«Если мы будем с благодарностью и мужеством переносить всё случающееся, то всякое несчастье непременно будет иметь благой конец для нас и сопровождаться многими благами»

(прп. Исак Сирианин).

Киношка

Заметная примечательность — сельский клуб.

Бревенчатый, старый, но крепкий и вместительный, стоял он вторым после самого большого дома в деревне, — правления колхоза и сельсовета. Этим сразу обозначалась политика всей страны. Первое — управление. Второе — идеология. Перед каждым собранием или фильмом там показывали обязательно киножурнал «Новости дня». Где под бодрую музыку, докладывалось о постоянных успехах строительства коммунизма!..

По воскресеньям в клубе были танцульки. Сельская молодежь в обнимку танцевала, как могла, танго... а кто-то уже начинал вихляться в фокстротах. Большинство стояли по сторонам, у стен, разглядывая и обсуждая танцующих.

По субботним вечерам «крутили» фильмы. Проход был, как и на танцы, по голубым билетикам. У входа их продавал, проверял и надрывал билетёр.

Как нам безденежным мальчишкам попасть «на кино»?..

Был один у нас помощник, дядя Богдан. Здоровый мужчина, ходивший зимой в большой шубе, а летом в широченном плаще. Он был с большими усами и очень похож на Тараса Бульбу. Откуда он появился в деревне, где жил, кем работал, мы, мальчишки, не знали. Но это не мешало нам, отталкивая друг друга, едва завидев его, стараться подлезть под широкие полы его одеяния. Так5им образом, двоим-троим счастливцам, удавалось прошмыгнуть внутрь, и запрятаться в полутьме, где-нибудь среди множества лавок зрительного зала, перед небольшой сценой и экраном.

Во время показа фильма, некоторые дети залезали на сцену и там, лежа на полу, смотрели киношку.

А тут привезли несколько фильмов про клоуна Чаплина!

Что было!..

Народ толпился и ломился в двери клуба. Стояли битком не только внутри, но и снаружи у раскрытых дверей. Почти постоянный взрыв хохота сотрясал старое здание изнутри и снаружи. Особенно визжали, заливались хохотом дети, на ужимки и подловатые проделки черноватенького, кучерявого злого клоуна-уродца.

«По просьбе зрителей», круглые, большие, металлические коробки с кинолентой «про Чаплина», привозили ещё раза три-четыре, и всё было мало, толкотня у клуба не убывала.

В один из таких «праздников смеха», нагрянула такая тёмная и низкая туча, какой и старожилы никогда не видали. Как шарахнул гром! Как засверкало! Но и при этом, хохот в клубе не прекращался.

Тогда так полило! Стеной. Не видно ничего даже рядом. Долго поливало. Целые потоки неслись отовсюду. После прерванного «по техническим причинам» сеанса, перепуганные хохотуны столпились у двери. А куда идти-то? В такой поток!.. Не то что идти, шагнуть никуда нельзя. Снесёт, утонешь. Поднялись крики уже другие, теперь не от веселья, а от страха.

Долго ждали... Когда же ливень кончится, а он не кончался. Уже низина за клубом вся затоплена так, как никогда и при сильном половодье, весной не затапливалась. Уходящая в сторону улица, имевшая неофициальное название — «Бутырки», оказалась на другом берегу образовавшейся бушевавшей реки.

Дотемна. Часа четыре ждали осажденные стихией зрители. Тут уж не до хохота. Всё веселье смыло стихийным бедствием. Страх и растерянность овладели недавними весельчаками. Вот вам и бесёнок-клоун. Вот вам и заливистый, беззаботный смех в зале... Вот вам и кривлястый, американский шут Чаплин...

Нахохотали беду себе на несмышлёные головы!

«Друг друга тяготы носите, и тако исполните

закон Христов».

(Гал. 6,2).

Обучение плаванию

Как нас учили плавать?

