь с ресниц, замерла, услышав что-то родное, непривычное. Подняла голову выше ухмыляющихся девиц, ротозеев–прохожих, освещённых витрин, электрических реклам и увидела… скромно светящийся золочённый крест на куполе храма, едва видневшийся на ночном небе и из-за скопления высоких домов. Откуда он? Никогда здесь его не видела!..

Встала Татьяна, прислушалась, более явно услышала негромкий доносящийся гул. Поняла, что это звук большого колокола. Он будто вбивал в неё золотые гвозди, которые выколачивали из неё лихую, пагубную установку на зло самой себе.

Не обращая внимания на окружающих, стояла Татьяна, закрыв глаза, из которых всё ещё лились слёзы, но другие, не злые от обиды и досады, а тихие, тёплые, облегчающие, утешающие, сладкие. И вся отдалась она этим звукам, впивая их в себя. Излечиваясь ими.

Как заворожённая, она, почти не глядя себе под ноги, как слепая, «ощупью» пошла туда, к золотому куполу, к зовущему её гулу колокола.

Церковь была открыта. Из неё выходили немногие прихожане. Она, боясь, что её не пустят, проскользнула за двери. И остолбенела. Прямо напротив, со стены, обнимая рукой Сына, строго смотрела на неё Богоматерь «Владимирская». Пала Татьяна на колени и впервые так сильно почувствовала свою большую вину перед Ней!.. Забылись разом все многочисленные обиды, недовольства, досады, гордыня за свои неоценённые другими «достоинства»… «Окаянная я!.. Прости! Прости!!..» рвалось из груди её едва сдерживаемым воплем!..

Не сразу она почувствовала, что её потрясывают за плечо. Как из небытия вернулась Татьяна, оглянулась. Увидела служащих в церкви мужчину и женщину, которые и словом и жестами объясняли ей, что всё, пора уходить. Они закрывают церковь.

С сожалением, тяжело встала Татьяна. Извинившись, пошла к выходу, заботливо провожаемая служителями.

Закрыв храм, пожилая служительница догнала Татьяну. Проводив почти до дому, много интересного поведала ей о вере, надежде и любви Божьей к нам.

На счастье, тогда, в тот роковой вечер, бесы упустили свою жертву. Милостью Божьей перехватили их другие несчастные «соперницы».

С тех пор Татьяна часто стала заходить в дом Божий, в церковь. Вначале хаотически, в разное время. Потом наладилось, стала регулярно ходить на службы. Старательно слушала, что читают и поют, происходящее на богослужении. Необыкновенная радость, спокойствие утверждались, поселялись в ней и разрастались, быстро заполняя её. Она нашла то родное, где можно и нужно утешаться, обретать уверенность, безбоязненность жития, надежду, мир в себе, благодать чистого радования. Она обрела, наконец, надёжную, нерушимую опору.

Валентина собиралась подготовить квартиру, чтобы можно было сдавать её и на вырученные деньги безбедно проживать на даче, круглый год, вдали от городской суеты.

Она активно взялась за труды и хлопоты в намеченном направлении. Работа уже завершалась, и она не чаяла, как быстрее закончить все свалившиеся на неё заботы, сильно её поработившие. В последнее время ей стало некогда читать душеполезные книги. Ежедневные молитвы сокращались или вовсе отставлялись в сторону, как второстепенное. Часто она пропускала службы в храме – не ходила из-за своей занятости. От этого она находилась в состоянии постоянной раздражительности. Труды её приблизились к завершению. Оставались последние «штрихи». Она уже наводила «марафет»

Желая закрыть окно, она заметила на подоконнике вазу, дорогую ей не столько ценой, сколько воспоминаниями… Схватила её, вслух раздражённо пробурчала: «Сопрут ещё квартиранты!». Стала искать, куда её спрятать. В это время летний ветер озорно ворвался в распахнутое окно, тюлевая штора легко взлетела вверх и опустилась ей на голову, накрыв легким покровом. Она досадливо, резко махнула рукой, желая отбросить её. Штора зацепилась за вазу, и та, выскользнув из рук, полетела в проём окна. Инстинктивно Валентина рванулась было за ней, но тут же, вспомнив, что она находится на высоком этаже, остановилась. Глянула в бездну открытого окна, где увидела едва видимые отдельные осколки на асфальте.

