Вдруг один из мужчин, озорно улыбнувшись, взъерошил мальчику волосы. Другой взяв за обе щеки растянул их в стороны. Третий взял за плечи его одежду и дёрнул вверх, всхлобучив её. Мужики всякий раз смеялись новой «шутке».

Спокойно и терпеливо переносил всё это Данила. Не возмущался, не плакался, не спорил, — даже не уклонялся от безцеремонных действий взрослых.

Подпитые мужики, умилившись его терпению и беззлобию, стали наперебой обнимать и целовать мальчика. Поправили ему одежду и пригладили ласково растрёпанные волосы. Один из «мучителей» выразил общее их отношение:

— Настоящее дитё церкви.

Другой поддержал его:

— Ангел! Сущий ангел ты, Данилушка.

— Блаженный… — дал определение первый.

Третий поклонился ребёнку:

— Прости нас. Мы так, любя… Иди, Бог с тобою.

Восхищённые, хмельные мужики с навернувшейся слезой, долго провожали взглядом удалявшегося Данилку.

Один из них, с завистью провожая взглядом мальчика, с тоской признался:

— Эх! Жаль, что нас таких вот молодыми к церкви не приучили… Совсем же другая у нас жисть-то получилась бы…

Всюду Бог

В этой чуткой тишине,

В этой шири полевой

В этой синей вышине

У меня над головой,

В серебре текущих вод,

В ветре, тихом, словно вздох,

Чую сердцем, что живёт

Всюду всё создавший Бог!

В. Афанасьев

"Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдишься и от слов своих осудишься."

(Мф. 12:36).

Не осторожные слова

Внимательными нам надо быть к нашим поступкам, словам и даже… мыслям и желаниям. Вот печальный пример.

Как-то давно напечатали интервью с известной тогда гимнасткой Еленой Мухиной. Перед Олимпиадой-80, в Москве, решила она сделать сложнейшее упражнение без страховки. Упала на тренировке и сломала позвоночник. Около тридцати лет пролежала парализованной. В одном из интервью того времени, она признаётся в неосторожных словах своих:

— Я тогда всё время хотела отдохнуть. Так уставала на тренировках, что часто говорила: "Вот бы отдохнуть. Лечь, полежать и почитать... Теперь вот «отдыхаю». Лежу и читаю...»

Молодуха

Дама жалуется подруге:

— Представляешь? Что за народ такой пошёл? Место в транспорте перестали уступать.

Подруга, оглядев её, спрашивает:

— Ты давно так одеваться стала? Причёску и подтяжку лица сделала?

Дама, хвалясь:

— Да с месяц как…

— Вот и результат! — смеётся подруга. — Помолодев лет на 10 – 15, молодухой стала. Поэтому и перестали тебе место уступать. Тут уж выбери что-нибудь одно. Или выглядеть естественно, человеком преклонного возраста, или — молодиться. Тогда, вот так… и будут соответственно с тобой поступать. Одно из двух. Уж не взыщи. Чего же здесь обижаться-то?

«Вне Православия русский человек — дрянь, хуже, чем ничто.

Вне Православия русского человека просто не существует»

(Ф.М. Достоевский)

Привязанность

Священник спрашивает у женщины целые дни проводящей перед телевизором:

— И что ты там увидела?

— Много интересного.

— Что? Одна гадость там! Либо научают вас сериалы интригам, через показ судов склокам, а про другое и говорить срамно: разврат, жестокость, соучастие в грехе. Не одобряю твою привязанность к этому.

— Нет, батюшка. Я хорошие передачи смотрю. Про природу, животных...

— А попутно, сколько рекламной и прочей гадости напитаешься?..

— Последние новости смотрю.

— Это тоже, не безусловно. Ты думаешь, что всё, что тебе там показывают, так на самом деле и есть?

— Да.

— А вот и нет. Там столько "умельцев". Один снимает то и так, «как надо», чтобы понравилось начальникам, пропустили в эфир. Другие — с ножницами и указаниями стригут. Третьи, ещё выше начальнички, в свою очередь, озираясь на более высших — контроль свой и "своё видение" перед эфиром вносят. Так что это от «объективности» — далеко отстоит!..

— Как же так? События, они и есть — события. Сами по себе. То, что произошло!

— Их можно так подать, а можно и эдак. Совсем в другом виде. Это всё равно, что спросить про что-нибудь нескольких человек, чтобы они пересказали произошедшее. В результате, "на выходе" можно услышать такие небылицы!..

— Я переживаю за всех.

— Как?

— Смотрю и плачу.

— А толк какой?

— Как же! Сочувствую им.

— Это хорошо, но лучше и полезней было бы для тех бедствующих, про которых показывают, если бы ты встала и помолилась. Помощь была бы им. Ведь не делаешь этого?

Пристрастная телезрительница молчит.

Священник продолжает:

— Вместо доброго, ко злому прилепляешься. Гнев, возмущение, осуждение на виноватых, которых тебе подставляют там, показывают, — вот что клокочет в тебе при этом. Так ведь?

Телезрительница молчит.

— Съедает тебя этот "чёрный квадрат". Ты и в храм почти перестала ходить. Отвяжись ты от этого рогатого беса. Прилепись опять к приходу, спасению своему.

Через паузу священник указал на "красный угол", где нагло, уверенно стоял на тумбе телевизор. Гневно спросил:

— Иконы где?

— Они там, в серванте. Вон они, — указала она на малюсенькие иконки, едва видневшиеся среди рюмок.

— Тебе не стыдно?..

Женщина снова молчит.

— Вот твоя антиикона, — указал священник на телевизор. — Вот кому ты "молишься". Вот где — твой хозяин. Остановись Клавдия, вразумись. Иначе он, — священник опять указал на телевизор, — совсем тебя сожрёт, утянет. Знаешь, куда...

«Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших, а только доброе для назидания в вере, дабы оно доставляло благодать слушающим». (Еф.4:29).

Переложка

Много стало проблем на работе и дома нелады…

Как многие, ныне соблазнённые сериалами по ТВ, глянцевыми журналами и прочей дрянью, Сергей решился тоже «утешиться», но не с пивом и прочей отравой, а так вот… завести «роман», найти себе «отраду». Такая вскоре нашлась.

Скромная девушка из другого города. Иногда она приезжала к ним на фирму сдавать квартальные отчёты. Завёл разговор с ней, добыл номер её телефона, поздравления стал посылать всякие... При её приезде начались прогулки, беседы в кафе и прочее. Для сегодняшних нравов — очень невинно, вроде бы. Правда ничего Сергей пока не сообщал понравившейся ему девушке о том, что он женат и есть маленький сын. Но постепенно начал даже настраиваться на перемену своего семейного положения. Подумывал о разводе и новой женитьбе на доброй и милой провинциалочке.

Но… случился непредсказуемый казус.

Находясь в командировке в другом городе, Сергей написал два письма. Жене и той, к которой склонялось уже его сердце. Положив письма в конверты, написав адреса, он опустил их в почтовый ящик.

Через неделю вернулся из командировки в обыденный ход событий. Дома — без видимых изменений, на работе тоже… Стал ждать писем от полюбившейся дивчины. А её всё нет... Может на почте письмо затеряли? Может родители распечатали и не отдали ей?..

Чуть ли ни каждый день, он ходил на почту узнать, нет ли ему письма «до востребования». Их, не было.

Наконец предмет его волнений, долгожданная прибыла с очередным отчётом к ним на фирму. Но… что такое?! Она и бровью не повела, увидев Сергея, на любой его вопрос не отвечала, резко отворачивалась. Совсем уже разволновавшись и осерчав, он спросил её:

— Ты можешь объяснить, что случилось?!..

В ответ, она раскрыла свою сумочку и бросила ему на стол письмо его из командировки. Оно было порвано и измято.

