"Светлой памяти возлюбленного Государя".Н.Д. Тальберг. Глава 3

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

Прежде упоминалась мною военная служба Государя. О понимании им обязанностей офицеров можно судить по сказанному 2 августа 1911 года юнкерам и пажам при производстве их в офицеры: «Господа! Сегодня самый знаменательный для вас день. Помните то, что я вам скажу. Будьте в течение всей вашей жизни хорошими христианами, честными и преданными слугами своей Родине и своему Государю. Служите изо всех сил, с полным сознанием, что если каждый из вас честно и сознательно будет исполнять свое дело, какую бы маленькую должность ни занимал, он принесет большую пользу Родине и своей части.

Относитесь с уважением к вашим начальникам и без критики, друг к другу - по-товарищески, памятуя, что все вы составляете частицу одной семьи - великой русской армии. Служите примером подчиненным вам солдатам как в военное, так и в мирное время. От души желаю всем вам успеха в предстоящей службе и поздравляю вас, господа, с производством в офицеры».

Семью «великой русской армии» Государь хорошо знал. Вступление его в нее описал генерал-лейтенант Евгений Карлович Миллер в одной из «Лекций о России», прочитанной им в 1928 году в Париже.

«6 мая 1884 года Наследнику Цесаревичу исполнилось 16 лет и, как достигший совершеннолетия, он - атаман всех казачьих войск - принес присягу под штандартом лейб-гвардии Атаманского полка. Имев счастье, как выпускной кадет, присутствовать на этом торжестве, впервые переступивши порог Зимнего дворца, я никогда не забуду этой трогательной и величественной картины в Георгиевском зале: умиленные и восторженные взоры великанов - бородачей атаманцев и сосредоточенный серьезный вид Наследника, казавшегося много моложе своих лет, его взволнованный, но звучный голос, которому он усилием воли придавал чеканную твердость, когда произносил слова клятвы, даваемой своему отцу Императору Александру III и в лице его - России. С этой минуты Наследник Цесаревич считался на действительной военной службе».

Военное дело Наследник изучал под руководством таких общепризнанных знатоков его, как генералы Драгомиров, Леер и Лобко. Одновременно он знакомился и практически с военной службой, бытом офицера и солдата. Будущий монарх последовательно с 1887 года исполнял обязанности строевого офицера. В лейб - гвардии Преображенском полку он был субалтерн-офицером, потом ротным командиром; в лейб-гусарском полку был тоже младшим офицером, затем командиром эскадрона. Один лагерный сбор он провел в составе гвардейской конной артиллерии.

По свидетельству генерала Миллера, в прошлом офицера лейб-гвардии гусарского полка, Наследнику по душе был именно весь уклад полковой жизни: тесная товарищеская среда, простые и вполне определенные взаимоотношения - дружественные вне службы и строго дисциплинированные во время несения службы. Но особенно привлекала его возможность ближе подойти к солдату, к простому человеку из толщи народной. Входя в жизнь и быт солдат вверенной ему роты или эскадрона, наблюдая и изучая солдатскую психологию, взаимоотношения офицеров и солдат, Наследник вынес из своего пребывания в войсковых частях не только глубокую искреннюю любовь к военной среде, к армии, но и совершенно определенные взгляды на духовную сторону жизни в казарме.

Мечтой Наследника была возможность командовать полком. Он желал провести в жизнь свои взгляды на офицера и солдата, на их взаимоотношения, на отношения к службе и собственным примером увлечь офицеров на путь еще большего приближения к солдату. Это не осуществилось из-за неожиданной кончины Императора Александра III. Но то, что он приобрел, командуя ротой и эскадроном, отразилось на npeдпринятых им как Государем мерах для улучшения самой жизни офицера и солдата.

В первые же годы его царствования были увеличены содержание офицеров и пенсии. В желании скрасить казарменную жизнь и зная, как солдат, взятый от сохи, тяготится замкнутой жизнью в казарме, Государь приказал увеличить число и продолжительность их отпусков. Упразднены были в связи с этим вольные работы в полках, исполнявшиеся осенью, когда именно солдаты могли увольняться в отпуск. При постройке казарм приказано было обращать особое внимание на устройство квартир для семейных офицеров. Понимая, какое значение для всего уклада офицерской жизни имеет офицерское собрание, в особенности в глухой провинции, Государь неоднократно помогал оборудованию их из собственных средств. По личному почину Государя улучшено было довольствие солдат. Bведено было чайное довольствие и отпуск постельных принадлежностей.