Да — никак. Подведёт старший брат, или приятели повзрослее к краю пруда, да толкнут вниз…

Конечно, не то, что кинули и убежали, стояли в полном внимании, готовые в любой момент прыгнуть и вытащить, если «ученик» начнёт захлёбываться. Но он то, бедолага, не знает об их добром намерении. Думает: «Всё! Пропал! Конец пришёл!!..». Всеми силами, собрав всю свою волю, начинает бороться за жизнь, барахтается... Преодолевает таким образом страх погибели и своё неумение.

Так — сразу научишься, без долгих объяснений и занятий. Жизнь, вернее сказать, реальная возможность потерять её, сразу научат, подскажут, как и что делать в этом опасном положении.

Такие суровые уроки, как ничто другое укрепляли силу воли. Обучали борьбе за жизнь, битве в одиночку, без какой-либо помощи. После этого не будешь искать «мамку» или «папку», кто бы помог, выручил, поднял тебя упавшего, как избалованных маменькиных сосунков в городах …

Хорошая, полезная школа.

«Всё могу в укрепляющем меня Иисусе Христе»

(Фил. 4, 13).

+ + +

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,

И лазурь, и полуденный зной…

Срок настанет – Господь сына блудного спросит:

«Был ли счастлив ты в жизни земной?».

И забуду я всё – вспомню только вот эти

Полевые пути меж колосьев и трав -

И от сладостных слёз не успею ответить,

К милосердным коленям припав.

И. Бунин.

Уроки верховой езды

Дедушка Матвей в чём-то не поладил с начальством из конторы колхоза. Благо, заступился за него один из начальников. Иначе, может сгинул бы он, как сотни тысяч русских мужиков в России. Времена были ещё сталинские. Его перевели из кузни на конюшню.

Горевал он недолго. Потому что коней с детства любил. В их семейном хозяйстве до колхозов, были три лошади и жеребята. Так что ему не впервой было иметь дело с ними. Да и конюхи приняли его по-братски, с уважением, помня, сколько доброго он им делал на кузнице. И тут ему учиться ничему не надо было. Всё он умел и делал наравне со всеми. Хотя и был уже в летах. Под шестьдесят было.

В число обязанностей Серёжи, входило относить обед в корзинке на конюшню, деду Матвею. За исполнительность и скромность, дедушка старался чем мог, вознаградить внука.

В один из дней он вывел невысокого молодого, но спокойного конька. Сообщил внуку, что зовут его «Мальчик» и приказал:

— Давай, залезай на него.

— Я не умею, — испугался Серёжа.

— На заборы лазишь? И тут залезешь.

— Не смогу.

— Давай! Я помогу, — настоял дед.

Со страхом внук приблизился к коню.

Тот в это время вздрогнул слегка, от укуса слепня. Мальчик в испуге отскочил. Дедушка рассмеялся:

— Чего ты шарахаешься? Он смирный.

— Да он…

— Давай! Трусишка.

Снова боязливо подошёл Серёжа к коню.

— Смелей, смелей! — подбодрил дед. — Ставь ногу вот сюда, — указал он на жердь рядом. — Ну, и впрыгивай на него.

Страх перед дедом пересилил другие тревоги и он выполнил то, что казалось невозможным.

Когда он неумело подпрыгнул, дедушка подхватил его за штаны и перекинул на спину коня. Сам не понимая как, Серёжа плюхнулся прямо в седло.

— Держи вожжи! — крикнул дед и бросил ему на руки две веревки. Инстинктивно он схватился за них и, чтобы удержаться, натянул их. Опытный конь воспринял это за команду и двинулся вперёд.

— А-а!! Я боюсь! — запищал в страхе неумеха.

Дедушка засмеялся:

— Давай, давай!.. Я — тут.

Он действительно шёл рядом и поддерживал скособочившегося от страха седока. Потом, шлёпнув внука по спине, приказал:

— Выпрямься! Держись!..

— Я боюсь.

— Ты мужик или кто? — грозно спросил дед. — А ну, сиди прямо, не как мешок с картошкой.

Исполнив это, ученик понял, как надежнее удержаться и не упасть.

