«И так всякого, кто слушает слова Мои и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне. И пошел дождь и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне. А всякий, кто не исполняет слова Мои, уподобится человеку безразсудному, который построил дом свой на песке. И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот, и он упал, и было падение его великое»

(Мф. 7, 24 -27)

«Ибо суд без милости не оказавшему милости:

милость превозносится над судом»

(Иак. 2,13).

Вирус

Один диакон осудил другого за то, что тот имел привычку опаздывать на службу. Вначале про себя. Потом и вслух, с негодованием выговорил об этом священнику, да ещё с превозношением:

— Что это такое?! Это же храм, служба.

Священник подумав, посоветовал:

— Если человек не может сам с чем-то справиться, не в силах преобороть свою немощь, надо ему помочь. Мало значит, мы молимся друг о друге. Давай будем побольше молиться о нём.

Информатор с раздражением возразил:

— Какой толк! Всё равно не исправится.

Священник мягко, с терпением попросил:

— Давай постараемся, а там... Бог управит.

— Напрасное занятие! Это непобедимый вирус, – махнул безнадёжно рукой, «образцовый» диакон.

На том разговор и закончился.

Через некоторое время всё непонятным образом переменилось. Второй диакон, на которого было нарекание, стал на удивление точен и аккуратен. Перестал опаздывать, а вот осудивший его диакон, будто перехватил этот «вирус». Стал регулярно опаздывать на службы, молебны, требы. Никак не мог перебороть себя, пока горячо не покаялся и не испросил молитв за себя у приходского клира.

Потихоньку «эпидемия» пошла на убыль.

Вот как опасно немилосердно осуждать ближнего.

«Немилосердному — суд без милости», — сказано в Писании.

«Я – свет пришедший в мир, чтобы всякий

верующий в Меня не оставался во тьме»

(Ин. 12, 46 ).

Радуйся!

Вышли из поликлиники двое. Один жалуется другому:

— Видеть стал плохо. Вот беда …

Попутчик его возражает:

— Какая «беда»?! Радоваться должен. У меня тоже, всё хуже стало. Ну и что? Зато сколько погани всякой, мерзости не видим, или видим, но не чётко, размыто. Не травмируемся от этой гадости, что поразвесили вокруг на щитах, на стенах, в транспорте… и по этому поганому «ящику» сколько такого показывают!..

— Это так… – соглашается попутчик. – Но и слышать тоже плохо стал.

— И это – хорошо! – опять ободряет его собеседник. – Сколько рок-дробиловок грохает отовсюду! Шум, гам, крики, вопли, мат-перемат... Радуйся, голубчик! Бог нас заботливо закрыл от плохого, оберёг. Благодари Его и за это.

— Наверное, ты прав, – более уверенно соглашается болящий.

— Так и есть. Очищаемся. Вместо мусора всякого, себя больше слышать стали. Больше возможности поразмышлять, о нужном и важном для нас. Скоро будем прощаться со всем. Надо успеть подготовиться, чтобы не врасплох застало.

Собеседники остановились. Опечаленный поблагодарил:

— Спасибо тебе на добром слове. Полегче теперь стало. А то совсем было приуныл я, расквасился.

Воспитатель

Родители уехали. У них образовалось неотложное и нелёгкое дело. Старших двоих сыновей, уже взрослых, взяли с собой. Обоих младших детей оставили ненадолго одних.

Одиннадцатилетний Петя рассказал, что и как надо делать восьмилетней Даше. Та, будто не слышит, возится с куклой, примеряя ей разные наряды.

Петя пытается снова объяснить важность исполнения порученного, напоминает:

– Папка с мамкой спросят.

Подождал минуту. Никакой реакции со стороны сестры. Сдвинув белёсые брови, он тогда приказал, пытаясь скопировать отца, голосом изобразив басок.

– Давай, делай, тебе говорят.

Даша будто и не слышит. Даже демонстративно замурлыкала какую-то песенку. Подняла на вытянутой руке куклу. Стала вертеть ею, любуясь её нарядом.

– Чего сказали тебе? Иди, делай! – опять «пробасил» Петя. – С меня спросят за тебя.

Сестра не обращает на него внимания. Ещё громче мурлычет и быстрее вертит куклу-модницу в новом наряде.

– Сколько раз говорить буду? – пытается воздействовать Петя на сестру.

В ответ ему, только весёлое ляляканье песенки.

Он растерялся, не зная, чем ещё пригрозить, заставить сестру делать положенное. Вспомнил, пообещал ей:

– Сейчас ремня дам!

Ей, хоть бы хны. Даже язык ему показала дразнясь.

– Не веришь?! – взъярился Петька.

– Не-ка... – покачала отрицательно головой Даша, не прекращая песенки.

Петя пошёл к стене, где обычно висел отцовский ремень. Широкого ремня не было, видно понадобился отцу, висела порванная уздечка. Петя снял её, обкрутил вокруг правой ладони. Вернулся в центр избы, уже потрясая орудием наказания, предупредил:

– В последний раз говорю. Давай, за работу берись.

– За какую «работу»? – дразня, спросила Даша.

– За такую, какую мама сказала.

– Вот пусть она мне про это сама и скажет. А ты кто такой?

– Она мне поручила.

– Вот ты сам и делай, – Даша концертно, будто публике, показала небрежно кому-то на брата. – О, смотрите на него! Начальник нашёлся. Ему поручили, а он меня заставляет. Хитёр-монтёр. Не на таких напал! Ничего у тебя не выйдет. Иди сам делай.

– Не выйдет?! – угрожающе переспросил Петя.

– Не-ка, – усмехнулась и опять показала ему язычок сестра.

– А это мы посмотрим, – ответил брат и угрожающе двинулся к ней. Подойдя вплотную, сурово произнёс:

– В последний раз спрашиваю. Будешь делать или нет?

– Нет.

– Ах, так! – Петя вырвал у сестры куклу и отбросил её в сторону.

– Ты чего? Как ты смеешь, – набросилась на брата с кулаками Даша.

– Смею! – защищаясь от града её ударов, не отступал брат. Пригрозил:

– Сейчас схлопочешь. Перестань!

Но сестра не собиралась останавливаться и больно била его куда попало.

– В последний раз говорю! Потом на себя пеняй, – защищаясь от её ударов, прикрикнул Петя.

