"ДРАГОЦЕННЫЕ СЛЁЗЫ", "ПРЕДГНЕВЬЕ", "БЫЛОЕ"... Из рассказов священника Виктора Кузнецова Отстаивание основ Классный руководитель 9-го класса на своём уроке истории, в праздник святителя Николая чудотворца, решила рассказать ученикам о жизни и чудесах известного всему миру святителя Николая Мирликийского. Рассказывала недолго, очень интересно и увлекательно про этого поистине народного святого. Все ученики в полной тишине, с большим вниманием, слушали её. Вдруг общую сосредоточенную тишину резко и грубо прервала одна из учениц, недавно переехавшая из Татарии и поступившая в этот класс: — Что это вы тут религиозную пропаганду проводите?! Весь класс замер в изумлении. Возмутительница общего спокойствия уверенно, с пафосом продолжала: — У нас школа отделена от религии. Кроме того, у нас все вероисповедания – равны. Я, к примеру – мусульманка. И мне совсем это не интересно, не надо мне ваших сказок… С минуту в классе стояла тишина. Потом с места встал невысокий парень и резко ответил нагловатой девице: — Слушай, тебе не интересно, «сказки»? Тогда иди, погуляй на улице. А нам – интересно и даже очень. Совершившая демарш по отношению ко всем хотела что-то резкое бросить, но её перебила, махнув на неё рукой, ученица сидящая справа: — Помолчи! Если кроме злобы ничего не имеешь. — Это лишняя, совершенно не нужная нам информация, из чуждой религии, – продолжала гнуть своё настырная противница. — Какая религия? Какая ты «мусульманка»?.. Ходишь в брюках. Живот голый. На компьютере порнуху смотришь и пивко не прочь попить, а всё туда же, «верующая»… — Это моё дело!.. – пыталась перекричать всех возмутительница мира, но её больше никто не слушал. Встал спортивного вида парень и спокойно, чётко, так что все замолчали, сказал ей: — Ты переехала сюда и учишься в школе, где все — русские. Будь любезна постигать нашу историю и культуру. Мы же не собираемся диктовать твоим землякам, там у вас. И ты нам не диктуй, как и что нам изучать. Мы все здесь хотим знать про нашу культуру, веру и наших святых. После этого никто уже ничего не произносил. Последние слова прозвучали для всех убедительно, исчерпывающе. Будто по подиуму продефилировала новенькая к выходу и вызывающе хлопнула дверью. Учительница, поначалу испугавшаяся о неминуемом доносе на неё, когда её ученики начали давать достойную отповедь новоприбывшей, успокоилась. Затем продолжила беседу, радуясь, что не зря вложена её лепта в достойное воспитание новых граждан России, не пропала даром. Радовалась тому, что её ученики, дорогие ей и родные, не менее, чем её кровные дети, так ответственно и решительно вступились за своё исконное и очень важное. Всем было радостно. Хорошо на душе, отрадно, что есть единомыслие, есть такие педагоги и такие дети. Значит — есть у нас будущее. Предгневье Москва вчера не понимала, Но завтра, верь, поймет Москва: Родиться русским – слишком мало, Чтоб русские иметь права... И, вспомнив душу предков, встанет, От слова к делу перейдя, И гнев в народных душах грянет, Как гром живящего дождя. И сломит гнёт, как гнёт ломала Уже не раз повстанцев рать... Родиться Русским – слишком мало: Им надо быть, им надо стать! Игорь Северянин. «Единство любите, разделений избегайте» (свщмч. Игнатий Богоносец) Былое Какие были раньше прихожане! Воины духа! Какое разнообразие!.. И в то же время, все составляли единое войско Христово. Края и приходы отличались друг от друга. Как единая Армия, состоявшая из разных родов войск, – гвардейцы, гусары, казаки... Так и православные различались: тамбовские, рязанские, вятские, вологодские, тверские, новгородские... Прихожане были разными. С различными чертами характера, особенностями. Одни – более отзывчивые, другие – сдержанные, скупые на выражения, третьи – щедрые, восприимчивые... Но все «на подъёме», бойцы!.. Сейчас же мы намного ленивей, строптивей и теплохладней... «Всё могу в укрепляющем меня Иисусе Христе» (Фил. 4, 13) Драгоценные слёзы Как мог поторапливался Серёжа за мамой в детский садик. Вдруг он увидел почти занесённую снегом песочного цвета маленькую собачку. Разом остановился, замер. Как ни дёргала за руку его мама, поспешая, он не двигался, воззрившись, глаза в глаза на собачонку. Мальчик машинально протянул руку в варежке к собачке, и та тут же, доверчиво выползла из сугробика, образовавшегося вокруг неё, и отряхнувшись от запорошившего её снега, двинулась к нему.  Мама, желая отвлечь и увести побыстрей сына, выговорила ему: – Зачем ты обманываешь её. У нас же ничего нет с собой, чтобы её покормить. – Я поглажу её, и ей будет приятно. Она от этого согреется, – попросил Серёжа. – Этим не согревают, – коротко бросила спешащая мама и слегка дёрнула его за руку, пытаясь увести. – Согревают, – не согласился сын. – Ты же меня когда обнимаешь, или гладишь. Мне же тепло тогда. – Это другое. Так у человеков, – буркнула мама и опять дёрнула его за руку. Он опять не поддался и жалобно попросил: – Можно, я её всё же поглажу? Мать, выражая своё неодобрение, всё же разрешила: – Ладно, погладь. Только побыстрей! Сняв варежку с правой руки, Серёжа приблизился к собачке и осторожно дотронулся до её запорошённого снегом лба. Заброшенная всеми собачка, от удовольствия привстала на задние лапки и пригнулась, чтобы Серёже было удобнее её гладить. Он провёл ещё раз своей рукой по её заснеженной головке, и та завиляла заиндевевшим хвостиком. – Всё, хватит! – резко оборвала их общение мама. Обернувшись к ней, Серёжа ещё жалобнее попросил: – Ещё немножко, мамочка! – Хватит! Мы опаздываем, – решительно и сильно дёрнула его за руку, опаздывающая мама. Ворча на ходу, потащила Серёжу за собой. Он, идя за ней и спотыкаясь, смотрел назад, на