Государем проведено было производство o6eр-офицеров в чины через каждые четыре года. Исключительное внимание уделял Государь вопросу о сверхсрочных унтер-офицерах. Подпрапорщикам выслужившим сроки, обеспечены были места с соответственным положением в других ведомствах. Для возвышения звания солдата в собственных его глазах отменены были телесные наказания для штрафованных солдат. Издан был приказ о ношении погон нестроевыми денщиками, причем «казенная прислуга» была переименована в денщиков и вестовых.

Из писем Государя к пребывавшей временами в Дании Императрице Марии Феодоровне видно, какую радость всегда доставляла ему возможность близкого общения с военной средой. 17 ноября 1905 года он из Царского Села писал царице-матери: «Я хочу видеть полки здесь по очереди и начну с Семеновского полка». В декабре он сообщил: «Семеновский полк был в великолепном виде, хотя его батальоны не видали друг друга полтора месяца вследствие службы в Петербурге. Мин и все офицеры были в отличном расположении духа.

26 ноября был Георгиевский праздник. Новых кавалеров было довольно много: из армии прибыло 150 человек. За два дня мы смотрели 800 солдат 1-го армейского корпуса, вернувшегося с войны, чтобы быть учителями молодых солдат своих полков. Приехали между ними и 100 новочеркассцев. Всем раненым и оставшимся в строю я дал Георгиевские кресты. Такая радость была видеть этих славных людей, которые с таким самоотвержением послужили в страшной и трудной войне. Старый Мейендорф, их командир, бегал около них и расспрашивал о тех боях, в которых он был с ними, а я рядом говорил с другими, на это не обращал никакого внимания. Было очень забавно».

«Сегодня был смотр Московскому полку - тоже блестящий. Офицеры вчера обедали у нас, теперь это уже вошло в привычку. Аликс (Государыня) отлично разговаривает со всеми пo-pycски». «6-го происходил великолепный парад Гвардейскому экипажу, стрелкам и другим частям в манеже. Было чудное солнце, светло и радостно на душе. Я им передал твои поздравления (Императрица была шефом Гвардейского экипажа), и матросы долго кричали „ура!" в ответ; 3-го был очередной смотр преображенцам. Погода была теплая, и Аликс взяла с собою маленького (Наследника), который cмотрел на парад со ступенек подъезда перед дворцом. Полк был очень рад его видеть. В память этого Николаша (Великий Князь Николай Николаевич, главно-командующий войсками гвардии и Петербургского военного округа) был зачислен в списки полка. Восторг неописуемый. Я так счастлив, что войска полюбили Николашу и верят ему. Недавно он принимал всех командиров частей, причем сказал им такую горячую речь о верности долгу и присяге, что все пpисутствующие плакали и „ура!" их было слышно на улице. Это я знаю от самих начальников частей».

Бывший преображенец А. Ф. Гирс дополняет изложенное генералом Миллером: «Осенью 1892 года стало известно, что Император Александр III выразил желание, чтобы Наследник Цесаревич, недавно возвратившийся из путешествия на Дальний Восток и уже отбывший стаж ротного командира в лейб-гвардии Преображенском полку, вернулся в тот же полк в чине полковника для командования батальоном. Наследник Цесаревич имел в то время 24 года. Через несколько дней после объявления в приказе по полку в конце декабря того же года о назначении Наследника командиром 1-го батальона он прибыл утром в казармы на Миллионной улице для его принятия от полковника Огарева.

Наследник Цесаревич обошел с командующим полком Великим Князем Константином Константиновичем и полковником Огаревым все ротные и батальонные помещения, посетил кухню, пробовал пищу, знакомился с состоянием денежных сумм и батальонного имущества и по окончании занятий в ротах прошел в офицерское собрание, где перед общим завтраком ему были представлены все офицеры. С этого дня Наследник почти ежедневно приезжал в батальон во время утренних занятий, наблюдал за их ходом, вел подробные беседы с ротными командирами и младшими офицерами по вопросам, касающимся службы, в перерывы разговаривал с солдатами и скоро начал поражать знанием всех фамилий унтер-офицеров своего батальона и губерний, из которых они вышли. С самого начала Наследник обратил внимание на занятия с солдатами грамотностью, стараясь внушить им, что звание солдата высоко и почетно, как то значилось в раздававшейся им памятке. Присутствуя при обучении нижних чинов фехтованию, Наследник любил взять ружье и с небольшого разбега проткнуть штыком чучело, а при стрельбе дробинками пострелять цель с солдатами. В этом сказалось его влечение к спорту, в те далекие времена еще крайне примитивному.

Наследник исполнял все сопряженные с его должностью обязанности и наряду с другими батальонными командирами назначался дежурным по караулам. К этой службе он относился с особым вниманием, увлекая других своим примером. В исполнение инструкции санкт-петербургского коменданта, невзирая ни на какую погоду или зимнюю стужу, он поздно вечером объезжал караулы и для обхода постов вызывал разводящего. По установленному правилу, в каждом батальоне в течение зимних месяцев назначалось несколько офицерских собраний для решения тактических задач, предлагавшихся батальонными командирами.

Эти собрания обыкновенно проходили вяло, офицеры не любили высказываться, и батальонные командиры, добившись толка, давали свое заключение, которое охотно принималось всеми. Цесаревич посмотрел на это дело серьезно. Он являлся в собрание с собственноручно написанной задачей и приложенным к ней планом; на столе развертывалась „зеленка", и Его Высочество предлагал каждому, начиная с младшего, высказаться. Попытки отмолчаться успеха не имели, приходилось подчиниться необходимости, в поставленный вопрос вникнуть и над ним задуматься. Выслушав всех, Наследник объявлял решение которое записывалось, и собрание заканчивалось.

По окончании в 1893 году смотра новобранцев производившегося командующим полком и прошедшего во всех ротах 1-го батальона отлично, Наследник собрал своих ротных командиров и передал им, что он считал бы полезным производить в праздничные дни прогулки с солдатами небольшими группами под руководством и надзором старших унтер-офицеров для осмотра памятников и достопримечательностей столицы, как, например, Петропавловской крепости, Исаакиевского и Казанского соборов, домика Петра Великого и прочее. Наследник заметил, что даже старослужащие не могли ему сказать, где находятся памятники Петру Великому и Суворову, и это стыдно...

Наследник, убедившись во время лагерного сбора, что офицеров интересует постройка Сибирской железной дороги, по словам Гирса, заявил: «Я приглашу в собрание обедать товарища председателя комитета Куломзина, и тогда мы поговорим об этом подробнее». Через несколько дней на общем четверговом обеде уже находился статс-секретарь Куломзин. По окончании обеда офицеры опять подвинули свои стулья к центру стола. Куломзин начал с того, что постройка Сибирской железной дороги является одним из величайших дел царствования Императора Александра III, поручившего руководство комитетом, ввиду его важности, Наследнику Цесаревичу. После этого Его Императорское Высочество стал говорить о международном, экономическом и стратегическом значении дороги, о трудностях, которые пришлось преодолеть при переговорах с Китаем и при прокладке рельсового пути через намеченные города, реки и горы. Наследник поразил всех детальными знаниями этого сложного, требующего специальной подготовки большого государственного дела.

Во время лагерного сбора 1894 года Великий Князь Константин Константинович пригласил на четверговый обед профессора истории академика С. Ф. Платонова, желая переговорить с ним по поводу нового издания истории полка. После окончания обеда Платонов встал и обратился к сидевшим за столом с речью, в которой он отметил, что пpeoбраженцы всегда были носителями высокого воинского духа и служебного долга. Это проходит через всю их историю. Затем он стал говорить об основателе полка царе Петре как величайшем преобразователе, не имевшем в мире себе равного. Наследник заметил: «Царь Петр, расчищая ниву русской жизни и уничтожая плевелы, не пощадил и здоровые ростки, укреплявшие народное самосознание. Не все в допетровской Руси было плохо, не все на Западе было достойно подражания. Это почувствовала Императрица Елисавета Петровна, и с помощью такого замечательного русского самородка, каким был Разумовский, ею было кое-что восстановлено». Затем ушли вглубь истории, заговорили о татарах и смутном времени, его героях и жертвах.

Государь, насколько понимаешь его, духовно 6ыл связан с тремя царственными предками. Статс-секретарь А. А. Половцев заносил в свой дневник 29 октября 1894 года, через восемь дней после вступления Государя на престол: «Вечером из достоверных повествований слышу, что новый Государь - усердный поклонник Императора Николая I (вероятно потому, что плохо знает его царствование)». Половцев принадлежал к числу умеренно либеральных сановников XIX столетия, и, естественно, чужд был ему Император Николай Павлович. В глубоком знании отечественной истории Императором Николаем Александровичем Половцев мог потом убедиться состоя деятельным членом возглавляемого Государем Императорского исторического общества. Половцев подносил Государю очередные тома издававшегося обществом «Биографического словаря» и выслушивал его отзывы.

Император Николай I был дорог Государю своей идейной определенностью и твердостью, исполнением долга, беспредельной верой и беспрекословным подчинением воле Божией.

Веру и благочестие унаследовал Государь от обожаемого им отца, в свою очередь воспринявшего эти величайшие блага от своей матери Императрицы Марии Александровны, мало еще освещенной историей. А. Ф. Тютчева, состоявшая при ней фрейлиной, когда она еще была Цесаревной, писала о ней: «Душа Великой Княгини была из тех, которые принадлежат монастырю. Ее хорошо можно было себе представить под монашеским покрывалом, коленопреклоненной под сенью высоких готических сводов, объятую безмолвием, изнуренную постом, долгим созерцательным бдением и продолжительными церковными службами...»

Тютчева, подарив ей 1 января 1856 года, в канун памяти преставления преподобного Серафима, еще не прославленного, маленький образок с его изображением, пишет: «Я очень верю для нее в молитву этого святого и уверена, что он оказывает ей особое покровительство, ибо oн предсказал о ней еще прежде, чем она прибыла в Россию, что она будет „благодатная" и матерью для России и Православной Церкви». Действительно Государыня ревностно служила Церкви, особенно посвящая себя развитию миссионерства. Внук ее проявил почин в прославлении преподобного Серафима.

Вера в Промысел Божий поддерживала Императора Александра III при выполнении им царственного служения России, начатого у окровавленного одра Царя - Освободителя. (Выше приводилось высказанное им в письме Победоносцеву в последний день трагического 1881 года.)

В очень тревожное время, во время беспорядков 1905 года, министр иностранных дел А. П. Извольский принят был Государем. Он вспоминал впоследствии: «В тот день, когда мятеж достигал своего кульминационного пункта, я находился близ Императора Николая, которому я делал устный доклад; это происходило в Петергофе, во дворце или вернее, на Императорской даче, расположенной на берегу Финского залива, напротив острова, на котором высится на расстоянии около пятнадцати километров Кронштадтская крепость. Я сидел против Государя у маленького стола при окне с видом на море. В окно виднелись вдали линии укреплений.

Пока я докладывал Государю разные очередные дела, мы явственно слышали звук канонады которая, казалось, с минуты на минуту делалась более интенсивной. Государь слушал меня внимательно и ставил мне, согласно своему обычаю, вопросы, которые доказывали, что он интересуется мельчайшими подробностями моего доклада; он должен был знать, что в эти минуты в нескольких милях от него дело шло об его короне. Если бы крепость осталась в руках восставших, то положение столицы сделалось бы не только ненадежным, но и его собственная судьба, и судьба его семьи были бы серьезно угрожаемы: орудия Кронштадта могли помешать всякой попытке бегства морем.

Когда мой доклад был закончен, Государь остался несколько мгновений спокойным, смотря через открытое окно на линию горизонта. Я же был охвачен сильным волнением и не мог воздержаться, рискуя нарушением этикета, чтобы не выразить моего удивления видеть его столь спокойным. Государь, по-видимому, вовсе не был покороблен моим замечанием. Обратив на меня свой взор, необычайную доброту которого столь часто отмечали, он ответил мне этими резко врезавшимися в мою память словами: „Если вы видите меня столь спокойным, то это потому, что я имею непоколебимую веру в то, что судьба России, моя собственная судьба и судьба моей семьи в руках Господа, Который поставил меня на то место, где я нахожусь. Что бы ни случилось, я склонюсь перед Его волей в убеждении, что никогда не имел иной мысли, как служить той стране, которую Он мне вручил"».