Обезсиленно опустилась на тахту, взялась за голову и заплакала. Не о безвозвратно потерянной вазе, а о себе, об охватившем её состоянии раздражённости, недобрых мыслях в отношении к людям, захвативших и доведших до такого положения. О зле, поглотившем её в действиях, чувствах и даже мыслях. Вот же зримый пример! Только она подумала плохо о людях, ещё незнаемых, предполагаемых, которых и нет пока даже, и тут же – показательный, горький урок!..

«Ну что? Сохранила вазу?! Сберегла от «нехороших» квартирантов?.. Иди, собирай теперь осколки… Не только фарфора, но и души своей раздрызганной от суетной, мещанской многопопечительности, – горько укорила себя Валентина, благодаря Бога за вразумительный урок, преподанный ей.

Отец Николай встретил давно отсутствовавшую на службах прихожанку, спросил:

–  Что это тебя давно не было?

Та без запинки, резко, да так, чтобы слышно было другим, ответила:

–  А я сюда вообще больше ходить не буду. Так вот, на минуту зашла. За знакомой.

–  Чего это так? – изумился священник.

–  А то! Претензия у меня к вам имеется, – погнала дальше недобро настроенная прихожанка. – Компьютерщик вы! Вот почему! Поэтому благодати здесь, в этом храме – нет!

 

Отец Николай помолчал. Спросил:

–  Куда же ты перешла? В какой храм?

–  А ни в какой! В разные захаживаю.

–  Вот именно «захаживаешь», а жаль. Серьёзней к делу спасения относиться надо.

–  Не надо меня учить!

Отец Николай на минуту замер от её дерзости, потом извинился:

–  Прости меня, не буду тебя «учить», раз не хочешь.

Помолчав, решил попытаться вразумить пошедшую в разнос прихожанку:

–  Ну, хорошо. У меня есть компьютер. К сожалению, сейчас он мне необходим. Не могу при своих делах освободиться от него. Бумаг, отчётов всяких составлять и отправлять надо. Сейчас всех, не только священников, но и детей, школьников к этому привязали. Самому в тягость. Но это совсем другое дело. На меня серчай как хочешь, но приход тут ни к чему, чёрной краской его поливать не надо. Благодати от этого, говоришь, в нашем храме нет?.. Откуда ты знаешь?.. Прибор, что ли, такой изобрела, что можешь точно измерить, есть она, благодать, где и на ком? Или нет таковой. Своё дело я творю не для удовольствия, а по послушанию. Через этот компьютер мне удаётся и много полезного делать. Газету православную к тому же выпускать… И для воскресной школы поучительные листки составлять, расписание служб печатать… Много нужного, полезного приходу делать.

Прихожанка перебивает:

–  А мне – всё равно, как и почему. Одно ясно! С бесом сотрудничаете.

–  Ты это хватила-а!.. «Ножом можно хлеб резать, и много другого полезного делать, а не только человеков убивать», – поучает нас старец, отец Кирилл. Как можно всякое добро, во зло обращать. Так же можно злое, в доброе преобразовывать, при благом намерении. Ведь оседлал же святитель Геннадий Новгородский беса и слетал на нём в Иерусалим.

–  Так это святитель!

–  Тут вы правы. Я ни в какое сравнение с ним не иду. Только вот что я тебе скажу, «чистенькая», «незапятнанная». Бегаешь ты, бегаешь повсюду. А ведь дела-то, пользы от тебя нигде никакой нет. Один шум, ссоры, раздоры от тебя. Осуждаешь, склочничаешь, сплетни разносишь налево и направо. Я так думаю, что твой язык один — ста компьютеров стоит с телевизором в придачу. По количеству злого, разрушительного действия.

Москва вчера не понимала,

Но завтра, верь, поймёт Москва:

Родиться русским – слишком мало,

Чтоб русские иметь права...

И, вспомнив душу предков, встанет,

От слова к делу перейдя,

И гнев в народных душах грянет,

Как гром живящего дождя.

И сломит гнёт, как ранее ломала

Уже не раз повстанцев рать...

Мария в числе многих стояла и дожидалась выхода старца. Стояла впереди, теша себя надеждой, что сегодня уж она может рассчитывать, иметь надежду на хотя бы краткую, мимолетную беседу с дорогим батюшкой.

Стояла долго и невольно выслушивала разговоры рядом стоявших, об их проблемах, бедах, виновниках сего. Осуждения, негодования, а то и брань в адрес тех или иных лиц, виновных в их неладах, так и хлестали слева и справа. Ужаснулась Мария про себя: «Боже мой, сколько же в нас зла!.. Какие же мы ужасные!.. И всё это смрадное мы принесли немощному старцу! Сейчас будем выливать ему!.. Бедный, бедный батюшка!..»