провожающую их печальным взглядом собачку. Мать упорно тащила его вперёд, на ходу ворча: – Не известно какая ещё собака. Может, она больная. Что ты привязался к ней. Таких, вон, десятки бегают. Никому не нужных. И укусить могут. Лечись тогда после этого… Они далеко уже отошли от собачки, Серёжа шёл низко опустив голову, едва переставляя ноги и спотыкаясь. Мать прикрикнула на него: – Ты будешь идти как надо или нет?! Оглянулась на него и увидела, что он на ходу, время от времени, поднимает руку в варежке и промакивает катящиеся по его лицу слёзы, недовольно спросила: – Ну, что ещё?! Серёжа молчал, только время от времени ловил варежкой падающие крупные слёзы. Мать присела, чтобы быть к нему ближе. Вытерла очередную порцию скатывавшихся по его щекам слёз и тихо, извиняясь за своё нетерпение и грубость, спросила: – Чего ты, сынок? Чем расстроен? – Собачкой… – прошептал Серёжа. – Но мы же опаздываем, сынок. Мне ещё на работу надо успеть… – Ну, хоть немного ещё бы… – Тогда я опоздаю на работу и меня накажут. Так можно и работу потерять, что будем тогда с тобой делать?.. – Собачку жалко… – тихо и грустно проговорил Серёжа. – И мне жалко, – согласилась мама. – Но и нам с тобой будет плохо, если меня уволят. Нас с тобой никто тогда не пожалеет, случись что. – Давай, когда пойдём в другой раз, то возьмём что-нибудь поесть и покормим её, – попросил Серёжа. – Конечно. Обязательно, – пообещала мама и вытерла оставшиеся у него на щеках слёзы, подтвердила. – Обязательно. Какое-то время они шли молча. – Может, мы её возьмём к себе, – осторожно попросил Серёжа. – Серёженька, прости, но мы этого не можем сделать. Ты же знаешь, что у нас очень больная бабушка и совсем нет для этого условий. Серёжа согласился с таким доводом и попросил: – Тогда мы пораньше выйдем, чтобы побольше времени смогли побыть с ней. – Конечно, – сказала мама и легонько потянула за собой. Он бодро пошёл, на ходу радостно делясь с мамой своими мыслями: – Мамочка, а правда, она похожа на лесную белку? Маленькая, почти такая же и цвет у неё такой же. – Да, очень. Если бы она была ещё быстрая и такая же шустрая, да лазила бы по деревьям, уж точно не отличили бы, – улыбаясь, согласилась мама. – Тогда бы мы ей не колбаску носили, а орешки, да? – ещё более повеселев от взаимопонимания, вприпрыжку, перегоняя маму, заключил Серёжа. – Да, когда я вечером буду тебя забирать, мы можем с ней побыть, покормить её. Я чего-нибудь по дороге куплю, – пообещала мама. – Конечно! Сегодня можно будет её покормить, – как невероятному событию удивился и порадовался Серёжа. Они дошли до детского сада. Мама поспешно поцеловала его в горячие, ещё солёные щёки. Серёжа крепко обнял её и тоже расцеловал. Она, торопясь, подтолкнула его вперёд, к входу. У дверей Серёжа обернулся, и улыбаясь, помахал маме рукой, та тоже помахала в ответ, сама едва сдерживая счастливые слёзы от великой благодарности, что у неё такой сыночек, добрый и душевный. Что ещё в жизни надо?!.. Вечером, встретившись у детского сада, они чуть ли не бегом поспешили к тому месту, где была собачка. И… остановились перед пустым сугробом. Её не было. Стали оглядываться. Серёжа стал громко и жалобно звать: – Белка! Белочка. Собачка, где ты? Иди к нам. Мы тебя покормим! У нас всего много! Иди сюда! Белка! Никто ниоткуда не вылазил, не подбегал… Постояв так, они опечалились, но мама дала надежду: – Ничего. Завтра утром, может она будет здесь. Тогда мы покормим её. У неё, наверное, здесь ночлег. Она на ночь приходит сюда спать. Серёжа этим утешился и они пошли домой. Вдруг Серёжа остановился и как о чём-то важном спросил маму: – Бог же любит добрых, и кому плохо здесь, на земле? – Да, конечно, – подтвердила мама. – Значит, если она умрёт, Там, на небе ей будет хорошо? — не услышав ответа, сам заключил. — Ей тогда будет тепло и у неё будет много вкусной еды. За то, что здесь ей было плохо. Мама, не зная ответа, пожала плечами. – И Там она весёлая встретит нас? Я смогу её гладить и ласкать сколько смогу? — совершенно уверенно закончил он. Но мама не поддерживала его мнения, была в недоумении. Вспомнив наставления священника и то, что она читала в православных книгах, всё же возразила: – Нет, Серёженька. Там, в Царствии Небесном, собачек нет. Только человеческие души — безсмертные. – Что же, такая добрая, ласковая собачка, которую здесь все обижали, а она ни на кого не обижалась, и она просто так умрёт, насовсем? — расстроился, не согласился сын. – Совсем, – уверенно ответила мама. Какое-то время Серёжа ничего не говорил, потом грустно промолвил: – Жалко… Сколько человеков не добрых и жадных. Они будут на небе, останутся и после своей смерти. – Да, человеческие души остаются. Переходят в другой мир, – осторожно подправила мама. – Сколько добрых, никому не делающих зла собачек, белочек, зайчиков… просто так умрут? Их там не будет?.. Жалко… – Да, – согласилась с ним мама. – И мы их Там не встретим… – Не встретим, – как эхо подтвердила мама. – Жалко… – с грустью вздохнул, повторил Серёжа. Долго ему горевать мама не позволила, напомнила: – Пойдём. Уже поздно. Нам же завтра рано вставать. Собачку кормить… – Да… – согласился Серёжа и быстро пошёл за мамой. Утром он первым вскочил с постели. Быстро, опережая маму, стал собираться. Поторапливал её с хозяйскими заботами, так, что она не выдержала и сделала ему замечание: – Серёжа, ну так же нельзя! Мне собраться надо... – Ну, ты побыстрей, – попросил он её.. Мама усмехнулась, но ускорила сборы. По-хозяйски, Серёжа строго проверил всё, что было уложено в сумке для собачки. Поторапливая маму, вприпрыжку побежал по ступенькам вниз. Всю дорогу не мама, а он её торопил, тащил за