Проделав небольшой круг, они подъехали снова к забору из жердей.

— Всё. Слезай. На первый раз хватит, — объявил дедушка и заторопился. — Быстрей, а то мне попадёт за отлучку.

Делать было нечего. Пришлось преодолевать новый приступ страха, рискуя свалиться, стал переволакивать босые ноги со спины коня на жерди забора.

Дедушка повёл «Мальчика» в конюшню, а дрожащий от напряжения и пережитого внук, стоял, приходя в себя, провожая их взглядом.

Так прошёл первый урок езды на коне.

За ним последовал, дня через два — второй. Уже смелее, ловчее. Потом третий… и вскоре он уже уверенно стал держаться в седле, управлял коньком.

Когда освоил получше, и побыстрее стал ездить.

Так у Серёжи появился свой конь. Друг, которому он приносил от своей доли хлеб и другие угощения.

Через год, когда ему исполнилось восемь лет, он на этом Мальчике отработал целое лето на сенокосе. Его зачислили подборщиком, убирать сено на полях. Началась, в полную меру его трудовая жизнь.

Берёзы

Я люблю, когда шумят берёзы,

Когда листья падают с берёз.

Слушаю — и набегают слёзы

На глаза, отвыкшие от слёз.

Всё очнётся в памяти невольно,

Отзовётся в сердце и в крови.

Станет как-то радостно и больно,

Будто кто-то шепчет о любви.

Только чаще побеждает проза,

Словно дунет ветер хмурых дней.

Ведь шумит такая же берёза

Над могилой матери моей.

На войне отца убила пуля,

А у нас в деревне у оград

С ветром и с дождём шумел, как улей,

Вот такой же жёлтый листопад…

Русь моя, люблю твои берёзы!

С первых лет я с ними жил и рос.

Потому и набегают слёзы

На глаза, отвыкшие от слёз...

Николай Рубцов.

«Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные

и Я успокою вас».

(Мф. 11,28).

Труды и вечёрки

Труды̀

Почему-то ранний, детский труд на поле, на току, меньше помнится. А вот короткое время отдыха помнится больше. Может, из-за тяжести, длительности и однообразия работ. Тогда, подросткам, лет с восьми-десяти, доверяли разнообразную работу в колхозе, на току, или на сенокосе.

Мальчишки разъезжали по полю на железном тарантасе с большими, полукруглыми, железными зубьями. Держась за вожжи и понукая смирных лошадей, они собирали железными граблями высушенное сено. Когда грабли заполнялись, ездок нажимал со всей детской силой на железную педаль. Большие полукружья грабель поднимались и большой пук сена падал на землю, оставляя ещё одну большую охапку на поле. Потом уже взрослые подбирали копна. Вилами забрасывали на телеги и вывозили. Либо свозили в один большой стог на этом же поле.

Малышня завидовала им, «уже взрослым». Те нарочно заводили лошадей поближе к ним, чтобы постращать, показать им, какие они грозные да ловкие. Настоящие мужики! Как они уже правят лошадьми и повозкой.

Поначалу все ребята мечтали о том, когда наконец вырастут, и им разрешат такую «мужскую» работу. А поездив день-другой на пекле, в пыли, сникали. Романтика быстро исчезала. Уныло, подчас нехотя, а то и при пинках, продолжали эту нелёгкую работу. Время было суровое, послевоенное, строгих порядков. За опоздание на работу, неосторожное слово, можно было загреметь в тюрьму. Поэтому некому и некогда было цацкаться с детьми. Если не родители, то бдительные колхозные конторщики, углядят «безхозного» паренька или девчонку, и враз запрягут в «общественно-полезный» труд.

Это поначалу, работа казалась весёлой, лёгкой и забавной. На деле же это подъём со взрослыми, в четыре утра. Когда самый крепкий сон. Вот когда маленькие работники завидовали малышне! Их никто не будил, не поднимал грозными окриками. Их никто не гнал по утреннему холоду на конюшню, где выдавали коня с холодным за ночь железным тарантасом. Совсем без радости они брались за вожжи, влезали в ледяные блюдца-сиденья. Выкатывали повозки и хмурые ехали в поле.