– Вот тебе! На, получай! Гадкий, противный!.. – продолжала сестра осыпать его ударами своих кулачков.

– Так, да?! – теряя терпение, считая, что получил право на решительные действия, Петя взмахнул уздечкой, хлёстко ударил её ниже поясницы.

Та вскричала отчаянно, но не останавливалась. Стала ещё сильнее, злее и больнее наносить ему удары, приговаривая:

– На тебе! На, на!..

Петя понял, что здесь уже никакие слова не помогут, продолжил свои действия и посильней ударил сестру уздечкой. Та, взвизгнув, закричала:

– Что ты делаешь?! Негодяй!.. Да я тебе, – наклонившись, схватила лежавшую на полу кошачью пластмассовую миску и кинула её в брата, облив его содержимым.

Тут нужно было немедленно брать реванш.

Знал он, что уж кто-кто, а Дашка наябедничает, да ещё наврёт «с три короба» и ему попадёт. Будет незаслуженно наказан, но он решился. Ударил уже сильно сестру кожаной уздечкой.

Та, разом разжала кулачки, и обхватив жалостливо ладонями лицо, захныкала:

– Всё, всё скажу маме. Папа тебя накажет. Он тебе даст!..

– Ничего не «даст». Тебе скорей «даст».

– Нет, тебе. За то, что дерёшься. Я ему покажу все синяки. Вон их сколько!..

– А чего ты кочевряжишься? Не слушаешься сразу. Тебе сколько раз говорил, а ты?.. – опять перешёл на «взрослый», назидательный тон Петя.

– А кто ты такой?

– На сегодня, твой воспитатель.

– Хм! Будет тебе, сегодня «воспитатель», будет. Узнаешь, как меня обижать, – пообещала сестра, размазывая слёзы.

– Ничего не будет. Тебе самой наподдадут.

– За что?

– За то, что не слушаешься.

– Кого?

– Меня!

– Ха! Командир нашёлся! Кто ты такой?!

– Старший здесь. Мущина, – приподнял подбородок вверх Петя.

Даша, будто первый раз видя его, перестала плакать, внимательно посмотрела на него. Но, тут же хмыкнув, презрительно, опять театрально произнесла:

– Смо-о-трите на него… Нашёлся тут.

– Добавить? – предупреждающе встряхнул уздечкой Петя.

– Я тебе сама добавлю.

– Попробуй.

Дальше Даша не знала, что говорить. Петя тут же воспользовался паузой. Не дал ей дальше дерзить, напомнил:

– Давай. Иди и делай, что мама поручила.

– Не пойду, – насуплено упрямствовала сестра.

– Ещё всыплю.

– Скажу, скажу всё папе, – пообещала Даша, вытерев глаза, внутренне уже приготовилась к исполнению возложенного.

– Говори, говори, – небрежно отмахнулся брат и подсказал. – Иди, делай, что тебе сказано. И мне не даёшь ничего делать.

Даша развернулась и пошла на кухню, где её ждала гора кастрюль и тарелок. На ходу она продолжала обещающе ворчать:

– Всё, всё скажу про тебя…

Брат ничего не отвечая, деловито сворачивал уздечку, чтобы аккуратно повесить её обратно на крючок.

Он не был стопроцентно уверен в том, что родители поймут, займут его сторону. Сестра уж постарается, распишет им всё в кошмарных красках. Да ещё с обильными, наигранными слезами. Кто знает? Скорее всего, родители ей поверят и возмутятся. Отдерёт его отец этой же уздечкой…

Представил, как это будет больно. Ещё больней от обиды, что опять победит истеричное враньё, а не правда. Ведь у него действительно не было никаких других средств остановить её и заставить делать порученное. На него возложили исполнение и с него спросят. Если не будет выполнено, его будут ругать, не её.

Ещё раз взглянув на уздечку, Петя удивился, что страх не придавливает и не оглушает его. Спокойно он рассматривал изгибы кожаного ремешка. Слушал без содрогания сестринские, вызывающие грохоты посуды. Более того, в Пете, он это чувствовал, устанавливалась, крепла какая-то неведомая доселе сила. Он на самом деле начинал, становился другим. Уходил из него трусливый, неуверенный, легко поддающийся многому мальчик. Вливались взамен этого, не ведомые доселе ответственность, решимость идти безстрашно за правду. Появилась уверенность в себе и упорство в достижении поставленной цели.

«Пусть будет, что будет, – решительно утвердился он. – Оправдываться не буду. Я же – прав».

Вспомнил редкие одобрения отца. Раньше он не понимал их сути, не придавал значения: «Ты же — Пётр! Камень. На тебе всё держаться должно…»

С обострённым вниманием Петя повернул лицо и посмотрел на икону своего святого, апостола Петра в красном углу. Всегда строгий, обличающий образ, на сей раз смотрел на него, как мудрый наставник, благословляющий на битвы. Строго указывающий на главное – твёрдость в правде и чистоте устремлений.

Долго смотрел на образ святого отрок. Потом пошёл завершать, порученные ему дела.

Вскоре послышались шаги родителей и старших братьев. Деловито вытерев руки, Петя неспешно пошёл им навстречу. Дашка шустро забежала вперёд него, желая первой изложить свою версию происшедшего. Впервые Петя был спокоен. Ему было не страшно.

В доме ещё одним мужчиной стало больше.

Продвинутая

Не так давно, среди прихожан появилась необычная, лет за семьдесят, молодящаяся дама, Маргарита Витольдовна. Она часто выезжает в Англию к дочке. Подробно исследует через СМИ и Интернет, что, где происходит. В курсе всего. На службах бывает редко и не долго. С любопытством осмотрит всё и всех, и исчезает также внезапно, как приходит.

Сметливая. Понемногу освоилась, стала в общих чертах ориентироваться в порядке служб. Один раз даже подходила на исповедь к священнику. Не исповедалась, а скорее провела, как и многие интеллигенты, диалог-дискуссию со священником.

В одну из праздничных служб, на Литургии и она встала в очередь к Чаше. Посмотрела, что подходящие перед ней идут со сложенными на груди руками, и она некоторое время повозившись с чем-то за пышным мехом её дорогого манто, тоже сложила руки.