руку. Вот они дошли до того переулка, до того поворота, где у забора вчера лежала занесённая снегом собачка песочного цвета… Нет её!.. Опять звал и звал собачонку Серёжа. Мама стала тревожиться, чтобы он не простудился. Просила его, чтобы он успокоился и так громко не кричал на ветру. Серёжа не сразу послушался. Только тогда, когда совсем понял, что собачка не придёт, замолчал. Мама внимательно и сочувственно смотрела на него. Из глаз его снова полились горькие слёзы. Она уже не вытирала их. Не переживала, наоборот, радовалась, благодарила Бога за то, что Он одарил её таким добрым и отзывчивым сыном. Крестное знамение Запомните, девочки, Помните, мальчики, Как правильно следует складывать пальчики: Три пальца щепоткой, Два пальца – к ладошке. Смотрите, креститесь не понарошку! Е. Санин. Прогулка Наконец он вырвался от суеты, забот по дому, от стола заваленного книгами и бумагами. …Трава, толстый мох… Александр Николаевич шёл безцельно, будто по нескончаемому зелёному матрацу. Приятно, успокаивало… Вдруг он вспомнил о том, что ему уже более месяца не звонили ни дети, ни внуки. Снова вспомнились их отчуждённость, не заинтересованность ко всему, самому дорогому, что он накопил в жизни. Им не нужны его знания, опыт, мудрость, книги… всего того, чего им так не хватает в жизни. Они ежедневно бьются, стукаются понапрасну, а не хотят учиться. У побитых жизнью родителей, более всех любящих и желающих им добра, тем более. Сунешься к ним с советом, в ответ – неприязнь. Будто ты злейший враг, и чего-то плохое им хочешь сделать. Пропасть между нами!.. Глубочайшая. У нас тоже в своё время была разность и непонимание с родителями, но не такая, не до такой степени!.. Когда же бесы подошлют им приятелей с очередной глупостью, опасной авантюрой... тут у них полное приятие и внимание! Безусловное послушание в глупости, самопагубности. Почему так?.. У нас с ними даже язык разный. Нам трудно понимать их скороговорку с набором новых, грубых, корявых выражений, иностранных словечек, снабжённых непрекращающимся ненормальным смехом… Нашу речь, спокойную, разумную – не переносят. Лица их вмиг искажаются, озлобляются, начинают махать руками, прогоняя нас как неприятные, досадные наваждения. Что это за болезнь, массово поразившая наших детей?..» Он прошёл дальше по лесу. Остановился, задумался: «Такое почти у всех сейчас, в каждом доме. Разобщённость. Даже если вместе живут… Почему так случилось? Это же не «само по себе» взялось? Кто-то помог в этом?.. Выстроил скрупулёзно такое… И во многом это с начала 90-х годов. Нового рывка в материалистическом направлении. Добывания машины, не нужных, дорогих вещей, ежедневно меняемых шмоток… Всё это влито в их головы в основном через проклятый телеящик, журналы, интернет… от этого уклониться почти невозможно. Бедные, бедные наши дети!.. Как их защитить?..» Александр Николаевич поёжившись, почувствовал, что чрезмерно увлёкся прогулкой. Повернул обратно и быстро зашагал к дому, к своим трудам. Опять догнали его невесёлые мысли. Завязнув снова в нерадостных думах о детях, новом, молодом поколении. Он внутренне продолжал ворочать тяжёлые мысли: «Зато как они откликаются на материальные блага, на подарки, денежную, протекционную помощь… Тут они быстро, хватко реагируют. Радость их, как редкий луч солнца ослепит на секунду! Получили и забыли. Благоденствуют, в «чести», любимы и обласканы сейчас только те родители, которые непрестанно осыпают головы своих детей погибельными для них благами. Духовные же приобретения, главные, основополагающие в жизни – никому не нужны. Раздражают…» Вот с такими мрачными мыслями шёл Александр Николаевич по кочкам, между деревьев и пней. Прошёлся немного вперёд, утешился другим поворотом мыслей: «Пусть материалисты утверждают, что наши мысли – что-то невещественное, пустое, а я думаю, что напротив, они не напрасны. Не исчезают безследно. Вот и мои соображения дойдут до них, до детей, и ещё кому-нибудь всё-таки сгодятся. Уберегут от плохого…»  «Да будет меч ваш молитвой, а молитва ваша, да будет – мечом» (русский философ Иван Ильин). А ещё – военный Мужчина (просит): – Батюшка, помолитесь. У сына завтра выпускной. Экзамены будет сдавать. Священник изучающе глянув на просителя, спрашивает: – Переживаешь за него? – Да. Не сразу, через осторожную паузу, священник ему сообщает: – У нас служба завтра в восемь утра. Приходи, помолимся. Мужчина мнётся. Явно, что не желает этого, но стесняется, не знает, что сказать в оправдание. Священник ему помогает, подсказывает привычную для всех отговорку: – «Не можешь». «Дела важные» разом возникли, вспомнились… Уличенный мужчина, стеснительно улыбаясь, признаётся: – М… да… есть такое. – И что, «дела» эти важнее сына? Мужчина разом будто протрезвел, удивлённо посмотрел на священника. Тот безжалостно продолжает: – Говори! Важней, или нет? – Да вроде бы нет… – Так приходи, помолимся. Ты в храме с прихожанами, я в алтаре. Общая, совместная молитва – очень сильное средство помощи. Вмиг долетает куда надо. Мужчина молчит. Священник безжалостно дожимает: – Чего же ты молчишь? Сын ведь! Экзамен, говоришь, важный, решающий, выпускной. Приходи, помоги сыну. – Да, я это… Действительно не смогу. – Значит, не так нужен сын, его благополучие? – Да вы что?! Как это не нужен?!.. – ошарашен и возмущён мужчина. – Получается, что другое — важнее, чем помощь ему. – Не важнее… – Тогда приходите, помолимся. Попросим Божией милости ему. Мужчина молчит. – Так чего? Выбирайте, что дороже. – Конечно, сын. – Значит, до завтра. Мужчина не уходит, мучается, аж пот на лбу выступил. Наконец с тяжёлым вздохом признаётся: – Нет, батюшка. Я на самом деле занят. Договорился