Недоуменно взяв половинки мятого конверта в руки, Сергей вытащил оттуда повреждённые страницы самого письма и увидел: «Здравствуй дорогая Тамусенька! Жёнушка моя и сыночек! Пишу вам…»

Всё стало сразу ясно… Перепутал конверты. Произошла ошибка, переложка! В разные адреса направил он письма свои. То, что предназначалось жене и сыну, отправил предмету своих «левых» воздыханий. Что посылалось «налево», пошло «направо», к жене…

Предъявительница вещественного обвинения, не стала дожидаться каких-либо объяснений от него, бодро, подчёркнуто улыбаясь и прощаясь со всеми, вышла из дверей офиса.

Не помнил он, как доработал этот день ошеломлённый такой новостью.

Домой шёл с ужасом! Что-то же устроит ему и жена!..

Этот страх был побеждён недоуменными мыслями:

«Но ведь прошло уже столько времени! Она же наверняка тоже получила письмо-переложку, — подумал он, шагая медленно к дому. — Почему она ни словом не обмолвилась об этом?.. Правда поначалу, когда он приехал, она была в очень большом напряжении. Сергей тогда подумал, что у неё неприятности произошли на работе, или с родителями?.. Ни словом она не выдала своей боли!.. Надо же! Какая!.. Мудрая женщина. Истинная хранительница мира и домашнего очага. А я… пёс шелудивый. Заигрался. Одни только обиды приношу ей. Какой же я!..»

Вот и дом. Подъезд. Дверь квартиры.

Со страхом и трепетом Сергей несмело нажал на звонок. Дверь быстро распахнулась. Жена, чмокнув его в щёку, на бегу уже из кухни, объяснила:

— Прости. У меня рыба горит! Разденься сам.

Тут ему в ноги бросился пятилетний сынишка. Обнял у колен сразу за обе ноги, прижался к нему. Сергей с большой радостью, до сего не изведанной, погладил его по головке. Сам присел перед ним, обнял его, и уткнулся лицом в его пахнущие сеном и дождиком волосики. Из глаз Сергия полились слёзы. «Как, я — мерзавец, решился куда-то там в другую сторону свалить? Как посмел подумать даже о том, чтобы бросить не только жену, но и это чудненькое создание моё?! Мальчика моего любимого…»

Минуты три Сергей не мог оторваться от замершего сына. Потом, расцеловав мальчика, встал.

Жена стояла у двери в прихожую и всё видела. Мудро, грустно и одновременно радостно наблюдая за происходящим.

Шагнул к ней Сергей, обнял, уткнулся в густой пучок волос, поцеловав кротко попросил:

— Прости.

И тут она ничего не сказала в ответ, не двигалась. Из чего он заключил, как больно и трудно она пережила его измену.

Почувствовал важность момента, выбежал к ним вновь из комнаты сынишка. Снова прижался, обнял за ноги, теперь обоих. Те долго, усердно терпели, а потом прорвало их. Они счастливо засмеялись, склонились к нему, наперебой целуя его в щёки.

— Всё! — бойко скомандовала хозяйка. — Мыть руки. Всем — за стол!

Сергей пошёл к умывальнику. Смотря на весело журчащую воду, подумал о том, как же радостно жить чистой открытой жизнью!.. Вспомнил присказку и пробурчал её себе в поучение: «Дома, пироги – слаще».

Сорванный урок

На перемене Васька Петухов куражился, скакал с парты на парту. Пока не споткнулся и упал, ударившись о стулья. Встать не смог. Морщась, скорчившись, обнял ноги, собравшись в комочек и заголосил:

— Ой, ёй, ёй!.. Мм..а.. Ух ты!..

Все подлетели к нему. Одни предлагали поднять его и пытались сделать это. Другие кричали о том, что надо бежать к завучу, чтобы вызвать «скорую», потому, как кабинет школьного врача, как всегда — закрыт и там никого нет…

В это время вошла в класс Эльза Яковлевна. Должен был начаться урок.

Ей сбивчиво начали объяснять наперебой, что случилось. Она, не спеша, прошла к учительскому столу и ровным тоном приказала:

— Так! Всем сесть.

Ученики опешили. «Как сесть?.. Такое горе!»...

— Сесть, я сказала, — требовательно повторила учительница.

Все стоят в растерянности.

— Я сколько буду повторять?..