Оглянулась Мария вокруг. Мало добрых, радостных лиц. Большинство мрачные, негодующие… Вздохнула она. Спросила себя: «А ты кто?.. Что, хвалить, что ли, всех пришла сюда?.. Радовать священника?..» – горько покачала она головой, признавая и свою вину, тяжело вздохнула.

Наконец появился батюшка. Чинный доселе порядок разом пришёл в смятение, хаос. Мрачной, дикой толпой все рванулись к нему.

Ужаснулась Мария оттого, что такая масса обуянных смятением, страстями ринулась на невысокого, худенького старца. В ужасе она закрыла глаза руками. Ей казалось, что сейчас они сметут, растопчут его. Раздавят чёрным смерчем старца, как пушинку. Взмолилась она про себя в отчаянии: «Господи, защити батюшку! Пусть их страшная волна лучше на меня обрушится!..»

И тут её будто смрадным шквалом хлестануло, сбило с ног и она потеряла сознание.

Очнулась. С удивлением осознала себя лежащей на полу. Вокруг стоят множество примолкших людей. А прямо напротив, среди них, дорогой батюшка, старец. Улыбается, говорит ей назидательно, по-отечески:

– Как, попробовала? Заступница. Сильно досталось? Не берись впредь. А то не снесёшь вовсе…

 

Потом, чуть обернувшись к стоявшим, подсказал:

– Помогите ей подняться. Человек же лежит!..

Множество людей, протянув свои руки, разом подняли её, поставили на ноги, отряхнули одежду, заботливо поддержали.

Как могла, Мария поклонилась старцу, благодарная, проговорила:

– Простите, батюшка.

Поклонилась людям, сказала:

– Простите и вы меня, люди добрые.

Притихшие люди заулыбались. Благодаря сему случаю возник на время редчайший момент единства, доброты, взаимного добра, вразумления и обоюдного прощения, как и положено у христиан.

Вот уж действительно «Не было бы счастья, да несчастье – помогло».

«Дивны дела Твои, Господи!..»

Совсем по-другому и беседа пошла со старцем. Тихо, сосредоточенно, со вниманием и постижением духовных уроков.

Не всегда жизнь состоит из одних только забот, трудов и проблем. Иногда и забавные по форме бывают встречи.

Как-то к отцу Николаю пришёл после службы хороший знакомый. Он с удивлением, разведя руки в стороны, посетовал:

–  Доконают нас эти «празднички». Видно, совсем власть решила нас угробить!..

–  Что такое? – поинтересовался священник.

–  Это же – преступление! У нас уже и так полный развал, нехватка во всём. Всё за границей втридорога покупаем. А нам «добренькие» президенты почти по полторы-две недели выходных закатывают!.. Нигде такого нет, только у нас. Любую Америку так можно запросто развалить!..

–  Печально, – согласился священник.

–  Стоячих уже нигде нет. Все лежат и стонут… Большинство от пьянки многодневной, безпробудной, другие от обжорства. Хоть и жратва-то плохая, бросовая теперь, химия, но и ею можно обожраться, если захотеть.

–  А не надо хотеть.

–  Она же с Запада, наркотическая.

Священник, посмеявшись, предложил:

–  Волю включать надо.

Собеседник стал оправдываться:

–  А чем иным заниматься, когда всю духовность нам порушили, Православную веру ежедневно по телеку высмеивают. Секты, колдунов да гороскопы всякие рекламируют, да вот выходные кучами дают, одни за одними вываливают…

–  Да, это беда, – согласился священник.

–  И мене, бедного, жена занудила, пришлось потаскаться по родственникам, знакомым… Ничего же невозможно делать – ни помощника найти, ни гвоздя купить в эти дни. Вот и просидел я в застольях. Подивился!.. Сколько же мы жрём!!..

–  Может, не так резко?.. – рассмеялся отец Николай.

–  А чего? Ведь правда же!.. Куда только вмещается?!

–  Этому и я дивлюсь иногда, – посмеиваясь, согласился священник.

–  Впихиваем в себя порой, наверное, больше, чем сами по размерам, и не наедаемся!..