уже… Священник озвучивает, продолжает его речь, демонстрируя, растягивая, чуть передразнивая: – «Не могу. Не получается. Времени нет. В другой раз…» Смотрите, сколько «не» и «нет» у вас по отношению к сыну... А говорите, что любите, переживаете за него... Мужчина, опустив голову, согласно кивает, соглашается. Тяжело дышит. Вдруг взрывается смехом. Приобнимает благодарно священника и спрашивает: – Откуда вы всё про нас знаете, батюшка? – Оттуда, – показывает кивком вверх священник. – Как точно выражаете состояние и даже мысли наши? — продолжает удивляться пришедший. — Ну, прямо мои размышления и слова выговаривате. – Не ваши, а беса нашептывающего вам. Тут мудрости особой нет. Это стандартные, общие для многих ленивцев, духовных бездельников соображения. Этот затоптанный большинством, пустой набор одних и тех же «убедительных» отговорок, которыми бесы отшвыривают вас, даже от близких. В данном случае от сына. Я уж про Бога не говорю! По-настоящему, даже драгоценный сын, ради которого вы пришли сюда и просите меня, даже это вам не даёт сил порвать вражеские диавольские цепи, опутывающие вас… Выслушав это с поникшей головой, покачивая ею в знак согласия, мужчина молчит. Потом умоляюще взывает: – Что мне делать, батюшка? – Любить! Действенно любить ближнего своего, а тем более сына. И верить, твёрдо верить в то, что просьба, с которой пришли, будет исполнена. – Как этому научиться?!.. – Делом! Действенной вера должна быть. «Вера без дел, мертва есть». Слышали такое? – Да… вяло подтверждает мужчина. – Вот и поработайте! Поборитесь! Победите вставшего у вас на пути беса духовного слабосилия, неверия и сомнения. – Пытаюсь, но не получается. – Не пытаетесь! С ходу поддаётесь вражеским нашёптываниям, размазыванию. Враг борет, а ты — стой! Борись за своего сына! Без борьбы, ничего не даётся. Кто, кроме вас его защитит, поможет ему?.. Вон, даже жена ваша, мать ему, не пришла. Отец один пришёл. Правильно сделал. Так и помоги ему. Больше некому. Поработай!.. – Тяжело это, – соглашается мужчина. – Конечно, тяжело, – мягко, с сочувствием подтверждает священник. – Легко, с охотцей, сами ноги бегут куда?.. Не дождавшись ответа, сам отвечает: – На грех! В гости пойти потрепаться. С друзьями «пивка попить». А то и к «подруге» забежать… Много весёлых занятий греховных, куда никаких «причин», «важностей», «неотложных» дел уклониться не возникает, не препятствует. Наоборот, всё легко отлетает, исчезает. Все шлагбаумы открываются разом. Ничего не мешает грех то делать. – Да, это так, к сожалению, – мрачно потупившись, соглашается мужчина. – А раз так, остановите такое гибельное, существование. И сыну благой пример дадите, а это важнее любых чинов и приобретений! Зачем находиться в рабстве, перед совсем не такими уж могущественными бесами? Они далеко не всё и не со всеми могут. Они, как всё существующее – Богу подчиняются. А вы не хотите Ему подчиниться. Вам нравится этим падшим духам подчиняться. Хватит! Встань! Отряхнись! И стой, как солдат. Тогда враг не пройдёт и не погубит ни тебя, ни близких. – Как это сделать? – Вот, посмотрите, – священник указывает на не разошедшихся ещё после службы людей. Одни стоят перед иконами и читают молитвы, акафисты, другие деятельно взялись за уборку храма… – Посмотрите на них! – взывает к нему священник. – Видите? Подавляющее большинство их – немощные старушки. У них намного меньше сил, чем у вас. А они службы выстаивают с молитвой, и после убираются здесь... и дома стоят перед иконами и молятся, каждый день, каждую минуту. – Они – привыкшие… – И ты привыкни перед Богом стоять. Чтобы Ему подчиняться, а не падшим духам. – Трудно. – Трудно! – соглашается священник. — Да и не привычен, не знаю, как молиться... – В армии служил? – Да, и сейчас служу. – Эх, ты! – удивляется и возмущается священник. – Он ещё меня спрашивает. «Не знает» как надо воевать. – У нас – другое. – Какое, «другое»?! Всё, тоже самое! – негодует священник и строго переспрашивает. – Военный? – Да, офицер, — уклончиво отвечает проситель. – Почему не в форме? Мужчина растерялся. – Все вроде не носят и я… – Это плохо. Это – предательство. Карнавал с переодеванием, а не служение. И так во всём. От этого погибаем. От подлогов, от вранья. Даже в одежде. Чего вы скрываете? Чего «стыдитесь»? Некоторые из ваших скрываются от того, что расстреливали восставший народ в октябре 93-го года, лучших людей страны. – Я не участвовал в этом! – поспешно отверг пришедший. – На всех вас лежит ответственность, – неумолимо, не принимает оправдания священник. – Почему вы, армия – защитница народа, не восстали против расстрела безоружных сограждан? Не повернули оружие против преступной власти и подкупленных ваших начальников? – Все говорили, что там бандиты, бомжи собрались, террористы. – Это те, кто вас направлял – бандиты и террористы, разгромившие страну. Не надо придуриваться. Очень удобно быть «обманутыми». Вы что, не слышали, что две недели сидели без света, отопления, телефона, без пищи там, в Доме Советов, честные люди, избранные, не как сейчас, а вами же – народом. Две недели безнаказанно милиция избивала людей на улицах, этих самых, безоружных «бандитов и террористов», в основном пожилых, ветеранов войны, отвоевавших нам страну от вражеских полчищ?!.. Мужчина молчит. – Нам приказывают. Мы – выполняем... – промямлил он. – Вы присягали на защиту Отечества, а не банды преступников, разрушающих Его. Не разнаряженных в американизированные мундиры и фуражки, как у Пашки Грачёва-«мерседеса», не пьяному Ельцину и банде инородцев клятву давали!.. Проситель молчит, потом пытается опять оправдаться: – Так уж заведено… Мы – низший состав, что мы можем