Вдруг, один ученик осмелился и робко сказал:

— Ему же плохо. Врача надо срочно. Вот мы и волнуемся…

— А не надо волноваться. Надо подчиняться правилам поведения. Делать надо то, что сказал учитель.

Недоумевая, пожав плечами, ученики расселись, посматривая на корчащегося на полу от боли одноклассника.

Удовлетворённая исходом первого своего действия, учительница, не спеша, продолжила свои поучения:

— Вы должны предметно убедиться в том, что не стоит нарушать общих правил. Вот вам — результаты.

Она небрежно ткнула указкой в сторону стонущего бедолаги. Потом, будто она давно ждала такого наглядного примера, величественно продолжила:

— Ведь это не просто так. Это вам в назидание всё происходит.

Не выдержал и привстал Серёжа Николаев, попросил:

— Может я сбегаю к завучу? Или сам позвоню. Надо же вызвать врача.

— Что «надо» делать мне более известно. Инициатива в классе должна исходить только от учителя, а ваше дело — только слушать и выполнять. Ясно?

— Ясно, — мрачно согласился Серёжа, и нехотя сел на место.

Тут вскочила бойкая Верочка и выразила свою тревогу:

— Но ведь ему плохо, а мы ничего не делаем. Так нельзя же!..

— Это что ещё такое?!.. — возмутилась Эльза Яковлевна. — Ты меня ещё будешь учить, что можно, а что нельзя?!

— Ему же больно… — подчиняясь, вяло произнесла и опустилась на стул Верочка.

— Иногда полезно пострадать, чтобы покрепче запомнить, как надо себя вести, — снова воспарила в поучениях учительница.

Серёжа не выдержал. Ничего не говоря, он вскочил и бросился к двери.

— Что это такое?! Николаев, сядь! На место я сказала!!..

Но ученик уже скрылся за дверью. Слышно было, как он побежал по гулкому коридору.

Вскоре в класс вбежали возбуждённые, учительница младших классов, две нянечки и пожилой слесарь.

— Позвольте. Что это такое? Почему вы врываетесь?!.. — разгневалась и на них Эльза Яковлевна, но вошедшие её не слушали.

Подложив широкую доску под затихшего уже от болевого шока Васю, они вынесли его из класса, и понесли вниз к выходу, к приближающейся «скорой».

В класс, хмуро опустив голову, вернулся Серёжа.

Учительница набросилась на него:

— Ты почему не послушался меня, а? — впилась в него своим взглядом учительница. — Я тебе давала разрешение на твой самовольный поступок?!..

Тишина.

— Так, считайте, что урок вы сорвали. Об этом я сообщу директору. Пусть он с вами разбирается, — с затаённым торжеством сообщила Эльза Яковлевна.

Потом она повернулась опять к Серёже:

— А ты, Николаев, как один из главных виновников, завтра придёшь с отцом. Без этого я тебя на занятия не допускаю! Понял?

— Понял, — печально согласился он.

Дома, вкратце рассказав отцу о случившемся, объяснив причину вызова в школу, он очень озабоченно спросил:

— Пап, а почему она себя так вела, учительница? Надо же было срочно помогать больному. У него двойной перелом оказался. Это опасно. А она зачем-то тянула время и не вызывала врачей. Почему? Это же ведь не по- человечески. Почему она такая жестокая? Нельзя же так. Главное — надо человеку помочь…

Отец тяжело вздохнул, и ответил:

— Потому, что она — другой породы…

Люби себя

«Люби себя, чихай на всех

и в жизни ждёт тебя успех»

(Из м/ф «Чертёнок №13»)

«Любовь к себе — это источник чувства самоуважения, основа нашей самооценки. Когда она чрезмерно низка, возникают самообвинения, неуверенность в себе, комплекс неполноценности».

(Из журнала по психологии)

Вот как воспитывает безнравственность в детях наших нынешнее мультяшное беснование. Внедряет сатанинскую заразу в сознание взрослых людей многие теперь, в том числе и «психологический» журнал. Вот, чем являются ныне искусство, образование и средства массовой информации, отрицающие Бога.

«У Бога не останется безсильным ни какое слово».

(Лк. 1,37).