Подойдя к Чаше, не стала открывать свой ярко напомаженный рот, а неожиданно вынула из-за пазухи, из-за мехового воротника, уцепившегося за её руку кота.

Священник и диакон в ужасе отпрянули, но это подошедшую не смутило. Она, как о чём-то должном не попросила, а властно указала:

– Причасти, отец Валерий и его. Он мне, как человек родной. Приболел. Побыстрей выздоровеет.

Священник хоть и растерялся от такого оборота, ещё не находя что ей ответить, решительно, отрицательно замотал головой и оберегая драгоценную Чашу, прикрыл её свободной рукой с лжицей.

– Как?! – изумилась и возмутилась Маргарита Витольдовна, изобличая в отсталости «необразованного» священника. – А в Канаде и в Англии их причащают.

Совсем не время и не место было для объяснений, спора с дамой в атласных брюках и вычурной шляпе.

И народ зароптал! Не дай Бог скандал, а то и потасовка начнётся в такой важнейший, святой момент службы…

Что делать?!..

Господь помог.

Священник подумав, чуть наклонившись к просительнице, тихо спросил её:

– А котик у вас исповедался?

На сей раз растерялась «продвинутая», пожилая дама. Пока она искала бойкие слова, сообразительный народ надвинулся и оттеснил её от Чаши и от священника. При этом, она не сразу отошла в сторону. Постояв в неопределённости, молча скрылась в гуще прихожан.

Священник, приходя в себя от пережитого, остановил на минуту причащение. Отдал лжицу диакону, прикрыл чуть глаза, вздохнул глубоко, вытер холодный пот со лба и потом только продолжил причастие.

Сладкая парочка

Жаркое солнце клонится к закату. Начинается благостное времечко отдыха и прохлады.

Дачный посёлок в Подмосковье. Обычный, где расселились люди среднего достатка.

Вхожу в ворота. На просторном участке расположены два дома, один побольше, другой – меньше, баня и беседка. Немного цветов, три-четыре грядки с зеленью, всё остальное – покрыто стриженой травой.

Поднимаюсь в большой дом, где меня ждёт хозяйка – Анастасия Петровна. Человек деятельный и строгий. У нас с ней общие дела по оформлению документов на старую часовню. Хотим вернуть её Церкви. Сейчас там винный магазин.

Анастасия Петровна обременена многими болезнями. Едва встаёт и ковыляет ко мне на своих больных ногах. Много она трудилась за свои почти восемьдесят лет.

Радостно приветствуем друг друга. Она тут же оглядывается, зовёт:

– Сева!

Не сразу и неохотно ей отзывается откуда-то с участка мужской голос. Она даёт распоряжение.

– Иди чай поставь. И на стол, что есть собери.

– Ладно, – небрежно летит ей в ответ.

Мельком вижу упитанную парочку, перевалившую за полувековой рубеж. Оба почти в пляжных одеяниях. Сытые, гладкие, как два порося. Они не разнимают рук. Так и удаляются на исполнение задания в обнимку, а скорее в обжимку. Немного противно видеть их плотские чувства, в таком уже солидном возрасте.

Долго сидели мы над бумагами с Анастасией Петровной, потом она, опомнившись, говорит:

– Ой! Не с того мы начали? Заработались, – и начинает корить себя. – Что же я такая рохля, по-русски, как положено, гостя не встречаю. Накормить, напоить надо с дороги…

Подхватываю и я, продолжаю её тему, цитируя из русской народной сказки:

– Да, «гостя надо прежде в баньку сводить, накормить, спать уложить, а после того только расспрашивать…»

Анастасия Петровна улавливает мой юмор, смеётся, подтверждает:

– Точно! А я сразу за дела, безтолковая, – вспомнив, охает опять. – Там уж всё остыло поди?.. Сева!

Ответа нет. Она опять зовёт: «Сева»! Снова тишина. Тут Анастасия Петровна напрягается и зычно, громко уже требуя отклика: «Севка, где ты»?!..

Пауза. Потом из-за деревьев и кустов, с трудом отцепляя от себя руки суженой, вылетает её сын и запыхавшись, объявляется:

– Вот он, я!

– Всё готово к столу? – строго спрашивает мать.

– Не-ка. Чайник только закипает. Мы и не накрывали ещё.

– Чем же вы занимались?!.. – грозно вопрошает Анастасия Петровна. – Прошло уже больше часа, как я сказала… а вы!..

– Да, мы это… – замямлил розовый, кругленький сынуля, пятясь, пряча за спину обожаемую пышку свою, от гнева матери.

– А ты что всё это время делала?!.. – грозно вопрошает и сноху Анастасия Петровна.

Круглая и румяная сноха, осторожно подойдя, уткнувшись в откормленный с несколькими складками загривок мужа, молчит.

– Ну, что мне с ними делать?! – восклицает хозяйка. – Как два хомяка. Ходят друг за другом. Ничего не делают. Только жмутся по углам. Тьфу! Глаза бы мои на вас не глядели…

Помолчав, Анастасия Петровна продолжила откровенное излияние своей досады:

– Самим-то не стыдно?.. Оделись бы хоть как положено, при госте, священнике то, срамники!

– Жарко, – робко возразил сын.

– «Жарко»… – передразнила его мать. – Работали бы, жарко не было, а то шла̀ндаетесь только.

Выждав паузу, она продолжила поучение:

– Посмотрели бы на себя со стороны. Дуракам шестой десяток, а они всё обжимаются! Да друг об друга трутся. Пора давно угомониться …

Помолчав, с застарелой досадой, ещё добавила:

– Где ссоры и склоки – плохо. Но и это… – никуда не годится.

Ещё повздыхав, спросила:

– Неужели вы не понимаете, что это – грех?..

– Это же хорошо, что мы любим друг друга. Мир и согласие у нас, – осторожно возразил сын.

– Хорошо, да не очень! В такие-то годы! Нормы и приличия надо соблюдать? Вы же не вчера только поженились, и вам не по двадцать лет. Седые уже, а всё туда!.. Это уже – ненормальность.

– Может не надо так открыто, наши домашние неполадки высказывать? – негромко попросил сын.