Ольденбург пишет: «Вера в Бога и в свой долг царского служения были основой всех взглядов Императора Николая II. Он считал, что ответственность за судьбы России лежит на нем, что он отвечает за них перед престолом Всевышнего. Другие могут советовать, другие могут ему мешать, но ответ за Россию перед Богом лежит на нем. Из этого вытекало и отношение к ограничению власти, которое он считал переложением ответственности на других не призванных, и к отдельным министрам, претендовавшим, по его мнению, на слишком большое влияние в государстве. „Они напортят - а отвечать мне", - таково было в упрощенной форме рассуждение Государя».

«Император Николай II обладал живым умом, продолжает Ольденбург, - быстро схватывающим существо докладываемых ему вопросов. Все, кто имел с ним деловое общение, в один голос об этом свидетельствуют. У него была исключительная память, в частности, на лица. Государь имел также упорную и неутомимую волю в осуществлении своих планов. Он не забывал их, постоянно к ним возвращался и зачастую в конце концов добивался своего.

Иное мнение было широко распространено потому, что у Государя поверх железной руки была бархатная перчатка. Воля его была подобна не громовому удару, она проявлялась не взрывами и бурными столкновениями, она, скорее, напоминала неуклонный бег ручья с горной высоты к равнине океана: он огибает препятствия, отклоняется в cторону, но в конце концов с неизменным постоянством близится к своей цели».

Президент Французской республики Эмиль Лубе в своих воспоминаниях писал: «О русском Императоре говорят, что он доступен разным влияниям. Это глубоко неверно. Русский Император сам проводит свои идеи. Он защищает их с постоянством и большой силой. У него есть зрело продуманные и тщательно выработанные планы. Над осуществлением их он трудится беспрестанно.

Иной раз кажется что-либо забытым. Но он все помнит. Например, в наше собеседование в Компьене (в 1901 году. - Н. Т.) у нас был интимный разговор о необходимости земельной реформы в России. Русский Император заверял меня, что он давно думает об этом. Когда реформа землеустройства была проведена, мне было сообщено об этом через посла, причем любезно вспомянут был наш разговор... Под личиной робости, немного женственности царь имеет сильную душу и мужественное сердце, непоколебимо верное. Он знает, куда идет и чего хочет».

Государь действительно с самого начала своего царствования озабочен был благоустроением крестьянства, придавая этому делу огромное значение. В лице оцененного им П. А. Столыпина нашел он волевого министра, который, использовав подготовленный ранее способными и опытными чиновниками материал, сумел осуществить предначертания Государя. Подчеркивая значение в этом деле Столыпина, считаю все же, что земельная реформа, как и другие крупные преобразования кипучего творчеством последнего царствования, должно именовать преобразованиями Императора Николая II как это было принято в отношении реформ его деда Императора Александра II.

По почину Государя и силой его воли проводилась борьба с пьянством, причем Император Hиколай Александрович не побоялся сильного сокращения тех доходов, которые давала государству продажа водки. В 1914 году он уволил председателя Совета министров и министра финансов В. Н. Коковцева, этому не сочувствовавшего.

Государь твердо отстаивал полезное просвещенное детище своего родителя - церковноприходские школы, против которых вело кампанию большинство членов Государственных Дум. Благодаря неуклонной настойчивости Государя Россия возродила после войны с Японией свой флот, который к началу войны 1914 года представлял внушительную силу и блестяще проявил себя во время борьбы с мощным противником.

Мамантов так заканчивает свою книгу: «Не принимая участия в делах государственного управления и стоя далеко от политики, я не могу, конечно, говорить о деятельности Государя в этой области. Что же касается дел Канцелярии прошений, то есть paccмотрения и решения Государем ходатайств об оказании милости, правосудия и удовлетворения жалоб несправедливо обиженных, то должен сказать, работать с ним в этом отношении было наслаждением. С врожденным и сильно развитым чувством справедливости, добрый, слишком, к сожалению, добрый, гуманный, он с величайшей готовностью шел навстречу предлагавшимся ему канцелярией мерам восстановления незаслуженно попранных прав и смягчению суровых велений закона, когда изъятие из него не нарушало ничьих интересов и вызывалось требованиями высшей справедливости. Я не говорю уже об оказании им широкой помощи впавшим в нужду - доброта его в таких случаях не имела предела, и только недостаток средств заставлял его с сожалением отказывать.