Битва

Баба Вера, коротко глянув на пришедшего к ней Сергея, точно определила:

— Чё смурной-то пришёл?

— Да так, ничего.

Сергей, расстроенный, нервно ковырял сучок в притолоке двери.

— Жалиться на кого пришёл?

— Да нет, — опять промычал Сергей и продолжал доковыривать сучок.

Потом всё же решился на разговор. Прошёл вперёд, сел к столу. Стал откровенничать:

— Вообще-то я одного не понимаю. Вот, с церковной точки зрения, как? Он, этот, Пал Никифырыч. Как живёт-то до сих пор? Как его земля-то держит?.. Последняя курица здесь знает, что он НКВДешником был. Многих людей загубил. И живёт!!.. Нормально? Долгожитель. Старее всех вас, кого угнетал и гнобил.

— А что ты ко мне-то пришёл с этим? Ты его спрашивай, —невозмутимо, не переставая вязать варежку, ответствовала баба Вера. — Прокурор у нас объявился.

— Ходил я к нему.

— И что? Спросил?

— Спросил.

— Он тебе ответил?

— Ничего не ответил. Правильно его сычом прозвали. Сопит, молчит. Только кабаном исподлобья поглядывает, кровавыми глазёнками своими, из-под лохматых бровищ. Прямо хряк, свинюга!

— Ну, вот. Опять ты заводишься. Ты, случаем, не выпивши?

Серёга уверенно, отрицательно мотнул головой.

Баба Вера, чуть успокоившись, продолжила:

— Нельзя так на людей говорить.

— Каких «людей»-то? Это разве человек?! Стольких загубил! И сейчас около себя тёмную компанию водит.

— Зачем ты лезешь, куда не надо?

— Это вам — всё равно, а мне — нет. Порядок должен быть хоть какой-то на земле! Мне вот любопытно, как так можно жить? — взъярился опять Сергей.

На это, после большой паузы, баба Вера дала наставление:

— С любопытной-то Варварой, знаешь, что стало?

— Ну, «нос оторвали» у неё, — отмахнулся от предостережения пришедший. — Зато я разберусь в загадке жизни. Не то что вы, страдальцы, терпеливцы наши.

— Какая загадка-то?

— А вот какая! Как этот ведьмак до сих пор живёт? Давно его разоблачили. Доказано, про его злодеяния. Все знают про него. Кстати, он долго энкавэдэшником-кагэбэшником был?

— До-олго, — баба Вера оторвалась на секунду от вязания. — Лет тридцать. Да нет. Больше. Перед войной ещё был. Всю войну здесь шмонялся. После войны… районным начальником у них был. В конце семидесятых только уволился, на пенсию пошёл, сюда переехал.

— О, жлобяра, сколько крови-то попил! Столько лет! Скольких под расстрел, в лагеря, в тюрьму заслал. Здесь скольких сгнобил. И ничего ему…

— Да, народу много погубил. И писали про него, и люди рассказывали… — вздохнув, не отрываясь от вязки, согласилась баба Вера.

— Не хочу, чтобы ему хорошо было! Наказать его надо, — вскочил и энергично прошёлся по комнате Сергей.

— Да его Бог уж скоро накажет. Сколько и как ни живи, а помирать всем придётся. Ответ строгий Богу давать. И ему того же не миновать.

— Сколько ему лет-то сейчас?

— Да за девяносто давно уж перевалило.

— Во! Засиделся тут, кровопивец!

— Бог всё определяет. И Суд праведный творит. И наказывает, как и когда надо, всякого.

— Может, этот вурдалак ещё сто лет небо коптить будет. Он — вон какой боров.

— Ну и что?

— Здесь надо ему баньку устроить.

— Сиди! Не лезь. Банщик нашёлся! Сказала же тебе: «Бог всех напарит. Без тебя».

— Как «сиди»? Да лично мой дед всю войну прошёл. Восстанавливал здесь со всеми порушенное, а потом пришли эти... забрали, увезли… Куда? Никто не знает. Пропал дед. Видно, в лагерях или в участке забили. Наверняка не без участия этого Никифырыча.

— Бог всё рассудит!

— И мы тоже поможем, — пообещал Сергей.

— Куда ты?! — всполошилась баба Вера. — Не лезь к Сычу. Не лезь в пекло. Хочешь, как дед твой сгинуть? Ты думаешь, сейчас другая власть? Не-ет, голубчик. Всё та же! Ихняя власть! Главного беса своего, с площадей не убрали. Даже надписи, названия улиц не поменяли.

Помолчав немного, баба Вера продолжила:

— Ты думаешь, он на пенсию ушёл, и всё? Это у нас — всё. А у них — нет. Все связи, компроматы, знакомства у них остаются, а это самая большая сила и власть на земле.

Для пущей важности она строго спросила:

— Ты знаешь, сколько и каких важных деятелей к нему приезжает?..

Это немного Сергея охолодило.

— Интересно всё-таки, — удивился он. — Этот преступник живёт тут же, среди вас. И вам всё равно?..

Не дождавшись ответа, Сергей опять вспылил:

— Не сдохнет никак этот ублюдок!

— Ой! Опять за своё. Что такое говоришь, — поморщилась, замотала головой баба Вера. — Зачем?.. Какое тебе дело? Бог ему судья.

— «Бог то — Бог, да сам не будь плох». Так вот тоже говорится.

— Ну, говорят, и что?

— А значит, надо змеюку выволочь из норы, расшевелить её нервишки. Показать всем. Глядишь, и поплачет, покается в злодеяниях своих.

— Тебе-то на что это надо?

— Для подкрепления в справедливости. И не столько мне, как всем другим. От этого-то многие и пьют, буянят, от упадка веры в справедливость. Чиновники, менты да прокуроры борзеют. Они же видят перед собой этот вопиющий пример безнаказанности. Если такое сходит рук. Такой злодеюка спокойно под стольник лет небо коптит, и — ничего ему… то всем всё тогда — можно! На этом зло и стоит, утвердается.

Сергей вошёл в раж философствования. Стал возбуждённо ходить по избе, изрекая:

— Надо раскачать, может, свалится и развалится этот идол зла, всем в пример. Урок зримый будет.

— Да ладно тебе, зря суету нагоняешь. Ничего у тебя не получится, — продолжала с усмешкой свою вязку баба Вера.

— А вот и не зря! Сейчас опять пойду к нему, к этому клещу-кровопийце, и выпущу из него гной смердящий. Расшевелю, разбережу, вытащу из панциря. Посмотрю, как он будет извиваться.

— Да, так он тебе дался!.. — засмеялась баба Вера и предложила. — Ты лучше, Сергунь, картошку мне из чугуна в кастрюлю вывали, а то мне тяжело.

— В момент!

Сергей с готовностью подлетел к печке, ухватил рогачом большой чугунок, поднял его и ловко перевернул прямо в почерневшую от копоти кастрюлю. Картофелины застучали, шурша друг об друга.

Проделав это, он не сел, а задиристо объявил:

— Так, я пошёл к этому кабану. Не поминайте лихом.

— Да ладно тебе. Сядь! Успокойся, — оторвалась на минуту от вязания баба Вера, но дверь уже захлопнулась за ним. Она крикнула вдогонку ему:

— Ты только всё время молись!..

Не было его около часа. Пришёл он ещё более растерянный и подавленный.

— Ну, чего? Схлопотал на орехи? — коротко взглянув на него, сочувственно спросила баба Вера, не прекращая чистить кожуру с варёной картошки.

— Такого я не ожида-ал…

— Чего? Что случилось?..

— Да я ему всё, в глазёнки его острые, как змеиное жало, выложил, а он хоть бы хны.

— Ты что думал? Он тебе в ножки, на коленки упадёт. Будет рвать на себе волосы и рубаху. Каяться будет?

— Да нет… Но до такой степени!.. Почти час я ему про всех, что знаю, про деда своего, про то, что писали о нём, выкладывал, а он… ничего. Как пень!

Тут баба Вера решительно отодвинула в сторону кастрюлю, и строго взглянув на Сергея, сказала:

— Это очень опасно, Серёня.