Несколько соглашаясь с ним, Анастасия Петровна немного посмеялась, и взяв меня за руку успокоила сына:

– Я при священнике говорю. Он отец всей нашей округи, – наш пастырь. Он всё должен знать и везде помогать возделывать хорошее и выпалывать плохое. Мы исповедуемся у него, чего же нам его стыдится?

Сын и сноха, видно привыкшие, и уже не реагирующие на её отношение к их «райской жизни», привычно молчали, пережидали. На их лицах было упорное решение, продолжать делать по своему, только более скрытно.

– Ну, вас! – устало махнула рукой Анастасия Петровна и, оборотясь ко мне, предложила. – Пойдёмте сами приготовим, да и с Божией милостью потрапезуем.

– Помогу, чем смогу, – с готовностью согласился я, и прихватив с собой бумаги, мы перешли в беседку.

– Старший сын хороший, работящий, семья у него. Двое внуков мне подарил, а этот вот… – жалуется на ходу хозяйка. – Жмутся, лижутся, а детей нет, – пустоцветы.

Быстро вскипятив чайник, и выложив на тарелки всё, что было у хозяев, и что я привёз, мы заставили стол яствами.

Тут появились великовозрастные «детки».

– Пришли на готовое, – проворчала на них Анастасия Петровна, потом великодушно пригласила. – Садитесь уж, «сладкая парочка».

Не выдержала и проворчала примирительно, но сурово:

— Охломоны!..

Те ухмыльнулись, также одинаковыми, будто у близнецов лицами. Без обиды быстро уселись и стали активно жевать.

Увлекшись бумагами и решением проблем, мы с Анастасией Петровной и за столом продолжали обсуждать дела, а когда хотели было приступить к еде, ничего кроме чая нам не осталось.

– Вот те на!... – удивилась хозяйка. – Это они умеют. Ой, как умеют. Хомяки! Вон, какие брюхи отрастили, что один, что другой. И всё мало!..

Сожалеюще, заключила:

– Дети, право дети. Седые, плешивые, а всё – дети… Чего с ними делать? – озабоченно ища ответа и совета, спросила Анастасия Петровна.

Мне осталось только пожать плечами и улыбнуться, призывая её к дальнейшему терпению и снисхождению. Другого тут ничего не посоветуешь. С глубоким вздохом, уже сильно усталая, Анастасия Петровна согласилась со мною.

Парочка, блеснув лоснящимися загривками, давно уже упорхнула из-за стола. Хозяйка встала и я вслед за ней. Она протянула было руку, чтобы собрать часть посуды, начал было помогать ей и я, но она остановила меня. Сокрушённо покачав головой, хозяйка сама не веря тому, пообещала:

– Уберут. Потом уберут. Должны же они хоть чего-то тут делать!

Анастасия Петровна отрубая продолжение болезненной для неё темы, досадливо махнула рукой. Тяжело встала, пошла провожать меня до калитки к воротам.

Проходя у густых кустов сирени, мы вспугнули парочку, укрывшуюся там. Анастасия Петровна сама испугалась от неожиданности, вскрикнула:

– От, лешие!.. – успокоившись немного, скорбно снова спросила меня. – Ну, что мне с ними делать?

Промолчал я и в этот раз, но она, думаю, поняла и согласилась со мною в том, что может, по нашим молитвам, Господь и их посетит. Разрушит им комфортное, игривое и весёленькое самоутопление. Может, одарит он их болезнью, или скорбью какою, когда угомонившись плотски, они научатся и действительно станут заботливы и сострадательны к другим. Это и есть настоящая любовь, а не та, какой опутал их изобретательный бес – гаденькая и пошлая.

Жизнь уходит

Редкими гостями в столице стали голубое небо, без серого колпака низких туч, и солнечного света. В основном с утра и до ночи – мрак. Не хочет греть и ласкать нас ярким светом Творец. Видеть нашу греховную возню здесь – не желает. Потому и задёрнул наше окошко серой, плотной занавеской.

Ветра сильного не было, а повсюду валяются большие сучья. У многих деревьев оголены стволы, на них – мох, признак мертвечины, гибели, происходящего в дереве распада. Практически многие деревья в центре Москвы умирают. Подует сильный ветер, и город становится заваленный сучьями и стволами деревьев. Высаживаем новые, но и и они быстро чахнут и погибают. Всё живое нас покидает…

Мы приспосабливаемся. Взамен окружающего нас полумрака, увеличиваем количество и силу электрических светильников. Устанавливаем на улицах и в домах искусственные, пластмассовые цветы и деревья... Но это всё — жалкая фикция жизни.

Последнего, воздуха и воды уже не хватает. Они отравлены. Применяем фильтры и маски на лицах, даже без наличия эпидемий… Что дальше?.. Дорога в никуда. К концу… Что делать?

Может возвратиться к бережному отношению ко всему, что создал Творец? И к нему Самому, от Кого мы стремительно уже не уходим, а уносимся… И тогда свет и жизнь возвратятся !..

«От слов своих оправдишься, от слов своих и – осудишься»

(Мк. 7, 23)

Из памяти фронтового врача

— Во время боев в 1943 году я был на фронте, принимал раненых, и мне сказали, что в углу нашей палатки двое умирающих немцев. Поскольку я говорю по-немецки, меня попросили сказать им несколько слов, чтобы им было не так одиноко умирать. Они были до того изрешечены пулями, что надежды на их излечение не было никакой.

Обратился я к одному из них и, просто чтобы что-то сказать, спросил:

— Очень страдаешь?

Он на меня посмотрел угасающим взором и ответил:

— Я не чувствую страдания, мы же вас бьём!..

Немного помолчав, ещё подумав, военврач далёкой теперь от нас войны, продолжил свои размышления вслух:

— Не хочу сказать, что причина, по которой он забыл о собственных страданиях, хороша сама по себе. Это страшно. Когда человеконенавистническая идея делает человека – «героем». Внешне впечатляет. Такое же безстрашие, решимость, какие к своим страданиям являют нам и наши мученики. Только в другом векторе, под другим знаком. Не отрицательным, не злым, как у этого немца, а светлым и любящим всех, даже врагов, под знаком любви, а не испепеляющей ненависти.

Это показывает, что человек может стать отважным героем для людей, высоких идей и поступков. А можно стать «героем» тьмы, ада, гибели многих.

«Вне Православия русский человек – дрянь, хуже, чем ничто.