Труд восьми-десятилетних, был не лишним и для родителей. За него давали неполные, немногие трудодни. Такая работа считалась почти баловством, и мало оплачивалась. Подсобники, одним словом. Но и эти гроши были важны в послевоенной разрухе для каждой крестьянской семьи.

Начинали со сбора колосков на сжатом поле. Всё береглось и ценилось в те годы. Ничего не пропадало понапрасну.

Кроме того, каждый подросток был уже оприходован в колхозной конторе и как новобранец учтён, востребован. Хочешь-не хочешь — иди, работай! Они тобой, ещё ребёнком, полностью распоряжаются. Ты — их собственность. Имеют полную власть над тобой, как и над всеми взрослыми. Попробуй только не приди, или во время работ сверни в сторону. Слезь с этих граблей. Походи, присядь, приляг на землю, или искупайся. Пинков получишь! От рядом работающих мужиков, да и от своих же родственников.

Начало пятидесятых. Страх сталинских времён ещё правит страной! Но почему-то они запомнились и как время больших радостей и надежд. То ли потому, что совсем недавно отгремела война, в которой была одержана победа. Или потому, что трудно было одинаково всем. Равная бедность и общий труд объединяли, смывали горечь и обиды. Конечно же, решающее значение имели — чистота, нравственная сила, твёрдые правила морали, тогда ещё сохранённые и укрепившиеся в нашем народе за время войны.

Были и другие труды, обязанности у наших сверстников. Некоторые были приписаны к повозкам с железными бочками. Они ездили на ближайшие пруды. Ковшом набирали воду в вёдра. Носили их на высокий бугор берега к повозкам. Вздымали ручонками наверх и заливали бочки до краёв. Потом везли на огороды с капустой и прочими колхозными овощами. Там женщины вёдрами разносили воду по грядкам, поливали. Юный возница разворачивался и снова ехал заполнять бочку водой…

Кто-то работал в пылище и грохоте на току̀.

Другие, при любой погоде, весь световой, длиннющий день работали в колхозном саду. Тут было полегче и поразнообразней. Собирали в корзины и лукошки смородину, крыжовник, яблоки... Тут в тени, иногда можно было кинуть несколько горстей ягод в рот. Здесь в основном работали девчонки-подростки. Но тоже тяжело. Попробуй, потаскать тяжёлые корзины несколько часов, до темна...

Поначалу очень тяжело было втягиваться в такое ярмо. Еле доползали до домов. Порой и не раздевшись, засыпали мертвецким сном прямо за столом или на лавке.

Вечёрки

Постепенно новички привыкали к тяжёлым трудам и на удивление — оставались ещё силы для гуляний в короткий, летний вечер. Эта отрада наступала при вечерней прохладе.

В селе, стоящем на междугородной трассе, гулянья состояли из хождения молодёжи по дороге туда-сюда.

Отдельно ходили кучками, расфранчённые в бабушкины и мамины недоношенные скромные наряды девушки, разных возрастов и комплекций.. Так же обособленно прохаживались парни и пареньки, сопровождаемые малышнёй.

Несмотря на то, что трасса была важная, машин по ней тогда ездило немного. В основном «полуторки», ЗИСы... грузовые. Легковых машин тогда очень мало было. Поэтому ходить, не только по обочине, но и по самой дороге было безопасно. Особенно вечером, лишь изредка, тускло светящая фарами машина подползала гудя, скрипя и сгоняла на миг с дороги прогуливающихся. Те, пропустив машину, снова ступали на полотно шоссе и, не прерывая пения, шли дальше до конца села. Там разворачивались и шли обратно, до другого конца. Снова разворот… И так почти до утра.

Трудные, голодные и суровые времена, особенно в деревне, но почему-то люди пели везде и повсюду; дома и на улице, в пути и в поле, отдыхая и работая... И это было не странным чем-то, а естественным и нормальным состоянием. Руки и ноги уставали, а душа парѝла, радовалась и восхищалась окружающим...