изменить? Кто нас будет слушать? – Капитан Остапенко тогда, 4 октября 1993 года, так не рассуждал. Пошёл со своим батальоном на выручку «бомжам» осаждённым в Доме Советов и погиб. Но он спас честь офицера, совершил то, что должен совершать защитник Родины, а вы?.. Смотреть-то на вас тошно… Помолчал виновато мужчина, потом попросил: – Ну, вы уж батюшка так круто… – А вы, не «круто»? Семь тысяч безоружных, лучших людей страны забили как скот в центре столицы на потеху CNN, америкашкам и прочей инородной нечисти. Поэтому и наказаны были бойней в Чечне. Многие из вас омыли там своей уже кровью, грех братоубийства. – Мы – подневольные. Так заведено… – Кем заведено? – Всеми… – Что значит «всеми»? Есть приказ на предательство? Сегодня служить одним, а завтра другим? Кто больше заплатит? Так тогда и покупали вас масоны и полупьяный Ельцин. – Такого приказа, про который вы говорите, конечно нет... – Тогда почему вы обслуживаете преступников, а не защищаете то, что должны – наш народ? Почему помогаете ввергать его в рабство? Обслуживаете грабёж страны и народа своего, предательство национальных интересов? – Батюшка! Я же говорю, что я не генерал и не могу за них отвечать. – А вот молодой, погибший капитан Остапенко… казак, есаул Виктор Морозов — отвечали. Не прятались, не говорили таких «оправданий»… Даром хлеб народный не проедали. Оба молчат. Священник снова спрашивает: – Зачем вы шли в армию? Раз вы военный, значит – безстрашный воин… Пришедший молчит. Священник по-командирски даёт ему задание: – Для начала, «хочу-не хочу» отставляется. Даю вам — указание! Завтра же придёте не в маскировочной от всех гражданке, а в положенной военной форме. – Сюда?! – испуганно спросил офицер. – И сюда, и на службу и везде ходить в ней. Как положено. Пришедший в ужасе, растерян. Даже выступивший пот на лбу вытирает. – Как это? Меня не поймут другие, подумают, что я с ума сошёл. Все же в костюмах, в гражданке ходят. – Ну и что? А вы покажите им, напомните о том, как на самом деле надо уважать своё высокое звание. Мужчина молчит. – Слабо̀? – спрашивает священник. – Да, – тяжело выдыхает, соглашается офицер. – То-то же! Военные ныне пошли… Вы даже такого поступка не можете сделать… Эх вы, вояки кабинетные, согбенные карьеристы, «защитнички». Всё сдали, всех сдали. Оборону развалили, послушнички сердюковско-шойговские. Теперь уже и собственных детей сдаёте. Куда сын поступать будет? – В военный вуз. – В какой? Проситель замялся, с трудом подбирая слова, сообщает: – В закрытый… – В «органы», что ли? В ЧК-НКВД-КГБ-ФСБ? Понятно теперь, какой вы «военный»... Кстати, как всегда, именно ваши «военные», в 1991 и в 1993 годах, сотворили наибольшие преступления, основное зло. К примеру, в Останкино расстреливал из БТРов и гранатомётов безоружных людей ваш «Витязь». За что командовавшему бойней Лысюку дали «героя»... – усмехнулся священник. — Сынок поступает по вашему совету и направлению? – Да-а… — буркнул «военный» пряча глаза. – Сам захотел? – Там, в академии, у меня сослуживцы остались, преподают… Священник остановил его. – Во-от… так оно и движется. Змей – Еве, Ева – Адаму… так к Каину, Нерону, Бланку (Ленину), Филе Дзержинскому, Либерману (Андропову), Паше Грачёву-«мерседесу» и последующим… Так и разлагается человечество. Деткам своим преступления передаём, и «устроения» всякие. Развиваемся в гибельном направлении. – А что плохого? Если сын будет тоже служить? – Служить ли? Или выслуживаться?.. Избивать сограждан. Завтра опять расстреливать свой народ! Что? Такое невозможно? Молчит офицер. Сурово взглянув на него, священник строго отвечает: — Не могу я дать благословения и совершать молебен на то, чтобы сынок ваш пошёл по такой дорожке!.. Жалуйтесь на меня митрополиту в Епархиальном управлении, хоть патриарху самому. Пусть меня снимают, запрещают, но не могу я соучаствовать в пополнении карательных отрядов... Выждав немного, священник предложил: — Вот покаянный молебен к Божией Матери «Взыскание погибших» можно и до̀лжно провести. Серьёзно и основательно исповедаться, покаяться в грехах своих, это вам — необходимо. В этом я помочь готов!  Молчит проситель. Священник спрашивает: – Сам в строю то стоял? – А как же. Стоял. – Подолгу? – Порой и часами. – Трудно? – Поначалу да, трудно. – Привык? – Привык. – И в карауле, на посту стоял? – Стоял. – Привык? – Да. Чуть помолчав ещё, священник убедительно закончил: – И тут постой! Привыкай. Как вот они, – он показал на прихожанок. – Как вот эти бабушки – верные, твёрдые солдаты духовного войска. У них поучитесь стойкости. Благодаря им, самый страшный и опасный враг не погубляет, не убивает нас. Они за нас только и стоят. Они защищают нас всех. А ты сына своего родного в гибельный омут опустить хочешь. Не хочешь, как положено, как до̀лжно защитить его от пагубы вечной. Укрепить духовно. Бумажками с именами и деньгами отбрыкнуться всё норовите. Некоторые уже не выходя из дома, через интернет начинают шустрить. Записки и деньги переправлять. Дожили! В погибель всё это. Помолчав. Испытующе посмотрев на мужчину, мягко советует: – Не устроения ваши, не деньги, не купленные свечи нужны Спасителю нашему. Сердце ваше, вера, чистосердечная просьба нужна Ему. И тогда Он даст всё. И жизнь полная смуты, склок, обмана, грязи, преступлений… – изменится. Остановится обвальный поток грехопадений и установятся мир и порядок. Только тогда можно будет говорить о безопасности. Пока же агрессия изливается отовсюду на человека. Часто от вас – «защитничков» наших. Станьте на светлый путь. Нигде вы его не найдёте, кроме как у Бога, в церкви Его. Потрудитесь немного. И вам будет так же легко, радостно и покойно, как этим