В публике и в обращении было распространено мнение о том, что Государь часто меняет свои решения в зависимости от того, кто последний с ним говорил. По Канцелярии прошений за 15-20 лет близко мне известной ее деятельности ничего подобного не было. Принятое Государем решение ни разу не изменялось им, несмотря на явные иногда или еще чаще закулисные влияния близких к нему лиц. Я уже говорил выше о способности Государя удивительно быстро схватывать сущность самых путаных и сложных дел, повергавшихся на его рассмотрение. Способность эта чрезвычайно облегчала нам труд и упрощала наши всеподданнейшие доклады, которые не только не затрудняли нас, по крайней мере барона Будберга и меня, но, наоборот, доставляли нам нравственное удовлетворение, поощряя нас к дальнейшей работе и к поддержанию безупречной репутации дорогого нам учреждения.

Заканчивая воспоминания о далеком прошлом и о Государе, не могу не упомянуть о том, как горячо любил он Россию: он жил ее интересами, радовался ее успехам и мучился постигшими ее бедствиями. Это сквозило у него во всем, в каждом его суждении в каждом поступке и отражалось на его настроении. Я не в состоянии подтвердить это неопровержимыми данными, но я глубоко убежден, что всякий, кто имел счастье быть в непосредственном и частном общении с обаятельной личностью Государя Николая Александровича, удостоверит то же самое».

Навеки останется памятным почин, проявленный именно Государем в вопросе о необходимости державам приступить к общему разоружению и установить порядок мирного разрешения спорных вопросов. Предложение русского царя вызвало слабый отклик в остальных государствах. Все свелось к установлению Гаагского международного суда, оправдавшего затем его важность, к запрещению применения на войне разрывных пуль и тому подобному.

Когда собралась 9 ноября 1921 года Вашингтонская конференция по вопросу о морских вооружениях, президент Гардинг в своей вступительной речи вспомнил, кому принадлежал почин в этом деле: «Предложение ограничить вооружения путем соглашения между державами не ново. При этом случае, быть может, уместно вспомнить благородные стремления, выраженные двадцать три года назад в Императорском рескрипте Его Величества Императора Всероссийского». Прочтя почти целиком, как он выразился, "ясные и выразительные слова русской ноты", президент сказал: "С таким сознанием своего долга Его Величество Император Всероссийский предложил созыв конференции, которая должна была заняться этой важной проблемой".

Государь понимал огромную важность для России закрепления на берегах Тихого океана. Великий Сибирский путь сооружался под его, тогда еще Наследника Престола, руководством. Мудрый Менделеев писал: «Только неразумное резонерство спрашивало: к чему эта дорога? А все вдумчивые люди видели в ней великое и чисто русское дело... Путь к океану - Тихому и Великому, к равновесию центробежной нашей силы с центростремительной, к будущей истории, которая неизбежно станет совершаться на берегах и водах Великого океана».

Знаменитому русскому ученому вторит С. Тайлер, американский летописец русско-японской войны: «Россия должна была прочно утвердиться на Печилийском заливе и найти свой естественный выход в его свободных гаванях, иначе все труды и жертвы долгих лет оказались бы бесплодными и великая сибирская империя осталась бы только гигантским тупиком». Японии важно было, как Германии в 1914 году, начать войну неожиданным ударом по русскому флоту, пока на Дальнем Востоке не были сосредоточены большие силы. Как и в 1917 году, конечная победа России была в 1905 году сорвана внутренней смутой в тылу. Император Вильгельм в острый момент мирных переговоров России с Японией в Портсмуте советовал Государю передать вопрос о войне и мире на рассмотрение намеченной к созыву Государственной Думе. Он писал 7 августа 1905 года: «Если бы она (Дума) высказалась за мир, то ты был бы уполномочен нацией заключить мир на условиях, предложенных в Вашингтоне твоим делегатам... Никто в твоей армии или стране, или в остальном мире не будет иметь права тебя пopицать... Если Дума сочтет предложение неприемлемым, то сама Россия через посредство Думы призовет тебя, своего Императора, продолжать борьбу, принимая ответственность за все последствия».