Пели много, красиво. В основном пение было без гармони. От этого было выразительней, душевней. Когда звучат одни голоса, — чище, богаче звучание. Под гармонь голосили в основном бойкие, частушки.

Первыми начинали девицы:

Летом скучно без частушек,
Без весёлых песен -
Без гармошки заводной
Мир неинтересен!

А как боркински ребята
Храбрецы так храбрецы.
Три кило̀метра бежали —
Испугалися овцы.

Мы с милёночком гуляли
Возле нашего пруда;
Нас лягушки напугали —
Не пойдем больше туда.

Что сидите, мужики,
Штаны протираете?
В поле только сорняки,
А вы всё гуляете.

Ах, ты Лёша-Лёшенька
До чего ж хорошенький
Что ж гуляешь всё с другой?
Погуляй хоть раз со мной!

Не ругай меня, маманя,
Не ругай так грозно.
Ты сама была такая —
Приходила поздно

Парни гуртовались кучнее, были все в кепках. Они меньше пели, лузгали семечки, зубоскалили. Похохатывали на ходу, заигрывая с девицами, когда шли навстречу. Если принимались петь, то тоже обходились более частушками, те были подчас разухабистыми:

Мы частушек много знаем
И хороших, и плохих.
Интересно тем послушать,
Кто не знает никаких.

Ты зачем же завлекала,
Когда я тебе не мил?
Ты бы с осени сказала,
Я бы зиму не ходил.

Хулиган я, хулиган,

Хулиган я временный,

А в соседней деревеньке

Есть мужик беременный.

Я влюбился в Валентину
За её походочку
А она всё так же мимо
Плавает как лодочка!

А девушки-голубушки,
Ссориться не надо.
Ребята сами выберут,
Кому какую надо.

Те, в ком заиграли страстишки, отклонившись отдельными парами, ходили чуть в стороне, трепетно держась за ручки, приглушённо «ворковали». Кто был «особо продвинут», уходили подальше, во тьму придорожных посадок.

Подростки, только начинающие выходить на такие вечерние прогулки, плелись за старшими. Время их жениховства ещё не пришло, оставалось только баловство устраивать, когда выдавался подходящий случай.

Бывало, когда кто-нибудь кого подлавливал на чём или устраивал подвохи. Вот тогда смех оглашал стоящие вдоль дороги избы с тёмными окнами. Там все спали недолгим сном. Через четыре часа вставать!.. Иногда неслось оттуда шиканье на разгулявшихся:

— Ух, оглашенные!..

Возмущение разбуженных женщин было из опасения, что смех «гулёных» напугает маленьких детей, не даст восстановить силы усталым мужчинам.

У некоторых такие гулянья длились до самого рассвета, и, не поспав ни минуты, наскоро проглотив, что мать споро подала, они убегали на работу.

После того, как взрослые уйдут трудиться, вставала, когда солнышко пригреет многочисленная малышня. Детей было много, кровавых абортов тогда не вытворяли. Они были запрещены. Ребятишки выбегали из домов, немного пожевав чего-нибудь. У всех были свои обязанности. Кто кур с цыплятами кормил, кто уток на пруд отгонял, кто овец в стадо… Как воробушки, разлетались они хлопоча.

Играли мало, некогда было. Надо было чем-то и подкормиться. И вот бегали, ища сныть, щавель, «горлупу», клевер, заячью капусту... и земляника попадалась… Срывали и жевали всё, что попадалось. Особенно манили к себе поля, засеянные горохом и овсом. Но тут подкарауливала опасность. Объездчики на конях гонялись за всяким, кого увидят. Малого плёткой огреют, большого и отвезти в район могли…

Не взирая на опасность, подкрадывались дети от голодухи и к тока̀м. Там, если удавалось схватить в кепку пару горстей зерна, тоже было удачей. Потом эту добычу размалывали зубами всей компанией.

Синие, дрожа от холода, в который раз, по двое протаскивали старую корзину по взбаламученным водам двух прудов. Иногда улавливали карасика или двух. Это улов!..

Не забывали и про обязанности во дворе, саду, огороде... Пригоняли гусей, уток, овец, а кто и корову от стада.

К вечеру, набегавшись, нахватавшись всего и отовсюду, как набившие в зо̀бики воробышки, слетались дети в родительские избы. Так выживали, весёлые, довольные всем дети послевоенных лет.

Жило село! Трудилось, преодолевало большие невзгоды и… ходили вдоль шоссе по вечерам с песнями, женихались… Рожали и растили, как Бог даст, безбоязненно детей стране. Не гундели, как ныне, при сытости: «Зачем нищету плодить?..» Споров и склок, разводов — не было. Ещё и пели; дома, на работе, в поле, в дороге и на вечёрках… Да как пели задушевно! Умели радоваться. Были добры и отзывчивы. Заботились, помогали и жалели всех.

«Мать Моя и братья сии суть, слышащие слово Божие и творящие волю Его».

( Лк. 8, 21).

«История и те наглядные примеры, которые мы сами наблюдаем, убеждают нас в силе и справедливости слов Божиих. Действительно, люди, которые с почтением относились к своим родителям, заботились о них, доживают до глубокой старости и жизнь свою проводят во всяком благополучии, благоденствии. Напротив, дерзкие, непочтительные дети обычно только до преполовения дней своих доживают. И жизнь проводят во всевозможных бедствиях и несчастиях».

Архимандрит Кирилл (Павлов).

Поход к портному

Приближалась долгожданная осень, в это время мама забирала Серёжу домой в город. Но в этот раз никаких известий об этом не было. Тем более это было странно, потому, что первого сентября, Серёже уже надо было идти в школу, в первый класс.

В один из дней, бабушка, жалостливо погладив его по голове, сообщила ему:

— Ты не горюй, мы с тобой не пропадём. Мама твоя прислала письмо. Её не отпускают из больницы, а потом пошлют долечиваться в санаторий. Так что ты здесь, у нас в деревне, в школу пойдёшь.

Серёжа был сражён этой новостью. Он ничего не отвечал, только слеза покатилась из глаз. Бабушка вытерла её фартуком и спросила:

— Чего ты боишься? Вон и Лена наша и друг твой, Сашок Петроградкин (так звали вырвавшихся из блокады и поселившихся здесь Борисовых), другие твои друзья пойдут. Ты не один, с ними будешь.

Ничего не отвечал он, опустив голову. Бабушка озабоченно осмотрела его:

— Правда, на холода у тебя здесь ничего нет. Но мы подберём тебе, если не портфель старый, так сумку смастерим, в школе тебе дадут учебники, тетради... Надо нам тебе пальтецо сшить. Я вот старое отыскала, подходящее. Пойдём завтра с тобой за Мѐчу, к Филип Фомичу, портному. Он сошьёт тебе пальто.

Чтобы смириться с этой ужасной для него вестью, Серёжа молча кивнул бабушке Сане и вышел из избы.

Пошёл как всегда к своей утешительнице, старой ветле. Залёг в своё гнездо наверху, уставился немигающим взором на огороды, дворы, дома… Свыкался с болью, горечью и новым положением своим.

Появились и пугающие мысли: «А вдруг мама очень сильно больна? И никогда меня отсюда не заберёт? Я останусь здесь насовсем?!..»

Сколько ни горюй, ни высиживай, а спускаться и идти в дом надо.

За столом он ничего не ел. Сидел, опустив голову на руки.

Утром, чем свет его позвала бабушка, поторопила:

— Давай быстрей, пойдём, чтобы засветло вернуться. Идти-то далеко!..

Они прошли «зада̀ми», в конец своих огородов. Вдоль строя больших, диких груш. Пошли по пыльной дороге. Был яркий солнечный день.

Вскоре показался заросший пруд, заполненный головастиками и лягушками. Они ещё издали встретили путников хором. За прудом, угадывались в гуще деревьев несколько домов деревни Беляево.

Прошли мимо и углубились в знакомый смешанный лес. Сюда они, когда выдавалось время, ходили за грибами. Много там не наберёшь, но вот разноцветные, свежие сыроежки попадались. Поедали их прямо тут же сырыми. Сюда же несколько раз ходили на покос. Делянку небольшую давали здесь в лесу. Сколько исхитришься, нащиплешь меж деревьев, столько и твоё. Но телегу верхом, а то и две всё-таки накашивали.

Небольшой лес закончился, и они вышли на открытое пространство между полей. Снова запылили по разбитой телегами дороге. Слева и справа виднелись лесочки небольшими островками.

Шли долго. Солнце уже не на шутку палило. Часто отирала пот с лица баба Саня и Серёжа притомился. Когда казалось уже, что вот упадут от усталости и жары, появилась Божья помощь.

В промытой расщелине, тянувшейся змейкой среди пыльных полей, текла речка Мѐча. Они спустились к прозрачной чистой воде. Речушка хоть и невзрачная, будто ручеёк, но бойкая, с быстрым течением. Стайки рыбёшек носятся по ней туда-сюда.

Путники умылись, попили из речки, освежившись, пошли дальше. Бабушка на ходу вспомнила и вздохнула:

— Дуня тут утонула.

— Как утонула? В такой мелкоте?!.. — поразился Серёжа.

— Это здесь она такая мелкая, а есть омута̀, где с головой ухнуть можно и очень высокому взрослому. Она тоже вот в таком бочаге, с другими купалась, да захлебнулась, — припомнила бабушка.

— И никто не вытащил?

— Не сразу сообразили. А когда бросились туда, она уже на дне была. Там холодный ключ бил. Видно её судороги схватили…

Прошли молча какое-то расстояние. И когда уже опять стали покидать их последние силы, бабушка объявила:

— Вон и Перевѐзено. Дошли.

Мобилизовав последние силы, они вошли в большое село. Вначале мимо огородов, а потом вышли на главную улицу. Прямо напротив церкви.

Ещё на подходе к ней. Бабушка радостно заулыбалась. Никогда Серёжа не видел её такой радостной. Всегда озабоченная, нахмуренная, усталая. А тут будто подменили. Будто и не было двенадцати километров пути усталым, натруженным её больным ногам. Стала креститься и кланяться. Внук последовал её примеру.

— Первым делом надо в храм зайти, а потом уж всё остальное, — подсказала бабушка и направилась к большим дверям церкви.

Внук поспешил за ней.

Когда они вошли, Серёжа обомлел от блеска огоньков от лампадок и свечей. Отраженья их солнечных бликов на множестве золочёных и серебряных окладов икон, весело поблёскивали. Несколько огоньков светились и на большой «люстре» в центре храма. Строгие лики на иконах и старых фресках, взирали на них. Сдержанная тишина, нарушалась шорохом передвижений, эхом отражающимся от высоких стен. Приятный «вкусный» запах, будто лёгкой дымкой окутывал всех…

Поражённый увиденным, он не спеша рассматривал окружающее. Бабушка взяла в лавке свечи и приложившись к иконе в центре храма на возвышении, стала зажигать и расставлять свечи.

Поцеловав тоже икону в центре, он с восхищением и удивлением продолжил рассматривать всё вокруг. Такой красоты он не видел нигде и никогда!

В их деревне и в соседних не было церкви. Только в десяти километрах от них была когда-то, в селе Гавриловском. Там, осталась у дороги одна большая, полуразрушенная колокольня, которая уцелела только потому, что её приспособили под водонапорную башню.

Крестили Серёжу совсем маленьким в городе и трёхнедельного отдали в ясли. В те времена никаких поблажек роженицам и их деткам не было. Мать — тоже активный строитель коммунизма. Марш в общий строй! К станку, лопате, ведру с извёсткой, штукатуркой…

Не довелось ему до этого дня, бывать среди такого великолепия!..