бабушкам. Оба долго смотрели на стоящих, молящихся и труждающихся в храме, потом пришедший попросил: – Батюшка, я пойду. Мне пора. – Сегодня дома со всей семьёй помолитесь, Богородице, Ангелу–хранителю сына. Как зовут его? – Сергей – Преподобный Сергий Радонежский, это первый заступник, спаситель нашего Отечества! Ему всё воинство наше ежедневные молитвы возносить должно! А уж вы то, денно и нощно! Потому, как это святой угодник вашего сына… По силе своей немощи и я помогу вам. Помолюсь. А завтра сюда, на службу, на общую, соборную молитву и никаких отклонений! Всё будет хорошо! Ещё лучше, чем ваши блатные устройства сына. Поверьте!!.. – Да. Постараюсь. – Не «постараюсь», а «так точно»! Офицер называется, – вознегодовал шутливо священник. – Так точно! – машинально приложил руку собеседник к непокрытой голове. Священник пообещал ему: – Побьёмся ещё! Победим врага, как верующие Суворов и Ушаков, Минин и Пожарский. – Так точно! – То-то же! Вот это по-нашему! «Бог содействует нам тогда, когда мы действуем, и полагаем начало. Когда мы не действуем, Он не содействует» (блаж. Феофилакт Болг.) Скряга Один из двоих приятелей, проходивших мимо скорбно стоящей, измождённой женщины с иконкой в руках и полиэтиленовым мешочком, остановившись, похлопав себя по карманам, попросил другого: – Выручи, дай взаймы. – Зачем тебе? – Да вот, женщине подать. – Фу! Их знаешь сколько стоит?.. – Она же на хлеб просит. Читал на листочке у неё? – Так ей нужна еда, а не деньги. – Еды у меня нет. Но на деньги она сможет купить себе чего-нибудь. – Скорей всего, она вино или пиво купит. Знаю я их... – Зачем ты так!.. Надо о людях хорошее думать. – Ладно. Только я предлагаю самим купить еду и дать. Если действительно она собирает на еду – возьмёт. Если нет – обманывает. На выпивку набирает. – Хорошо. Пойдём, купим. Они пошли к одному из пёстрых ларьков, от которого вкусно пахло свежими булками. Сомневающийся, с минуту поглядев на ассортимент булочек и цены, воскликнул: – О, ничего себе! Полтинник и больше нужно отдать. Я думал меньше, а за такие деньги! Не буду покупать. – Да ладно тебе. Что ты жидишься? Отдам потом тебе эти деньги... Купи, – стал усовещивать его первый. – Не, не буду. Ты чего? Такие деньги отдавать какой-то... – Да ты на сигареты, пиво и прочую отраву больше тратишь. Дай, прошу тебя, я сам куплю. – Нет, не дам. – Не шутишь? – Нет. Первый, внимательно поглядев на скупого, тихо и грустно сказал: – Что ж, тебе хуже. Когда-нибудь пожалеешь об этом... Но ты не только себя роняешь, но меня. Грех и на мне теперь, за твою жадность. Дай, прошу тебя. – Нет, – твёрдо закончил второй, убирая во внутренний карман вытащенные было купюры. – Жмот ты. Самый настоящий скряга, – сказал первый. С досадой махнул рукой и пошёл прочь от твердолобого «эконома». И правильно сделал! Такой в беде не поможет. Как сейчас, руки не протянет и крошки хлеба не даст. Легко предаст в опасности. Деревенские новости Давно не был Сергей Васильевич в бабушкиной деревне, где проводил лето в детстве. Наконец приехал туда. Первой встретил соседку. Меланья делится деревенскими новостями: – Какие новости?.. Да особо никаких... Зимой дядь Ваня умер. Помнишь его? Фронтовик. Сталинград, Кенигсберг брал. До Берлина дошёл. Живой, с руками-ногами прибыл. Что значит мать его, баба Саня, молитвенница была, праведница. Муж её, дед Матвей, конюхом был. Так под конём и погиб. Помнишь их?.. – Помню, конечно помню, – горячо поддержал он бабушку Меланью. – Ну а что ещё? Кто?.. Твои сверстники давным-давно поразъехались отсюда. Кто-где сейчас. Некоторые только изредка приезжают. У всех уже дети взрослые. Твой ровесник Толька Звонарёв, что сиротой-то всё прикидывался… Помнишь его? – Да, помню, – поморщился он от неприятных воспоминаний. – Исподтишка шкодничал, над животными, над теми, кто меньше его, втихаря издевался. В кремлёвские музыканты подался. Теперь уже наверное выслужился, в чинах... – Да, – подтвердила старушка. – Где он сейчас? – поинтересовался Сергей Васильевич. – Кто его знает. Не приезжал ни разу. Тётку, что его вырастила, так ни разу не навестил. Без него, сами, скидывались и хоронили её. Вот она – благодарность «сиротки». А мы его всё время жалели, – махнула рукой в досаде Меланья и предположила не без оснований. – В довольстве, богатстве поди, как сыр в масле катается. У Кремля-то не хило живётся. Чего мы ему – голытьба. Он, вон перед какими тузами щёки, на своей трубе раздувает… – Это верно. То мы ему сопли подтирали. Потом он нас «утёр», – усмехнулся приехавший. – Да, да... – поддержала его Меланья. – Зато в «большие люди» выбился. Его по жалости тогда, в военное училище по музыке взяли. Все ходили, просили за него. Сиротка вроде. Без матери и отца. Да вот некоторые, спекулируя на этом, неблагодарными пакостниками и остаются. – Да ну его! – предложил гость переменить тему, но Меланья, всё же не оставила начатую тему:  – На дудке играть выучился. Он, говорят, и по заграницам разъезжал. Сергей Васильевич промолчал. Соседка продолжила: – А сын у него – совсем непутёвый. Минцанер, а пьёт!.. Как-то приезжал с дружками. Пили безпробудно, потом, когда деньги закончились, взял свою гаишную палку. Побежал на трассу и давай ею машины останавливать, штрафы, деньги собирать... – И что? Морду ему мужики не набили? – А ничего. Кто-то вызвал начальство. Его прогнали с трассы и всё. Они после этого «гудели» ещё недели две, на те деньги, что он нахапал. – Ты бы про что-нибудь хорошее рассказала, – взмолился гость. – А где оно, хорошее? Здесь его нет. Все поразъехались. Иногда погулять, побуянить кто заедет и всё. Побросали вы дома родительские, землю, могилки родных. Никому и