Отец Николай, перестав благодушествовать, сочувственно опустив голову, закивал собеседнику, подтверждая печальность сообщаемого. Тот активно продолжал негодовать:

–  Посмотришь вокруг. Большинство с пузами ходят, толстые. Даже молодые, даже дети!.. А смотришь на них – вялые, слабаки, ленивые, сонные. Нигде не увидишь бегающих «в салочки», «в прятки», «в казаки»... девочки, чтобы через верёвочки прыгали, или «в классики»… Вымершие теперь дворы, спортивные площадки… Зато компьютерные центры, игровые залы, бары, пивные – битком набиты. Или по домам, перед телевизорами, валяемся. Это – чума!.. От этого – вымрем, без войны.

–  Она как раз идёт. Ведётся против людей. Самая страшная, последняя война. Уже не против тел людей, а поражая самое главное – души. Такими вот «холодными», нечувствительными, приятными способами… Об этом давно ещё святые отцы Церкви предупреждали. В наше время особо следить за собой, блюсти душу надобно, – подтвердил справедливость тревоги пришедшего знакомца отец Николай.

Наступило время, пришёл срок окончания учёбы в Семинарии. Все, кто к этому времени были обвенчаны, приняли священнический сан. С завистью смотрели на них одинокие.

Один семинарист, спешно желая восполнить такой пробел в своей жизни, ища девушку для женитьбы, пошёл на дискотеку. Конечно же, для этого оделся по-мирскому. Снял подрясник.

Там его побили и прогнали.

Пожаловался после этого он собрату по келье. Тот, постарше, отвечает:

–  Правильно сделали. Мало тебе ещё накостыляли. Побольше надо было бы. Нашёл, куда ходить! Где искать!.. Ты же даже не жену, а – матушку себе искал, для совместного служения Богу! На всю жизнь!!.. А где искал?.. В вертепе, в аду… Кто там? Сам знаешь, кто… Бесовки одни. Совсем не жены, не матери детей своих, а тем более не матушки будущие… Мало тебе наподдали. Побольше бы надо, чтоб впредь не таскался. Наука тебе... Дурила!..

–  Где же мне девушку-то сыскать?

–  Не на трясульках только, не на помойке!..

–  А где?

–  Сам не знаешь? В храме! Присматривайся получше и узришь. Нам всё красоток подавай! А на что они?.. Не гонись за красивыми. Они не матушки. Так, профурсетки. Главное, молись Богу, проси. И он откроет тебе духовное зрение в этом. Узришь, обрящешь тогда. Близкую не по плоти, удовольствиям телесным, а единую по духу. Вот что надобно-то!...

–  Ой, как больно! – вскрикнул, поворачиваясь, семинарист, схватываясь за побитую шею.

Однокелейник поучительно утешает:

–  Благо, счастье твоё, что поколотили и выгнали. Хуже, если бы под ручки ввели, закурить дали чего-нибудь, познакомили с «подружкой». Если бы ещё понравилось тебе, остался… Вот тогда бы была беда!.. Бог спас тебя кулаками и пинками тех ребят. Скажи спасибо им. Благо они тебе сотворили. Помолись за их здравие.

–  Да уж… – охая, покачав головой, отвечает побитый семинарист. – Тако-ое-е… спасибочко им, что чуть инвалидом не сделали!..

–  Зря, что отказываешься. Я ведь серьезно тебе говорю. Лучше тело пусть пострадает, чем душа. Что делать, если мы настырные и добровольно от зла не отходим, сами в пасть ему лезем. Тогда для пользы нашей и дают нам по глупой башке… Благодари, благодари Бога и тех ребят, которые тебя поколотили. Добро они тебе сделали. Спасли тебя от погибели. Понравилось бы, и другой раз зашёл, и третий… И пропал бы!.. Знаешь, как наш брат, те кто Богу служить определился и хоть чуть отступился, пропадает?.. Мигом, враз! Как бумажка сухая сгорает. Читал же у святых отцов? Кто с большой высоты падает, тот сильней и разбивается… Благодари Милостивого Господа! Пожалел Он тебя, предателя, там, в нечистотах не оставил! Спас! – настаивает сокелейник.

–  Ладно, ладно, – отмахнулся молодой семинарист, то ли соглашаясь, то ли чтобы прекратить разговор.

–  Дело твоё. Я бы на твоём месте вслед за Псалмопевцем возгласил радостно, благодаря Бога, поистине: «Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла. Яко Ты со мною еси!..» И ещё возопил бы: «Дивны дела Твои, Господи!.. Вся премудростию Твоею, сотворил еси!.. »