Благодаря заботливой бабушке, тому, что она ради него, оставила множество своих неотложных дел. Позаботилась о нём, решила обновку ему справить. Усталая, пошла в такую даль, и его вот взяла с собой. Иначе он не увидел бы никогда таких мест, новых людей и особенно такую красивую церковь.

Бабушка подошла к нему. Прочитала вслух ещё молитвы, и они вышли. Надо было торопиться, уже был полдень.

Недалеко от церкви, бабушка уверенно вошла в калитку одного из домов.

Когда они поднимались по ступеням крыльца, им навстречу вышел высокий с одной рукой мужчина. Сразу приветливо возгласил:

— О, Саня врачёвская пришла! Давненько тебя не было. Проходи, проходи…

Увидев за ней входящего мальчика поинтересовался:

— А этот чей будет?

— Ольгин. Она в городе, болеет. Вот я за неё пришла.

— Ага, понятно. Проходите в дом.

Что удивило Серёжу, — во всю почти горницу стоял какой-то настил. На стол не похож. Низкий больно. И подход к нему был только с одной стороны.

— Давай, выкладывай, что у тебя, — прихрамывая, прошёл к настилу хозяин дома. — Вам же возвратиться успеть надо.

— Да, конечно, — согласилась бабушка. Сняв с плеч мешок, развязала его. Вынула содержимое и положила на настил.

— Та - ак… — покряхтывая, перевалился на настил, при помощи лавки портной, спросил:

— Что тут?

— Это пальто старшего внука. Он из него вырос. После него девчонки носили. У них всё пока есть. А вот у него нет ничего на зиму. Скоро уже начнутся холода. Сшить бы надо до них?..

— Надо, так надо, — озабоченно рассматривая принесённое проговорил портной, устраиваясь на корточках на настиле.

Дотянулся до длинной металлической линейки. Промерил одной рукой в разных направлениях старое, местами дырявое пальто. Попутно опытным взглядом взглядывая на Серёжу, прикидывал его размеры. Посетовал:

— Драпчик, конечно, неважнецкий...

— Какой уж есть, другого нет, — согласилась кротко бабушка. — Как-нибудь проходит.

Портной крякнул с досадой:

— Ладно, что-нибудь придумаем.

Глянув на мальчика, подозвал его к себе. Держа зубами один конец сантиметровой ленты, другой оттянул на нужную длину, промерил сверху вниз, по плечам.

В заключении снова перевалившись на лавку, а с неё на пол, при помощи подошедшей жены, встал. Чуть прихлопнув по плечу бабушку Саню, пообещал:

— Много заказов, но твоему мальцу пальто сошью. Не безпокойся!

Бабушка возрадовалась:

— Ой, дорогой ты мой. Спаси тебя Господи! Помолюсь за тебя со сродниками.

— Недельки через две приходите на примерку.

— С Божьей помощью доберёмся, — пообещала бабушка Саня и поклонившись, взяв за руку внука, пошла к выходу. День уже клонился к вечеру. Надо было торопиться.

Обратно шли очень быстро. Бабушка всё время взглядывала на заходящее солнце.

По пути она упомянула, что портной был танкистом на войне. Потерял руку, много ранений у него, правая нога на протезе.

— Страдалец… — вздохнула она о нём сочувственно. Похвалила. — Не ноет, не спился. Сам хлеб себе и семье зарабатывает. Помогай ему Бог!

Этот поход к портному и всё, что с ним связано; лес, поля, речка Мѐча, большое село и особенно церковь, надолго запомнились Серёже.

«Сии на колесницах, и сии на конех, мы же

имя Господа Бога нашего призовем»

(Пс. 19, 8).

Заказы о пересылке книг священника Виктора Кузнецова по почте принимаются по телефонам: 8 800 200 84 85 (Звонок безплатный по России) – «Зёрна»,8(495)3745072 — «Благовест», 8 (964) 583-08-11 – «Кириллица».

Для монастырей и приходов, общин... книги — безплатны. Звонить по тел. 8 (495) 670-99-92.

3 ноября 2022 Просмотров: 3 060