мы, те немногие, что здесь доживаем, не нужны. Может, у вас там, в городах, куда вы все сбежали, есть хорошее. Там вам весело. – Нет. Там не весело. Ещё грустнее и страшнее чем здесь, – так вынужден был он подвести итог их разговора. – Зачем тогда убегали отсюда? – А кто его знает?.. Работать наверное, если честно сказать, на земле, не захотели. Тяжело. Повеселиться захотели. Здесь, вроде бы как «сходить некуда». Дураки-и!.. – схватился за голову Сергей Васильевич, а потом расставил широко руки. – Вон, какой простор! Иди, куда хочешь. Воздух какой! Не надышишься. Лес, река, поля, озёра… Эх! – он опустил руки. – Дураки, одним словом. Нам шум, гам, толкотня нужны. Посмотреть даже некуда. Везде, из впритык стоящих домов, из окон на тебя смотрят. Ни деревьев, ни лужаек, даже неба почти не видно. Сами себя в клетки загнали и всю жизнь промаялись в них. Дураки, непроходимые!!.. – Это – точно. В ботиночках по асфальту вам, да в пиджачках шландаться захотелось. По вечерам на танцульки, да по кинам бегать. И что? Много набегали? – Ой! Не говори. Всё, не то что ботинки, ноги до колен стесали. А теперь воем да скулим. Дачками балуемся. Там вроде «работаем на природе». Так, колупаемся. Забава, баловство одно. Да склоки с соседями. Они и там, окно в окно. – И что же теперь? – спросила Меланья. – А ничего! Пьют теперь многие. Себя и всю страну профукали. – То-то и оно. Говаривали старики наши: «Сиди лягушка в своей луже. Не то – будет хуже». – Точно. – И как теперь? – снова спросила соседка. – Да как? – растерялся он от её вопроса. Потом вспомнив главное своё обретение, похваливаясь сообщил. – Мне то повезло. Я к церкви прибился. Прислуживаю там по выходным. Мне – хорошо. Кто без неё, тому сейчас – плохо. – Эт, хорошоо-о… Молодец. Правильно, – похвалила старушка. Помолчали немного согласно. – Понял одну истину я в последнее время, – немного запнулся он, подыскивая нужные слова и выпалил: – Радоваться нам надо! Меланья очень удивилась его словам и настрою. Он весело, уверенно закончил: – Да, радоваться каждому дню, дарованному Богом. Стараться больше передавать эту радость и любовь другим. Каждую минуту использовать для очищения себя. Как птички приветливо щебечут, поминутно чистят свои пёрышки и всему радуются. Благорасположение ко всем, ко всему мы должны в себе утвердить, и иметь всегда. Вот и всё! «Освободитель России выйдет иноком монастыря» (Ф.М. Достоевский) Подсечка Вхожу в вагон метро. Прямо напротив у входа, сидит с вызывающим видом, нога на ногу, далеко откинув их вперёд себя, какой-то «джигит». Чуть не наскочил я на его растопыренные в стороны ботинки. С изумлением спрашиваю: – Разве так сидят в общественном месте? Столичный гость дерзко переспрашивает: – А как мнэ сидэт? – По крайней мере, не подобным образом. Вы войти и выйти людям мешаете. Пачкаете им одежду. «Гость» поднял упреждающе указательный палец и стал в ответ меня наставлять: – Сюш, ты менэ нэ учи! Я тэбэ сам научу, понал?.. – Да, культуре поведения вас не научили, – печально соглашаюсь я, оставляя свою безполезную попытку вразумить его. Тут, каким-то чудом вмешалась сидящая невдалеке пожилая женщина и безстрашно спросила «хозяина» жизни сей: – Чем вы недовольны? Вам справедливо мужчина сделал замечание, а вы... Вместо того, чтобы извиниться, грубите в ответ. Её поддержала другая женщина. Видно, накопилось у многих. Сдерживаемое недовольство поведением нагоняемых властями в родной город «гостей», нашло выход. – Действительно! – воскликнула женщина. – Мало того, что вы валом вваливаетесь к нам. Так ведите себя хотя бы, как положено. – А как паложино? – ухмыльнувшись, надменно переспросил южанин. – Вас никто не преследует, не унижает здесь. Но нельзя же распускаться и насаждать здесь свои дикие нравы? У нас дети. Вон сколько их в вагоне. Вы чему их учите своим поведением?.. – Кроме того, – мягко, но весомо, осмелился, вступил в разговор, какой-то пожилой мужчина в очках. Вероятно преподаватель. Он миролюбиво напомнил: – К тому же, не надо забывать, что мы находимся в одной из европейских столиц. Надо с ответственностью относиться к пребыванию здесь. Учиться культуре поведения, изучению и бережному отношению к её богатейшей, духовной составляющей. Тогда мы можем сохранить уникальную московскую среду. Все почтительно и согласно молчали, тогда старый педагог продолжил: — А вам, молодой человек, я бы посоветовал послушаться того, о чём вас попросили, — обратился он к возмутителю спокойствия в вагоне. — Это будет вам только на пользу Иначе вам же будет хуже здесь. Ни для чего, кроме грубых работ, не сможете вы быть годным и будете вымещать на невиновных окружающих, свою досаду и несостоятельность. Это гибель, в первую очередь, для вас. Для этого не стоило покидать свой дом и родину. На удивление, дерзкий южанин, набычившись, налившись поначалу кровью в лице, промолчал, и опустил задранную кверху ногу. Собрал своё разваленное на сиденье тело так, что входящие в вагон смогли ещё потесниться и дать сесть нуждающимся. Возрадовался я от происшедшего. Редко ныне так у нас один поддерживает другого. И в основном, только женщины отваживаются. Мужчины у нас совсем почти скисли. Не часто бывают такие победы. Радость моя была, увы, недолгой. «Свой» же предал, подсёк нас. Как ударом плётки по лицу, было нам следующее. Сидевший напротив «наш» полусонный тип с пивным животом, не спеша снял свою руку с полной и тоже хмельной подруги. Демонстративно отодвинув от себя стоящих, закинул ногу на ногу ещё более вызывающе, чем приведённый всеми в норму «джигит». Южный «фрукт» засиял ярче солнца, всеми золотыми коронками, на всю широту небритого лица. Как же? Его поддержали!.. Все