Вне Православия русского человека просто не существует»

(Ф.М. Достоевский)

Зима

Хорошо, что в России есть зима. Это во многом спасение наше. Многое очищает белый снег и морозец. Успокаивает. О вечном даёт подумать. Страсти охлаждает. Рачительности учит, об одежде и хлебе насущном, — чтобы хватило до лета. И в избе не залежишься. За дровами нужно выбежать, иначе замёрзнешь, за водой, и всё на холод. Не теплынь курортных мест. Персики и мандарины над головой не висят. Труд хочешь-не хочешь, а у порога. На танцульки, болтливые посиделки нет ни времени, ни сил, и климат не позволяет, покалывает бодрящими иголочками, если засидишься или залежишься.

Слава Тебе Господи!..

Фальшивый призыв

Есть классический вопль, которым упиваются многие юноши и особенно девицы: « Любите ли вы театр так, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением(подчёркнуто мною-свящ. В. К.), к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного?

Или, лучше сказать, можете ли вы не любить театра больше всего на свете, кроме блага и истины?

Не есть ли он исключительно самовластный властелин наших чувств, готовый во всякое время и при всяких обстоятельствах возбуждать и волновать их, как воздымает ураган песчаные метели в безбрежных степях Аравии?

Что же такое, спрашиваю вас, этот театр?..

О, это истинный храм искусства, при входе в который вы мгновенно отделяетесь от земли, освобождаетесь от житейских отношений!..

Вы здесь живёте не своею жизнию, страдаете не своими скорбями, радуетесь не своим блаженством, трепещете не за свою опасность;
здесь ваше холодное я исчезает в пламенном эфире любви...

Но возможно ли описать все очарования театра, всю его магическую силу над душою человеческою?..

О, ступайте, ступайте в театр, живите и умрите в нём, если можете!.."

В. Белинский.

Ах, как величественно, возвышенно

Эта замызганная фраза принадлежит одному из значительных погромщиков России, вместе с другими приятелями-инородцами преуготовивших и совершивших погром нашего Отечества, Российской Империи.

И ещё из его писанины по поводу этого вертепа, дошедшего ныне до полного разложения с демонстративным богохульством, матом и свальным грехом на сцене: «Боже мой! — с какою полнотою в душе выходишь, бывало, из театра, сколько впечатлений выносишь из него!.. Даже и днём, с каким благоговейным чувством смотришь, на этот великолепный храм искусства. Хочется снять перед ним шапку.

В каждом актёре я вижу существо высшее и счастливое — жреца высокого искусства, служению которого он предан бескорыстно и усердно и служением которому он счастлив...

Ему улыбается слава, ему гремят рукоплескания; он, словно чародей какой-нибудь, мановением руки, взором, звуком голоса, по воле своей, заставляет и плакать и смеяться послушную ему толпу. Велико его призвание, высок его подвиг, — и как ему не смотреть с благоговейным уважением и на искусство, которому он служит, и на самого себя, которого возвышает служение искусству...

Сделаться актёром — значило для меня сделаться великим человеком,— и я чуть было в самом деле не сделался им — то есть актёром, а не великим человеком...»

«Александринский театр, 1845 г.» В. Белинский.

Видите, как он себя возвеличивает, - «великим человеком»...

Так ли «велик» этот воспеватель лицедейства и критик всего и вся в России Х1Х века?..

«У Ф.М. Достоевского в «Дневнике писателя» описано, как «неистовый Виссарион» в его присутствии «ругал Христа по матери»… При этом ещё издевался над Достоевским: «Прервав свои яростные восклицания Белинский, обращаясь к своему другу и указывая на меня посмеивался, – каждый-то раз, когда я вот так помяну Христа, у него всё лицо изменяется, точно заплакать хочет…» (Протоиерей Михаил Ардо, из кн. «Путями Гоголя» ).

Несостоявшийся артист Белинский.

Кстати, его соплеменник, главный погромщик России — Бланк (Ленин), до разрастания массовых кинозрелищ, тоже выделял особую роль театра, как политического инструмента.

Вот что пишет М. И. Калинин: «Помнится, я был на квартире у Владимира Ильича, и там мы разговорились о том, чем заменить религию? Он сказал, что, пожалуй, кроме театра, нет ни одного института, ни одного органа, которым мы могли бы заменить религию (выделено мною-св. В. К.). Ведь мало религию уничтожить и тем освободить человечество совершенно от страшнейших пут религиозности, надо религию эту чем-нибудь заменить, и Ленин говорил, что место религии заступит театр. Отсюда видно, какое огромное значение придавал Вл. Ил. театру».

Находясь по делам в другом районе города, зашёл я по пути в ближайший магазин.

Занимаясь покупками, не сразу заметил я женщину, тоже в возрасте, старательно прибирающую за посетителями.

Что-то знакомое в ней привлекло моё внимание, вгляделся. Очень знакомое лицо, а где и как встречались, не помню...

Уложив купленные продукты в сумку, развернулся я к выходу. И тут вспомнил !.. Ещё раз, украдкой сверил взглядом. Точно, она, Ленка !..

Давно это было, в семидесятых. Учились мы в одном ВУЗе, в одно время, но на разных факультетах. Я – на режиссёрском, она на актёрском. Мне уже было достаточно годочков. После Армии, поработал, не сразу, почти под тридцать поступил. Уже заканчивал учёбу. Она же, как и все на актёрском, сразу после школы поступила. К тому же, только ещё на первом курсе. Более десяти лет разницы и всё же, все были знакомы друг с другом. Тем более, что её знали многие не только в институте. Некоторые, как и она выделялись из общей массы. Внешними данными и тем, что с самого начала снялись в нескольких популярных фильмах... Казалось, вот уж кому повезло и будет « всё в шоколаде» — всю жизнь!..

И вот... встреча...

Ещё раз украдкой глянув на исхудавшую, безмерно уставшую, ссохшуюся, рано постаревшую, сгорбленную фигурку, мучительно высспрашивал я себя: «Подойти? Начать разговор?..»