Сколь чуждым понятию Государя своего царственного долга был этот совет! Он ответил: «Ты знаешь, как я ненавижу кровопролитие, но все же оно более приемлемо, нежели позорный мир, когда вера в себя, в свое Отечество была бы окончательно разбита... Я готов нести всю ответственность caм потому что совесть моя чиста и я знаю, что большинство народа меня поддержит. Я вполне знаю всю громадную важность переживаемого мною момента, но не могу действовать иначе». Витте, который вел переговоры с японцами, имел точные указания Государя о приемлемых им условиях мира. К изумлению всех, Япония приняла предложение Государя. Витте телеграфировал своему монарху: «Япония приняла Ваши требования относительно мирных условий, и, таким образом, мир 6yдет восстановлен благодаря мудрым и твердым решениям Вашим и в точности согласно предначертания Вашего Величества. Россия остается на Дальнем Востоке великой державой, какой она была доднесь и останется вовеки». Это и осуществилось. Через несколько лет после Портсмута Япония заключила с Россией дружественный договор.

Государь, озабоченный сохранением мира, в особенности в Европе, одобрил план создания континентального союза, предложенный императором Вильгельмом 10-11 июля 1905 года в финляндских шхерах на рейде Бьерке. Бьеркский оборонительный договор взаимно обязывал Россию и Германию оказывать друг другу поддержку в случае нападения на них в Европе. Острие договора было ясно направлено против Англии, поддерживавшей Японию во время ее войны с Россией, интриговавшей против последней в Персии и в других восточных странах, напуганной ростом морских сил Германии и ее колониальной политикой. Россия приняла на себя обязательство привлечь к этому союзу Францию, которая имела некоторые основания быть недовольной Англией.

К сожалению, договор этот, вследствие несогласия Франции и несочувствия ему известных кругов в России и Германии, не вступил в силу. Более того, через полстолетия, после двух страшных войн, породивших и укрепивших преступный коммунизм, державы континентальной Европы, главным образом так долго враждовавшие Германия и Франция, постепенно приходят к тому, что задумано было в Бьерке.

Твердым было желание Государя сохранить мир в Европе в 1908-1909 годах, когда русское общество было возмущено аннексией Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины, которые Берлинским трактатом 1878 года поступили во временное ее распоряжение для устройства в них нормального управления.

Шумела печать, во всех крупных городах происходили собрания, в коих звучали воинственные нотки.

Тревожно было настроение в Сербии. Германия выявила свое намерение поддержать союзную с ней Австро-Венгрию. Русскому обществу и самому Государю сначала не было известно то, что, как пишет Ольденбург, «Россия еще в 1876 году по Рейхштадтскому соглашению, а затем особою статьею австро-германо-русского соглашения 18 июня 1881 года изъявила согласие на аннексию Боснии и Герцеговины». «Австро-Венгрия, - гласила эта статья, - сохраняет за собою право аннексировать эти провинции в то время, когда найдет это нужным». Положение осложнялось еще тем, что аннексия произошла через несколько дней после свидания министра иностранных дел А. П. Извольского с австрийским министром Эренталем в замке Бухлов. Он согласился, когда Эренталь обещал исполнить ряд желаний России в отношении Турции и Болгарии. Извольский полагал, что эти изменения Берлинского трактата будут оглашены одновременно. Эренталь же выступил отдельно. Боснийский кризис длился более пяти месяцев.

Государь 8 октября 1908 года затронул этот вопрос в своем письме к Императрице Марии Феодоровне пребывавшей в Копенгагене: «Но вот что более чем грустно и чего я никогда не слыхал. На днях Чарыков (посол в Константинополе или товарищ министра иностранных дел. - Я Т.) прислал мне секретные бумаги 1878 года. Из них я узнал, что после бесконечных споров с Австрией Россия согласилась на присоединение Боснии и Герцеговины в будущем! И об этом же согласии, данном тогда гранпапа (Императором Александром II. - Я Г.), пишет мне старик император (Франц-Иосиф). Fichue position! Я получил его письмо две недели тому назад и до сих пор ему не ответил. Ты понимаешь, какой это неприятный сюрприз и в каком неудобном положении мы очутились. Я никогда не думал, что существует такая секретная статья, и ничего не слышал об этом от Гирса и Лобанова, при которых происходили эти события».

19 марта 1909 года Государь, возвращаясь к этому вопросу, писал Императрице-матери: «Кроме дурных людей, в России никто теперь не желает войны, а, по-моему, она была очень близка. Как только опасность ее прошла, сейчас же начинают кричать, что мы унижены, оскорблены и т. п.».

Из книги "Светлой памяти возлюбленного Государя" Н.Д. Тальберга

По материалам сайта «Русь Святая»