нравоучения наши разом провалились!.. Видали?!.. Победоносно ощерялся по сторонам «гость», снова закидывая свои копыта, одно на другое. «Мы вас согнём и раздавим, культурненьких... Знай наших! Мы, вот с этим «вашим» – хозяева. Молчите и подчиняйтесь нам!..» Два хама, довольные друг другом, ухмыляясь, торжествовали. На такое никто уже не посмел ничего сказать, возразить. Потерпев очередное, по нынешним временам поражение, огорчённые, один за другим, мы выходили из вагона. Поднимались по эскалатору наверх, на улицы уже не нашего города. В палате Долго, нудно, одна женщина рассказывала подруге, как случилось, что она попала в больницу. Та терпеливо слушала почти час. После сочувственного вздоха, посоветовала ей: – Знаешь, Нина. Если ты не хочешь всем здесь надоесть за первый же день, ты должна научиться сдержанности. Ограничивай себя всё-таки в мелких подробностях и переживаниях. Во-первых, сейчас бед и несчастий у всех своих полно. А во-вторых, надо жалеть людей, их нервы и время. Они и так на глазах тают. – А что я такого сказала? – туповато спросила Нина. Подруга твёрдо спросила: – Ты думаешь, что твои мелочи жизни – самое главное в этой жизни? Нина растерялась, а потом обиделась: – Не хочешь и не слушай. Я с тобой как с близким человеком делюсь. Подруга терпеливо продолжает: – Мы все такие, к сожалению. Каждая думает, что её дрязги и невзгоды – самое важное на этом свете. Соседка твоя по палате – что её. А та вон – что её... И что нам делать? Как жить?.. (Вздохнула) Надо беречь, жалеть не себя, а друг друга. Поменьше быть эгоистами. Не перекладывать на других свои боли, заботы и скорби, а учиться с терпением, самим переносить то, что нам посылается. Пагубный комфорт Отец Геннадий невесело посмеиваясь, сказал: — Всё, во многом – для комфорта у нас сейчас приспособливается. Некоторые и в храм ходят, не для спасения своего, а так, знакомых повидать, и себя возвысить. Мол, я же в храм хожу. Значит – безусловно спасаюсь. А так ли это на самом деле?.. Вот хоть и ходят, да бесы крутят порой хлеще, чем не ходящих. Грехи только преумножаются. Чем строго исполнять положенное, легче за другими неусыпно следить и тарабанить с такими же пустомелями обо всех, осуждать налево и направо... Особенно нам, священникам достаётся. Многие не себя спасают, а меня, к примеру. Во мне усердно высматривают грехи. Пылинки не пропустят. Всё строго обсудят, вычистят. (Смеётся). Лучше любого пылесоса высосут. Поэтому – мне легче спастись, а им, бедняжкам, любительницам посудачить, каковых сейчас пруд-пруди, ой, как тру-удно!.. И ещё есть один момент...  Священник на минуту засомневался, стоит ли ему говорить дальше, но решился и продолжил: — Хорошо, что многое пока ещё сокрыто от вас, слабоватых прихожан. Не выдержали бы и такого знания. Что небо слишком уже низко и давит нас, «камни вопиют»... Хватит и нам, священникам, если мы таковыми являемся деликатничать, обходить острые углы, льстить и подлаживаться к пастве. Мы предаём вас этим! Оставляем на то, что застанет всех Суд Божий врасплох. Неготовыми возьмёмся. Пора нам открывать для себя язвы и опасности мира, во всей их смертоносности. Дабы не были мы безпечными, не были повязаны бесами, их липкими, комфортными сетями. Дабы увидели, насколько близок уже Край всего. Многие катастрофы, беззаконие и преступления, совершающиеся повсюду, не вразумляют нас, не настораживают. И Церковь, как строгая и рачительная Мать – должна всех предупреждать, раскрывать козни диавольские, закалять, а не лгать. Ради якобы — «любви», ложного смирения и мира. Такие любовь и мир — пагубны. Надо научиться не скрывать, а обнажать правду. Может быть такое видение язв в нашем здании церковном убережёт нас от возрастания преумножения грехов наших. Раздираемая завеса в Церкви нашей ужаснёт, пробьёт окаменелые сердца? Заставит биться учащённо. Увидим мы, что напше спасение зависит только от нас самих, а не от тех чинов, сидящих на важных должностях. Закончилась безмятежная пора слепого, духовного иждивенчества. Пока ещё не поздно, пора вздрогнуть нам, воспринять наконец «глас вопиющего в пустыни». Выплеснутый две тысячи лет назад, призыв Пророка и Предтечи Господня, Иоанна Крестителя: «Покайтесь! Ибо приблизилось Царство Небесное». Снисходит Господь с Царством Своим всё ближе к нам. Для предотвращения нашего, уже вопиющего беззакония, разложения, и для Суда Своего над нами. Тогда же было возвещено, что уже: «Близ есть, при дверех». Теперь можно говорить, что уже «в дверех», погубитель наш – антихрист. Не страшась его, не покупаясь на его заманчивые комфортные приманки, удобства, удовольствия, надо нам немедленно мобилизоваться, отвергнуть мерзких искусителей. Устремиться всем сердцем, всем существом своим, только к Спасителю нашему, Иисусу Христу. Нужно, возлюбив прежде всего Его, радостно терпя, не замечая многие, быстро нарастающие и умножающиеся скорби, неправедности мира сего, устремиться к Нему навстречу. Правда, справедливость, добро, только у Него!.. Вот наш путь сегодняшний, неотложный». После произнесённого священником, присутствующих объяла неопределённая тишина. Чем она закончится для всех и каждого?.. «Ищите во всём великого смысла. Все события, которые происходят вокруг нас и с нами, имеют смысл. Ничего без причины не бывает». Преп. Нектарий Оптинский Заказы о пересылке книг священника Виктора Кузнецова по почте принимаются по телефонам: 8 (499) 372-00-30 – «Риза», 8 800 200 84 85 (Звонок безплатный по России) – «Зёрна»,8 (964) 583-08-11 – «Кириллица». Для монастырей и приходов, общин... книги — безплатны. Звонить по тел. 8 (495) 670-99-92.
|
14 марта 2024
Просмотров: 3 138
Другие новости по теме:
