Один иеродиакон оступился. Ушёл из Лавры. Обратно его не принимали. Он настойчиво жил и трудился невдалеке от монастыря, и почти ежедневно приходил туда.

Почти все иноки, насельники и трудники Лавры отворачивались от него, или делали вид, будто не видят, не знают его.

Он же, согбенный, настойчиво приходил, и плача, размазывая слёзы по лицу, шептал: «Никому я здесь не нужен, кроме отца Кирилла…»

Время от времени воздевал руки к небу и просил:

«Господи! Помоги Батюшке, отцу Кириллу выздороветь. Чтобы он быстрее вернулся сюда. Я не могу без него. Жить невозможно! Его так здесь не хватает!»

Вернулся отец Кирилл в Лавру, но уже в «деревянном домике», и наверное больше и горше всех оплакивал его тот, бывший иеродиакон.

Предсказание

Незабвенный старец отец Николай Гурьянов, как то сказал приехавшему к нему архимандриту, настоятелю столичного монастыря, доверительно и тихо:

— А ты, горемычный, мытарства совсем проходить не будешь.

— Как? Не буду?!.. — хохотнул продвинутый, активный архимандрит. Для подтверждения своей радости спросил. — Сразу, прямиком в Рай попаду?!..

— Попадёшь. Только не Туда, — ответил со значением отец Николай.

Приехавший понял, что имеет в виду старец.

— Как? За что?!.. — возмутился архимандрит.

— Бог ведает «за что», — тихо, но безбоязненно и твёрдо проговорил отец Николай.

Смекалка

Девочки мирно играют с куклами во дворе. У каждой — своя. И каждая из скромных возможностей своих укутывает свою куколку. Прохожу мимо. Улыбаюсь. Не часто сейчас так свободно и безстрашно гуляют дети во дворе. Да ещё в простые, добрые куклы, а не в голенастых уродин «барби».

Прошёл уже мимо них, как слышу, что девочки повздорили. Оборачиваюсь и вижу, как одна у другой вырывает что-то. Обе кричат друг на друга. Та, что повыше, одолела подругу. Вырвала у неё тряпицу. Поменьше которая, заплакала, отошла в сторону.

Возвращаюсь к ним. Подхожу к обиженной, спрашиваю:

— Что у вас случилось?

— Она отобрала у меня мою тряпочку. Я ей свою Нюру укутывала, а теперь холодно будет моей Нюше.

— Не твоя, а моя! Врёшь ты всё! — огрызнулась на неё обидчица.

— А поделить поровну никак нельзя? — спрашиваю их.

— Нет! — резко отбрила меня захватчица.

Думаю, как быть?

Младшая плачет. Гладит безутешно свою полураздетую куколку.

Меня осеняет, смекалка помогла. Обещающе успокаиваю обиженную.

— Сейчас я…

Отворачиваюсь на минутку. Вытаскиваю край рубахи. Наклоняюсь, надкусываю край, рву. И вот! В руках у меня длинная полоска от моей новой красивой рубахи. Заправить укороченный край в брюки не удалось. Не беда, прикрою пиджаком.

Протягиваю большую полосу яркой ткани плачущей. Спрашиваю её:

— Как тебе? Нравится? Подойдёт?!..

Она придирчиво осматривает протянутый ей подарок. Осторожно, с опаской берёт. Обматывает моей тканью свою куклу. Та разом преобразилась. Стала как индийская красавица в «сари».

Слышу, как обидчица настырно вызывает утешенную на скандал, дразнит её.

— А у меня всё равно красивей!

— Нет! У меня лучше, – отвечает вторая.

Снова спор и ссора... Жаль, что без этого и детские игры не обходятся.

«Всё могу в укрепляющем меня Иисусе Христе».

(Фил. 4, 13).

Благоразумие

Встретились неожиданно двое, не виделись лет двадцать. Оба узнали друг друга. После общих слов-приветствий и бытовых вопросов-ответов, он решился признаться ей:

Он (застенчиво улыбаясь): — Ты знаешь, Люся, а я ведь тебя, ой, как обожа-ал!

Люся удивлена:

— Да ну?!

— Серьёзно.

Она (озорно): — Что ж ты терялся, Боренька? Сообщить надо было.

— Тогда ты не только меня, никого из нас в группе не замечала. С пижоном каким-то, из МГИМО ходила. Куда уж нам!

— Да хватит прибедняться.

— А знаешь, о чём я больше всего тогда думал?

— О чём?

— О том, как я тебе предложение сделаю, и ты удивишься, а потом согласишься. После, как мы с тобой жить будем вместе. Ходить везде. И как после, постепенно, ты меня полюбишь…

Люся (через паузу, с грустью): — Что же ты промолчал тогда об этом?

— Побоялся.

— Чего?

— Красоты твоей.

— Ну, и дурачок.

— Наверное. С другой стороны, это ты сейчас так говоришь.

— Не спорю…

Он замолчал, борясь с буйно разгоревшейся фантазией воспоминаний и желаний.

Долго молчали.

Выждав, когда всё в нём угомонится, Борис уже ровным тоном предложил ей:

— А теперь давай забудем всё и этот разговор тоже. Прости, что я его начал.

— Что тут плохого? — удивилась она. – Хорошо, что встретились, поговорили.

Не сразу, не соглашаясь с ней, он промолвил:

— Назад никогда не надо оглядываться. Смотреть надо только вперёд. Иначе споткнёшься. К тому же, хоть косвенно, но получается, что я не доволен, жалуюсь на свою сложившуюся жизнь. Это не так, на самом деле, у меня всё в порядке, слава Богу. Кроме того, не хорошо с моей стороны, по отношению к моей жене, которая верно, с большим терпением прошла со мной многое в жизни. Двоих детей родила мне и помогла вырастить. Ты тоже, в почитании своего мужа, от такого разговора не преумножила. Так что прости.

Она согласно вздохнула, утешающе слегка улыбнулась:

— Ничего, бывает. Мы же — люди, бываем и слабенькими…

— Да, поддаёмся порой не нужным, излишним чувствам. Вместо благодарения, копаемся, ропщем на то благое, что у нас есть, чем одарил нас Бог.

Ещё помолчали, с приятностью глядя друг на друга, одобряя и запоминая перед расставанием, скорее всего навсегда…

Он подбадривая её, предложил:

— Давай попрощаемся как надо. Забудем, отбросим разгулявшиеся эмоции, какие возникли, и укрепимся в том, что есть, как сложилось у нас. Будем благодарными и верными тем, кто разделил с нами свою жизнь.

— Согласна.

— Я благодарен всему, за прошлое и сегодняшнее. За встречу нашу. К счастью, мы не переступили в ней грань дозволенного, ничего в ней не потеряли. Не допустили себя до скверны, как некоторые глупцы, которые из такого начинают раскручивать разрушительный и пошлый роман.

— Да, ты прав…

— Ещё как прав!

С благодарностью сжав её руку, он попросил:

— Давай пожелаем друг другу счастья и… постоянства во всём… и простимся. Поклонился. Отошёл. Помахав ей рукой, громко произнёс:

— Прощай, чу̀дное видение!..

Она промокнув выступившие слёзы, тоже улыбнулась. Грустная и благодарная, помахала ему в ответ.

«Не падайте духом и не унывайте:

малодушие не заповедано христианам»

(архиепископ Аверкий (Кедров))

Разрыв

Был Сергий «важным» человеком. Среди прочих благих забот, взялся он помогать и отдаленному, испытывавшему трудности монастырю. Наладились хорошие отношения с настоятелем.

Сблизился Сергий там с иеромонахом Василием средних лет, из столицы, блестяще образован, занимал там высокий пост. Всё оставив, ушёл в монастырь. Интересно и полезно для души было с ним беседовать. Послушание у него было свечное. Заведовал он кустарной мастерской по изготовлению свечей.

Посмотрел Сергий, как они там трудятся и пришёл в уныние. Допотопные, самодельные барабаны, крутят через велосипедную цепь большие фанерные барабаны туда-сюда, проводя нитки через банку с жидким парафином. Его перед этим на старой электроплитке вытапливают в тазу из старых огарков. Дым, смрад в тесном, подвальном помещении без окон… условия невыносимые… Всё это с поразительным старанием и смирением выносили двое послушников и его знакомый иеромонах Василий.

Приехав в отпуск через год, Сергий, после объятий и обильной трапезы с настоятелем монастыря, пошёл проведать своих знакомцев в свечной. Однако иеромонаха Василия там не было. Спросил он помощников об отце Василии. Они долго молчали, потом неохотно, с печалью ответили:

— Заболел он лёгкими, кашлял и настоятель отправил его отсюда домой.

— Отец Василий так захотел?

— Не-ет… – возразили оба молодых послушника. — Он хотел здесь остаться и даже очень просил об этом настоятеля, но тот дал указание, чтобы его увезли отсюда.

Помолчав, и пользуясь своим особым статусом, а потому имеющим возможность свободного выражения, Сергий подытожил:

— Значит, когда здоровье есть и пришедший сюда может работать как конь, он — нужен. Когда же в тяжёлой, а порой и вредной, как у вас работе, человек перестаёт трудиться в полную силу, то изгоняется, он — не нужен?..

Молчание послушников было подтверждением его слов.

— Он уж второй за три года, — робко дополнил, один из послушников.

После этого Сергий пошёл к настоятелю и впервые разговаривал с ним строго. Закончил так:

— Нельзя так. Не по-христиански получается. Так в миру могут относиться к людям, но не в монастырях. Надо было перевести отца Василия на другое послушание, по силам его и возможностям. а не изгонять из монастыря. Вы предлагали ему такое?

— Нет. Здесь — не богодельня и не курорт… — мрачно, по хозяйски отчеканил настоятель.

— А что же здесь?

— Место неутомимых трудов. Как духовных, так и физических, — поучающе отрапортовал начальник.

— А люди?..

— Что «люди»? Те из них, кто готов и может нести иноческий подвиг, те трудятся. Возводят в себе духовные твердыни и порушенные здесь безбожниками здания.

— А вы, как заботливый отец для них, не должны разве создавать для них атмосферу добра, любви, сострадания, создания наиболее благоприятных условий, исходя из индивидуальных возможностей каждого?..

— Вы простите меня Сергей Михайлович, я вас ценю. Вы много делаете полезного для нашего монастыря, но при всей симпатии к вам, скажу вам, что у меня нет времени на создание каждому, как вы выразились «атмосферы, индивидуальных, благоприятных условий»… и прочих тонкостей. — усмехаясь, настоятель приятельски похлопал его по плечу.

Сергий уклонился от таких нежностей и продолжил:

— Вы же должны думать о духовной составляющей своих подчинённых.

— На эти мирлихлюндии у меня нет времени, я же сказал вам.

— Тогда что здесь? Казарма?..

— Называйте, как хотите, но здесь нужен труд прежде всего, полноценный, напряжённый.

— А люди где?

— Я уже отвечал вам на это, — с досадой поморщился настоятель. — Люди там, за оградой монастыря, со всякими гуманитарными отношениями.

— Здесь тогда кто?

— Послушники. Беспрекословные послушники! — теряя терпение, повысил голос настоятель.

Наступила долгая пауза, которую нарушил гость. Он в отчаянии развёл руками в стороны и с сожалением произнёс:

— При всех обстоятельствах, нужно прежде всего думать о людях. Это я вам говорю, как опытный управленец. Тогда всякие дела будут успешными. Рачительный хозяин, если плохо заботится о коне, к примеру, — далеко не уедет…

Помолчали ещё. И опять первым заговорил прибывший:

— То, как вы поступили с отцом Василием и я слышал с другими, — очень опасный прецедент. Он неминуемо отражается на остальных насельниках монастыря. Это не просто разрыв отношений с тем, или иным послушником или монахом. Это — разрыв душевных основ в человеке. Вы своим жестоким распоряжением убиваете в людях саму Веру. Монастырь, — не казарма и не образцовая, частная артель. Это — обитель милосердия! А вы как поступаете?..

Настоятель сложив руки на груди, терпеливо выслушивал замечания гостя, но ничего не говорил в ответ.

Не стал дожидаться Сергий других его объяснений, вышел.

Больше в этот монастырь он не приезжал.

Мой народ

Среди скорбей, среди невзгод,

Всегда я помню мой народ;

Не тот народ, что ближним мстит,

Громит, кощунствует, хулит,

Сквернит святыни, нагло лжёт,

Льёт кровь, насилует и жжёт,

Но тот народ – святой народ,

Что крест безропотно несёт,

В душе печаль свою таит,

Скорбит, страдает и молчит.

Народ, которого уста

Взывают к милости Христа.

И шепчут с крестного пути:

«Помилуй, Господи, прости!..»

Сергей Бехтеев.

«Не преуспев в попытках уничтожить Россию силой, нас цинично, расчётливо и подло толкают на путь духовного самоубийства»

(митрополит Иоанн (Снычёв).

Пагубная печать

Поехал я в благословенный Сергиев Посад.

Подошла электричка и я расположился в вагоне. Место удобное. Людей немного. Хорошо и потому, что я вёз много тяжёлых книг.

Один из проходивших мимо по проходу пожилой мужчина, увидев меня, остановился рядом и заявил:

— Я сяду здесь, рядом со священником. Будем разговаривать.

Мне это было далеко не желательно. Хотелось помолиться перед приездом в Лавру. Пустословить всю дорогу мне совсем не хотелось, но и возразить я не мог.

Мужчина безцеремонно плюхнувшись рядом со мной, сразу же открыл все свои речевые шлюзы, и на меня хлынул поток его слов.

Он начал рассказывать мне про себя в возвышенных тонах. Рассказал, что он помогал создавать атомно-ракетный щит нашей Родины. Работал среди учёных и военных в качестве какого-то представителя, я догалался, что от известных «органов». Дослужился якобы до майора. И вот сейчас занят хорошим и полезным делом. Облагораживает кладбище военных и учёных, помогает строить храм.

Желая обрисовать словами красоту восстанавливаемой их общиной церкви, словоохотливый собеседник спросил:

— Вы видели церковь у метро «Юго-Западная»?

— Да, — ответил я.

— А знаете, какая она была раньше? Лет пятнадцать-двадцать назад. Я в ней, простите, писал и какал, как и все. Там такой бурьян был!..

Меня в дрожь привели сии слова его, но он, не обращая внимания, продолжал:

— У нас там рядом общежитие было и мы туда «ходили». Там же ничего почти не было.

— Святой, в честь которого установлен храм, всё время там находится. Даже если и фундамент разрушен, закатан асфальтом… – предостерёг я беззастенчивого рассказчика от будущих кощунственных действий. Но он не слушал меня, продолжал безостановочно трещать о всём подряд и вперемежку. Перекинулся на подробный рассказ о своей семье, потом снова вернулся к своим общественным подвигам последнего, свободного от службы времени. При этом, во всех его рассказах присутствовали подозрительность, критиканство, отталкивающий негатив.

Всё это можно было рассказать в течение пяти минут, но он излагал это более получаса, со всеми ненужными подробностями до самых Мытищ. Мне приходилось это смиренно выслушивать и не отвергать, дабы не вызвать непредсказуемой реакции его при людях. Такова одна из граней священнического креста.

Народу за это время заметно прибавилось. Люди стали стоять в проходах. Незванный собеседник переключился со своей трескотнёй на кого-то из близстоящих. Воспользовавшись этим, я отвернулся к окну. Увлёкшись рассматриванием пейзажей, я не сразу расслышал женский, командный выкрик:

— Эй, подвинься! Расселся тут…

Не понял я поначалу, что эти слова относятся ко мне, но мой навязчивый собеседник ответил за меня грубиянке:

— Что это за «эй»? Так нельзя обращаться. Тем более к священнику.

Оценил я замечание соседа, возрадовался, редко, кто сейчас так встаёт на защиту пожилых, тем более священников.

— Вот ещё! — фыркнула лет на тридцать моложе меня дама, разодетая в меха и блестящую кожу. – Буду я тут. Перед всяким…

Она грузно уселась между нами, продолжив ворчать накрашенными губами:

— Я всё-таки женщина! Поэтому отношение должно быть уважительное — ко мне.

— Простите. Я не заметил вас, — попытался я остудить её пыл.

— «Не заметил» он. Надо смотреть, куда надо, а не отворачиваться, когда едешь с людями! — продолжила отчитывать меня дамочка. — Привыкли на своих лимузинах кататься…

— Прошу вас. Не надо. Я же извинился, — снова примирительно попросил я, но тут неожиданно из-за неё цыкнул сосед:

— Хватит вам! Не базарьте!..

Я был ошеломлён. Он же меня, ещё минуту назад защищал! А тут… объединил в одно, общее с этой дамочкой, низвёл меня до уровня такого же вагонного склочника. Отчитал при ещё трёх пассажирах сидящих напротив, и многих стоящих рядом. Я был потрясён таким коварством.

С полным чувством справедливого распорядителя, правоты своего поступка, сосед тут же с улыбочкой перенёс направление своих бесед, с рядом усевшейся. Так же легко, как до этого со мной. Как ни в чём не бывало, начал балагурить с ней на какие-то весёлые темы.

Польщённая, что её приглашают к общению, вместо отвергнутого «попа», она с удовольствием, стала поддерживать болтологию с вагонным трепачём.

Долго они сотрясали воздух, пока тётя с претензиями не встала, и поплыла к раздвижной двери вагона.

По радиосвязи объявили остановку «Заветы Ильича». Мне горько подумалось: «В «нужном» месте живёт дамочка. Вот уж точно, кто выполняет «заветы» злодея, разрушившего с соплеменниками многовековой русский, богоугодный уклад, нравственный строй России».

Ещё дама не уплыла за пределы видимости, как говорливый сосед снова придвинувшись ко мне, с прежней приятностью и благорасположением, продолжил свою болтовню со мной. Это так же повергло меня в изумление. Ещё и потому, что тот снова запел «на духовные темы».

Несмотря на выработанные навыки смирения и терпения, я не мог больше выносить поток его болтовни. Несмотря на почтение к его преклонному возрасту, этот вертлявый как червь «особист» при учёных, стал для меня невыносимым.

Сухо буркнув ему что-то, я взял тяжёлые сумки и вышел в проход. Поклонившись окружающим, негромко попросил у всех: «Простите» и пошёл в передние, переполненные вагоны. Хотя до Сергиева Посада ехать ещё далеко, придётся стоять с грузом, но лучше так, чем под пытками служаки из «органов»…

Уходил я без гнева и раздражения, а с сожалением думая о том, как же может изуродовать человека «особая» служба. Где нужно – провоцировать, подглядывать, подслушивать, лгать и передавать о «объекте» информацию. Особенность её, как раз и состоит в том, насколько эта «информация» выявляет подслушанные, выявленные, пикантные, тайные, теневые и слабые стороны людей.

Бедный он, несчастный человек. На всю жизнь въелась в него эта каверзность и не даёт ему покоя, даже после многих лет ухода из «строя», в запас. Въевшаяся во все поры пагубная печать «профессии», лишает его покоя, радости, и света. Везде и во всём, он видит только не доброе, подозрительное, осудительное. Даже близкие, наверное, сторонятся и избегают его. Неужели он не видит, не чувствует это? Несмотря на всю свою болтливость и внешнее угодничество, он даже случайным попутчикам, на второй минуте становится неприятен и отвратителен. Будто лезущая ко всем, чрезмерно привязчивая, измызганная, злая собачонка. Как же он одинок несчастный!..

Как бы он ни пытался со своей непрестанной болтовнёй, старанием везде и повсюду привлечь к себе симпатии и внимание, у него, судя по его потрёпанному виду, ничего не получилось и в служебном положении, наверное и в личной, семейной жизни. Никакой он не «полковник». Какой-нибудь старший уполномоченный по чему-нибудь. Как ни выворачивайся, каждый раз, вновь и вновь, вырастает стена между ним и теми слушателями, которых он лихо зацепит в первые минуты. А что уж говорить про соседей и сослуживцев участвующих с ним в общих делах... И всё благодаря его «профессии». Она, как диавольская татуировка, – не смываема. Содрать её можно только вместе с кожей.

Одна надежда, что Бог долготерпелив и милостив. Привёл же Он его к благим делам по восстановлению храма. Может быть трудами, добрыми делами и начинаниями, и глубоким, искренним покаянием, он изменится, иссякнет в нём чекистская нахрапистость, самоуверенная исступлённость. Может и спасётся?..

«Любовь к себе уничтожает любовь к ближнему»

(Старец Паисий Святогорец).

О себе

Ещё до появления последней напасти, помощница обратив внимание на недомогание священника, озабоченно спрашивает его:

— Батюшка, как вы себя чувствуете?

Он неохотно, но признаётся:

— Неважно как то…

— Что у вас?

— Кашель. Слабость…

— Это у многих сейчас. Видно завезли нам новое изобретение, от наших «учителей» и «друзей».

— Наверное, — соглашается священник.

— Вы знаете, а ведь Господь справедливо сказал: «Ибо все взявшие меч, мечем и погибнут» (Мф. 26, 52), и в народе говорят – «Не рой другому яму, сам в неё попадёшь». Так и есть. Вот вчера читала, что в Америке произошла новая утечка из их закрытых, секретных лабораторий. Тысячи людей заразились непонятным вирусом. Пишут, что через мышей. А те, откуда заразу получили? Наверняка из такой лаборатории. Это как со СПИДом. Готовили против всего мира, а получили в первую очередь для себя.

— Может и так, — соглашается священник.

— Вам болеть нельзя.

— Никому нельзя.

— Вы бы особо помолились о себе, чтобы выздороветь, — советует доброжелательная женщина.

Подумав, священник, чуть улыбнувшись, отвечает:

— «Особо» о себе — некогда, да и стыдно, как-то. О вас, о вашем здоровье, прихожан, я обязан неустанно молиться, в любом состоянии и во всякое время. О себе потом, как-нибудь, на ходу. Ничего, перемогусь.

«Спасение к месту не привязано. Для спасающихся везде путь тесный и прискорбный. И никто ещё цветами усыпать его не ухитрился».

(свт. Феофан Затворник).

Трудная работа

Пришёл с работы муж. Огляделся, в доме порядок. Спрашивает жену:

— Как ты?

— Устала, — отвечает та безрадостно и мрачно.

— Много работала? — посочувствовал муж.

— Нет. Устала от себя. От раздражённости своей.

Помолчав, муж соглашается:

— Да, это тяжело. Нужна постоянная слежка за собой, — скорбно вздохнул. — Приходится с предельным вниманием следить за своими делами, словами... Они — как блохи! Только зазевался, тут- как тут!.. Заедят совсем, если давать им потачки. Надо ухватывать их… и выдёргивать, выдёргивать!..

— Трудно, — призналась жена.

— Ещё как трудно! — с жаром поддержал её супруг. — А что делать?! Другого способа нет. Это как с огородом. Не следи, не ухаживай за ним, зарастёт весь чертополохом, дурнотравьем, всякая гадость там заведётся.

— Похоже, — согласилась жена.

— Такая наша доля. «В поте лица» — заповедал Господь, надо без устали выпалывать плохое, а вместо него, усилием воли, сажать, поливать, взращивать в себе добрые дела, мысли и чувства.

— А отдыхать когда?

— Никогда!

— Ну, так неинтересно!

— «Интересы» у нас потом будут. Когда время наше подойдёт. Господь, если заслужим, как пшеницу, в житницу Свою определит. Тогда и возрадуемся!

— Тут тоже повеселиться хочется.

— У нас многое для радостей есть. Рождество! Масленица. Пасха! Много праздников церковных. Да и личных тоже… Рождение детей, крещение, венчание… Солнце, тепло, морозец, дождичек… много чем одаривает нас Господь.

— Это-то да… Но однообразно как-то… Отвлечься, отдохнуть тоже хочется.

— От чего? Как?

— Не знаю…

— Пошлые застолья, телевизор, шашлычки, пивцо, заграничные курорты и прочие «удовольствия» тебе поманили?

— Да нет… Но хочется чего-то необычного…

— Еве в Раю тоже захотелось «необычного, интересненького». Знаешь, что из-за этого произошло... Так что уйми свои наваждения и искушения от лукавого. Научи себя радоваться тому, что Бог посылает. А про «отдых» мама моя хорошо приговаривала: «Отдо́хнем, когда сдохнем». Грубовато, но — правильно.

Переобувшись, вымыв руки, он прошёл в горницу и продолжил:

— Если не заниматься такой ежедневной прополкой себя, то всё зарастёт. Если же упорно трудиться, то будет — цветущий, красивый и благоуханный сад. Это трудно. Сорняки сами лезут, заполоняют всё, а благородные цветы только трудом и заботой насаждаются. Но они-то и дают красоту, радость как самому человеку, так и всему окружающему. Говорил же кто-то: «Каждый из нас — сад, а садовник в нём — воля».

Заказы о пересылке книг священника Виктора Кузнецова по почте принимаются по телефонам: 8 800 200 84 85 (Звонок безплатный по России) — интернет-магазин «Зёрна», 8(495)3745072 — издательство «Благовест»,8 (964) 583-08-11 – инт. – магазин «Кириллица».

Для монастырей и приходов, общин... книги — безплатны. Звонить по тел. 8 (495) 670-99-92.

15 мая 2023 Просмотров: 3 903