И тут же во мне возникло резкое возражение: «Зачем? Чем ты можешь ей помочь?.. Ты же не начальник какой, что можешь предложить ей более хорошую и лёгкую работу! Денежно, ты тоже не сможешь осчастливеть её, нет таких средств. Сам — малооплачиваемый пенсионер, на восьмом десятке... Поэтому, лучше не подходить, лишний раз не унижать человека его положением. К тому же, ты в подряснике, а она, видя это, не узнавая к счастью, не проявляет себя, как верующая. Значит нужного, должного понимания не будет...»

Вспомнил я ещё одну встречу, происшедшую лет пятнадцать назад, при похоронах матери. На одном из гигантских, подмосковных кладбищ. Там, среди снующих под дождём, измызганных мокрой глиной могильщиков, я увидел тоже одного из бывших, успешных, известных артистов.

Вот он — скользкий, необъяснимый и коварный «олимп» славы. Вчера ты там, наверху, в сиянии лучей софитов и экранов, а завтра вот...

Были ещё подобные, невесёлые встречи... Почему?!.. Ведь это были самые способные русские парни и девушки! По- че-муу-у?!!..

В степи, покрытой пылью бренной
Сидел и плакал человек.
А мимо шел Творец Вселенной.
Остановившись, он изрек:
«Я друг униженных и бедных,
Я всех убогих берегу,
Я знаю много слов заветных.
Я есмь твой Бог. Я все могу.
Меня печалит вид твой грустный,
Какой бедою ты тесним?»
И человек сказал: «Я — русский»,
И Бог заплакал вместе с ним.

(Н. А. Зиновьев).

Вот, наверное, где ответ на мой больной и неизъяснимый вопрос...

С представителями других наций такое редко бывает. Пушкиных, Гоголей, Гумилёвых, Есениных, Шукшиных, Васильевых и Тальковых — давно и планомерно уничтожают... либо убивают так, презренно, тихо и незаметно.

Тут же, со страхом возблагодарил я Бога:

«Какое счастье, что Ты не дал мне высоко вознестись и потом грохнуться оттуда вниз!..»

Ещё раз оглядел я удалившуюся в трудах своих, старательно подбирающую всё, что небрежно кинули не только покупатели, но особенно, и со злорадством продавцы, кассиры и обслуживающий персонал из Азии.

Тихо стал шептать молитву и тайно осенять крестом измождённую, некогда знакомую, известную многим артистку...

Теперь по сути темы.

Противореча воплю Белинского, его воспеванию лицедейства, со знанием дела, могу вот что сказать...

Актёрство — горемычнейшее из занятий , постоянный надрыв всего существа человека. А ныне, так и вовсе... Понимаете. Девушка, к примеру, идущая в этот вертеп, должна быть готовой, «пройти всё». Ради кратких моментов торжества гордыни, самолюбования, – терпеть постоянное насилие не только над телом своим («Встань там! Сделай это! Потом то!..» ), но что страшнее, — ломку, выворачивание и помещение души своей то в один, то в другой, чужой и часто злой образ. Постоянная зависимость от спроса и капризов режиссёров, продюсеров и пошлых запросов публики. Как падшие кокотки, торгуя собой, артисты чрезвычайно эмоциональны.

Находятся более в расстроенных, завистливых чувствах, чем в ровном и доброжелательном состоянии. В основном — в постоянных «простоях», не востребованности. В то время, как менее одарённые, способные, но шустрые и ушлые получают большие роли. Особенно в наши, открыто продажные времена. Как тут не быть в зависти, осуждении и озлоблении? Жизнь то несётся неумолимо, годы и привлекательность уходят...

Сколько их, даже получивших звания, премии, известность, сгинуло невесть куда, красавцев и красавиц... Почитайте про их печальную судьбу в Интернете... Десятки, если не сотни поломанных жизней!..

Они несчастны, как правило и в личной жизни. Всё время в пустом ожидании и бездействии, огорчениях, они и для домашних — невыносимы. От такого профессионального положения многие из них заболевают хронической невротичностью. Легко переходя в ролях от одного преувеличенного переживания, к другому, они и вне сцены бурно переносятся от смеха к слезам и наоборот. Всё у них с надрывом, преувеличением.

«Яркая» театральщина, по инерции переходит и домашнюю жизнь. Которая ими, как и наркоманами — не ценится, из-за более напряжённых, резких переживаний на публике. Трагические напряжения театральных страстей обуславливает привыкание к болям, надрывам, драматическим потерям, изменам, сильным страстям, вымышленной, лживой «любви» и ласкам, которые они часто изображают с партнёрами... Они легко это воплощают на сцене и на съёмочных площадках, показательно, бурно фейерверком пагубных страстей, так восхищающих зрителей...

Всё это они остро переживают на сцене и постепенно такой «алкоголь» их состояния, становится их неуравновешенной сутью. Отчего у многих из них, особенно женщин — по нескольку несчастных браков и разрушенных семей. Истеричность, готовность актёров отдаться любому зову, сродни куртизанкам, и общая у многих из них при переходе к старости судьба. Горькая, несчастная, завистливая, одинокая, с обидой почему-то на всех, до злости. Это ли не ад при жизни?.. Который ждёт их и там, по исходе таких несчастных душ из истрёпанных тел. Стоит ли избирать себе такую горькую участь, ради кратких минут самолюбования, гордыни с которой трудно, но нужно и обычному то человеку неустанно бороться?..

Не так давно, повстречал и познакомился я с дочерью знакомого, беженкой из Средней Азии. Надо было срочно её куда-нибудь определять...

Имея в прошлом высокий уровень и авторитет профессионального режиссёра, я сразу оценил её значительные, внешние и внутренние качества, обнаружил в ней большие сценические возможности. На следующий же день, позвонил одному из известных артистов, с которым мы некогда много работали, ведущему педагогу старейшего театрального Вуза, и попросил его посмотреть и оценить возможности этой девушки, принять её на свой курс. Он долго молчал, потом стал извиняться и со скорбью просить меня:

— Ты понимаешь? Я больше не могу!.. В этом году я выпускаю закончивших учёбу, очень талантливых ребят! У меня сердце кровью обливается! Куда они пойдут?!.. Кому они нужны?!!.. Ни-ко-му!!.. На улицу, безработными, со сломанными судьбами... Двадцать семь, с искорёженной в будущем у многих жизнью. Три-четыре, где-нибудь прибьются, на вторых-третьих ролях... ещё столько же может на периферии... а остальные?.. Я — православный христианин, и знаю, что мне за их поломанные судьбы — отвечать!.. Стольким я уже оказал медвежью «услугу»! Лет тридцать тяну эту лямку. Скольких я изуродовал!.. Раньше, ты помнишь, более-менее по-человечески было. Три школы-студии при ведущих, столичных театрах были и один институт – ГИТИС.