После этого встала и, помахивая указательным пальцем по-учительски, приказала:

— Всё! Хватит. Не играй с огнём. Это не шутки. Он очень страшный человек. Уж мы-то знаем. Не буди зверя. Это — сам бес. Он ни перед чем не остановится, если чего задумает.

— Да ладно! Больно уж вы пугливые. Его время прошло! Он вас парализовал страхом и вы всё отойти не в состоянии. Ничего он теперь не может. Пень столетний, сгнивший и рыхлый. Толкни его, он и развалится…

— Э, нет. Зря ты так веселишься…

— Он же мне ничего не ответил. Не крикнул, даже не встал. Я сам ушёл. Потому что он газовую атаку на меня устроил.

— Какую?

— Ну, воздух испортил, — а я ему в ответ. — Ты, мол, не Тухачевский, а я не Антонов, вождь восставших тамбовских крестьян. Сам задыхайся в своей вони. Ха!.. Заживо смердит.

— Эх, Сергуня, неразумный. Смердит-то, смердит, да вот натворить плохого чего, ой как ещё может.

— Нет. Всё! Говорю же, — прошло его время.

— Как знать, — озабоченно принялась снова за свои дела баба Вера.

Сергей, молча кивнув на прощание, вышел.

Прошло всего дня три, и бабушке Вере доложили соседки: «Лежит Серёжка-то в жару, без памяти. Врачи приезжали, понять ничего не могут…»

— Эх, глупый Сергуня, — повздыхала баба Вера и, кряхтя, еле переставляя больные ноги, полезла на чердак.

Сбросила оттуда шуршащий мешок. С великим трудом, крестясь и непрестанно молясь, еле слезла по шаткой лестнице.

Сварила отвар из трав, какие вспомнила и нашла. Вперевалку поплелась на другой конец деревни, к марьиному Серёже.

Хозяйка дома, измученная трудами, безсонными ночами, а ещё больше скорбью и печалью за сына, даже не встала ей навстречу. Будто прилипла к табуретке у дивана, где лежал сильно исхудавший, подрагивающий всем телом, с крупными каплями пота на лице её сын. Узнать его было трудно. Ещё несколько дней назад весёлый, бодрый, загорелый, теперь зеленовато-серый, исхудавший, будто другой человек, а не знакомый давно Серёжа.

Увидев в таком виде распластанного борца за справедливость, баба Вера прослезилась:

— Доигра-ался… Говорила тебе, неразумному: «Не лезь в пекло. Не ходи туда…».

Она присела невдалеке на свободный стул. Долго молчала, входя в печальное состояние дома. Потом молча протянула Марии упакованную в телогрейку кастрюлю. Та небрежно отмахнулась, буркнула:

— Сейчас не до этого. Тут, вон сколько лекарств понавыписывали, понакуплено, и то не помогает.

— А это, — кивнула на кастрюльку баба Вера, — поможет.

— Не надо, не надо, — заартачилась совсем отчаявшаяся Мария.

— Бери, говорят тебе. С молитвой собиралось, перед иконами с молитвой и готовилось. Бери, — твёрдо и уверенно настояла баба Вера.

Мария нехотя взяла предложенное.

— Дай кружку, — приказала пришедшая.

— Зачем?

— Затем, — чуть передразнила гостья. — Давай!

Неопределённо мотнула головой в сторону отупевшая от горя Мария. Баба Вера не поленилась, тяжело встала, взяла со стола бокал, ополоснула, перекрестила и налила в него янтарного цвета пахучую жидкость. Поднесла к болящему.

— Что ты! Что ты! Врачи запретили. Ничего, кроме лекарств, сказали, не давать! — всполошилась Мария.

— Да ну их, шарлатанов этих. Много они вам помогли?! — цыкнула на неё баба Вера. Потом, кивнув на принесённое, уже наставительно сообщила примолкнувшей хозяйке:

— Здесь чего?.. Благодать одна. Божьи лекарства, пользи́тельные. Вся заграница и столицы только ими и лечатся. Цены бешеные платят. А нас химией своей травят, — кивнула она на гору таблеток.