Выпускали в год совместно 70-80 человек. В процессе учёбы некоторые уже вступали в труппу театра. Были организованные просмотры в остальных театрах. Около половины, способные, могли осуществить свою мечту. А теперь — нет такой даже надежды!.. Во-первых, за последние два десятка лет, образовалась масса липовых «институтов» и более дюжины имеют «актёрские» факультеты. Это около трёхсот и более выпускников только в Москве!.. И так — каждый год! У нас скоро будет страна безработных юристов, экономистов и артистов! И куда их?.. Театры заполнены до отказа и все еле дышат...

Тяжело повздыхав, он попросил меня:

— Знаю твой уровень, надёжность профессиональных оценок, но... прости меня, не могу... Не хочу ещё брать грехов на душу. Итак их много, отмолить не успею... С этого года всё, откажусь. Не буду больше набирать абитуриентов. Не могу больше, хватит. Этим то, кого выпускаю, в глаза смотреть не могу... Прости, если можешь... Девушке этой посоветуй другое что-нибудь поискать. Прости...

Поблагодарил я его, хоть и был на минуту опечален. Надо было спешно искать новое применение, занятия прибывшей в раздолбанную демокрадами столице... Но он был очень и очень прав! Со временем нашлась и работа для дочери знакомого. Она вышла замуж, родила ребёнка, создала хорошую семью. То, чего актрисам почти не удаётся, особенно успешным; гастроли, отъезды, съёмки, разлуки... И слава Богу, что так произошло!

Заканчивая эту тему, тем паче в нынешние погибельные времена, когда правители мира поставили всё на разложение и уничтожение в человеке, особенно через СМИ и искорёженное до предела искусство, можно, и нужно возопить совсем по-другому, чем «классик» Белинский, обратное: «О, не ходите, не ступайте и ногою в театр, живите и умрите только не в нём, если можете!.."

«Спасается человек только неизреченной милостью Божией»

(ап. Павел).

Несогласованность

Водитель считает, что на улице самое главное — он и его машина. Пешеход считает, что главнейшее — его персона, его заботы. Из этой трагической несогласованности, происходят аварии, травмы, гибель…

Парадокс

Россия — страна парадоксов.

Американцы воюя во Вьетнаме, при помощи военной техники, уничтожали там леса, поля, растительность, распыляли яды, гербициды. Расплачивались потом за это не только вьетнамцы, но и американцы, жизнями отравленных там своих солдат и большими затратами на их лечение, оплату инвалидности.

Мы же в России, добровольно долгие годы, разбрызгивали над своими лесами, полями, реками ту же отраву, гербициды, а теперь и ГМО. Более того, платили за это, закупали этот яд у тех же США.

Это ли не ещё один вид помешательства и самоубийства.

+ + +

Надо поклоняться только одному Богу, только Ему. И тогда ты будешь во внутренней гармонии, твёрд, уверен и уравновешен. Никакие мирские божки тебя не увлекут. Никакие течения, ныне одни, а завтра — другие, не смогут тебя бросить то туда, то — сюда… Не будет хаоса ни в голове, ни в душе, ни в поступках.

Поспеши

Люди боятся остаться одинокими. От этого приобретают много бед и скорбей, знакомясь порой с кем попало. Порабощая себя, своё драгоценное время, внутреннее состояние… другим. Направляя себя не туда, и не к тому, к чему призывал Господь: «Возлюби Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим» (Мф. 22, 37). Не трать понапрасну быстро утекающее время. Поспеши. Успей уйти от временного, пустого и тленного, приготовить себя к вечному и высокому.

Церковь должна научить человека не только, как жить в этом мире, полном многими соблазнами и опасностями, но и приготовить его к исходу отсюда. Научить одиночеству. Там, в тех краях нет друзей, подруг, жён, мужей... Господь в Евангелии сказал: «…заблуждаетесь, не зная Писаний, ни силы Божией. Ибо в воскресении не женятся, не выходят замуж; но пребывают, как Ангелы Божии на небесах» (Мф. 22,30). Там не ходят парами, держась за ручки, в обнимку. Не живут семьями в своих домиках. Не собираются в компаниях поесть, попить, поболтать, похохотать… Там все вместе и одновременно — в одиночку. Как ангелы. Сами по себе. Как нормальные дети.

Надо постигать науку одиночества, привыкать к ней, полюбить её. Иначе нам трудно, да и нечего будет делать на Небе.

Надёжная приманка

Очень мы любим горлопанов и болтунов, сладко обещающих нам «горы златые». Ничего нам не надо, только подай нам обещание «рая земного».

«Классиками» в Европе были — Муссолини с Шикельгрубером. У нас это были Бланк (по кличке - Ленин), Джугашвили, Хрущ и Горбач, Эльцин и нынешний...

Мало кто задумывается о том, какая плата будет за такой обещанный «рай»? Если душу твою и детей твоих убьют спровоцированными войнами, проституцией, наркотиками, игорными заведениями, порнографией, алкоголем, фанато-футбольным и рок-беснованием, зомбо телебесием и компьютеро-смартфонией...

Именно такой выбор мы и сделали в начале 90-х годов. На «колбасу», джинсы, химию из «Макдоналдса», авто за кредиты, «свободу» жёлтой и порнопрессы,,, нас и поймали. И мы получили, чего толпа захотела. Проснулись уже в безправной «банановой республике», под властью хунты Ельцина–Яковлева-Гайдара и компании. И всё идём и идём по этой протухшей дороге, ведомые иудохасями к мифическим «мясным котлам» египетским...

Когда оставим эту дурь?..

Не торопись

Молодой, ещё безусый юноша в метро, не обращая внимания на окружающих, жарко тискает подругу. В его пылких движениях выражается дикая радость открытого в себе инстинкта.

Глупенький – быстро сгоришь в этом пламени. Чем раньше и активнее начнёшь, тем раньше и скорее сгинешь.

Не торопись. Остановись. Начни жизнь по-другому.

Откуда

В хорошем дружном коллективе работала добрая, внимательная, симпатичная женщина. Ей было чуть за сорок. Любящие муж и двое детей… Всё при ней. Живи!..

Вдруг знакомые узнают. Умерла!..

Как так? Почему?

Не болела. Дома была. Днём. В выходной. Сидела в кресле. Абсолютно здоровая. Вдруг! И нет её... Умирает.

Проводили вскрытие. Не нашли никакой причины. И сердце здоровое. Не инфаркт, не инсульт… ничего другого.

Подруга умершей спрашивает врача, патологоанатома, участвовавшего в поиске причины:

— Какая причина смерти?

Чуть помедлив, врач признался:

— Если честно? То не знаем.

— Совершенно здоровая!.. Должна же быть какая-то причина. Откуда с ней такое?..

Врач указал пальцем вверх, куда-то за потолок и произнёс:

— Оттуда!..

Вопрошавшая, взглянув вверх, понятливо и тоже со страхом, соглашаясь с существованием неведомого, но безусловного, прикрыв глаза в почтении, утверждающе покивала головой.

Больше никаких вопросов и разъяснений не потребовалось.

Сортировка

— Вчера террористы самолёт угнали и потом всех пассажиров-заложников расстреляли. С убийцами всё ясно, а вот расстрелянные все мученики теперь? В рай пойдут?.. Но они – разные, среди них же есть и лжецы, и прелюбодеи, и воры... А ведь сказано же, что «ничего скверное в рай не войдёт…» Как в этом случае?

— Не волнуйся. Господь всё и всех отсортирует.

Месть

К выходящему из алтаря священнику бросилась женщина, взмолилась:

– Батюшка, можно я поисповедуюсь?

Священник вернулся в алтарь, надел епитрахиль, поручи, взял Евангелие и крест, прошёл к аналою.

– Батюшка, я сблудила, окаянная!..

Дальше она залилась слезами. Священник терпеливо слушал.

– Муж мне изменил, и я, дурра, решила «отомстить» ему.

Снова пауза. Поборов комок в горле, женщина продолжила:

– Села в автобус, и сразу бес подсунул одного… В общем, я пошла с ним. И мы…

Опять многозначительная пауза.

– Ну и как? Подействовала «месть»? – спросил священник.

– Ой! Не говорите! Тьфу!!.. Гадость, мерзость одна.

– Повалялась в грязи?

– Повалялась, – грустно согласилась женщина.

– Что потом?

– Потом? Мы с мужем разошлись.

– Жалеешь?

– Жалею.

– А если бы не пошла «мстить», по-другому всё было бы.

– Наверное.

– Не наверное, а точно! Грех, он смердит. Не чувствует этого только тот, кто совершил его, а все другие чуют. Он дальше в дебри и ринулся от тебя. Лучше грязь, незнакомая, чем «родная». Добрая сопутчица по жизни, что должна делать?

Она не отвечает.

– Помочь подняться оступившемуся. Отвести его от пагубного пути. А ты что?

Она молчит.

– Удержать надо было его и себя. Тогда бы оба счастливы были и без пагубной греховности, – устало закончил священник.

– Как? Чем удержать? – упавшим голосом спросила женщина.

– Добротой своей, любовью, заботой о близком человеке.

– Как, когда он такое сотворил?!

– Великодушием своим, мудростью данной тебе от Бога. Простить должна была и тем открыть, залечить в нём образовавшийся гнойник. Он бы потом тебе всю жизнь был благодарен. А ты своим отвратительным поступком, только укрепила его в грехе.

– Всё отлетело вмиг, когда узнала о том, что он…

– Что же ты такая слабосильная в добре? На злое, вон какая скорая оказалась!

– Да. Голова закружилась и, не помню, как произошло.

– Вот и счастье, которое даровал тебе Господь, тоже мигом отлетело. Жалеешь?

– Ещё как!

Священник предложил:

– Исправь, попробуй…

– Это уже невозможно, – ответила она с тяжёлым вздохом и склонила голову.

Священник положил сверху епитрахиль, зашептал разрешительную молитву. Перекрестил чело несчастной и теперь одинокой женщины. Как напутствие сказал:

– В Евангелии согрешивших и покаявшихся, Господь предупреждает: «Иди, и больше не согрешай! Иначе ещё хуже тебе будет». Грех, это гнойная язва и лютая смерть. Не забывай об этом.

Гармонист

В холодном ветру, одинокий гармонист, в русской косоворотке и с вставленным красным бантом в кепке, забыв о коробке для подаяний, впал в самозабвенное музицирование, играл и пел уже «для себя самого». Не заметил, как сам же башмаком наступил, смял коробку, в который редкие прохожие клали деньги.

Его выступление стало свободным от каких либо расчётов. Самовыражением, «самим по себе», — безплатным концертом для равнодушных прохожих и для желающих посмотреть и послушать, по-существу посоучаствовать в его монологе. Более всего, его занимала сейчас в этот момент, возможность излить скопившиеся боли и скорби. Вытолкнуть их из себя под размах верной гармони, её мелодии. Получить что-то иное, редчайшее в жизни удовольствие. Распрямить стиснутую невзгодами душу. Ничего и никого не видел и не слышал, самозабвенный исполнитель в эти краткие мгновения парения, полёта своего над всем окружающим, с его бедами, неправдами и несправедливостями...

Двойное чувство вызывал он у остановившихся зрителей. Заражал своим отчаянным веселием и одновременно горечью до слёз.

Да, Россия и на краю будет петь и молиться! Выть и жалобно, холуйски скулить — не будет!..

«Ищите во всём великого смысла. Все события, которые происходят

вокруг нас и с нами, имеют смысл. Ничего без причины не бывает».

Преп. Нектарий Оптинский

Заказы о пересылке книг священника Виктора Кузнецова по почте принимаются по телефонам: 8 800 200 84 85 (Звонок безплатный по России) — издат. «Зёрна», 8 (495) 374-50-72 — издат. «Благовест», 8 (964) 583-08-11 – маг. «Кириллица».Для монастырей и приходов, общин, паломнических групп... книги — безплатны. Звонить по тел. 8 (495) 670-99-92.

12 августа 2023 Просмотров: 3 389