Чуть помолчав, добавила:

— И крещенская вода здесь есть. Давай! Хуже не будет… Приподыми чуть его.

Мария не двинулась с места, но и мешать не стала.

— Ладно. Без тебя... — ширококостная, крупная баба Вера, как пёрышко, отодвинула Марию и, приподняв одной рукой голову Серёги, другой приложила бокал к его губам с тёплым, ароматным отваром. Какая-то часть влаги пролилась, но вот уста больного приоткрылись и вскоре с желанием стали вбирать в себя пахучий отвар.

— Вот и хорошо, — довольная, заключила баба Вера, когда бокал опустел.

Мать со страхом, остолбенело взирала на все действия пришелицы, но не препятствовала её действиям.

— Теперь давай молиться, — начальственным тоном, подтолкнув Марию к иконному углу, заявила непрошенная гостья. — Сейчас самое ответственное время будет. Битва! Война сейчас будет. Всё зависит от того, кто будет биться сильней, настойчивей. Кто выстоит. Надо будет крепко ухватиться за Бога всеми силами. Ни в коем случае не переставать молиться. Поняла?!.. — жёстким, командным тоном спросила баба Вера.

Ничего не соображая, Мария механически кивнула головой.

— Весь вечер и всю ночь война будет. Кто кого. Там, — куда-то в сторону сельского закоулка кивнула головой баба Вера, — там силища большая, немереная. Легион! А мы, — две калеки, но с нами Бог. Если не отцепимся от Него, тогда не сдадим Серёжку, вырвем. Давай молиться!..

Не дожидаясь согласия, баба Вера начала петь молитву «Царю Небесный», потом читать с Трисвятого по «Отче наш». Потом пропела, как могла, Символ веры. После чего читала по памяти «Живый в помощи» и «Да воскреснет Бог». Потом раскрыла принесённые книги и стала читать по ним, время от времени подстёгивая, понукая, не давая спать измученной и валящейся с ног Марии. Когда та совсем уже падала, оседала, баба Вера что было силы рявкала:

— Стой, тебе говорят! Твой сын или мой гибнет, а?!..

Порой трясла её за шиворот, не давая заснуть. Три-четыре раза отходила, не прекращая молитв, для того, чтобы дать отвар больному. Крестила его.

Часа через три, совсем обезсиленные, они сели, но продолжали молитвы. Обеих лихорадило, появились провалы в сознании и памяти, но баба Вера, как фронтовичка, находила в себе силы, волю возвращать себя и совсем раскисшую Марию в окружающую обстановку и поставленную перед ними задачу. То тормошила Марию, то вставала и заставляла вставать раскисшую вконец мать болящего. Понукала её читать по памяти известные всем молитвы. То, взваливая её на себя, упёршись ногами в стену, не давала Марии рухнуть на пол, продолжала читать молитвы.

Вскоре бабу Веру с Марией начало сильно трясти. Последняя, испугавшись, вцепилась в подругу.

— Молись, молись!.. — полуобморочно, но упорно твердила баба Вера. — Не останав-вливайс-ся…

В жару, почти в безпамятстве, их вдруг какой-то силой шарахнуло о стену так, что у бабы Веры искры в голове посыпались, и она на мгновение потеряла сознание, но, уцепившись за спинку стула, устояла. Пошатываясь, через боль и забытьё приказала себе и Марии: «Ст-тоят-ть!.. Не па-ада-ать!..».

На этом их испытание не закончилось. В одно из напавших на них омрачений, рухнула было баба Вера головой о спинку стула. Но Мария поймала её, обхватила, и села рядом с ней на стулья.

Их продолжало трясти, обдавать то жаром, то холодом. Но, собрав остатки сил, баба Вера полушёпотом, полустоном причитала: «Ну! Ещё, ещё немножко… Помоги, помоги нам, Господи!..». Поднялась, подняла и шатающуюся Марию и хрипло, надсадно, еле слышно продо̀лжила читать молитвы Спасителю, Богородице, Николаю-угоднику, Пантелеймону, Георгию Победоносцу и другим святым…

За окном ещё более потемнело, до непроглядной черноты. Заревело, застонало чёрное небо, разрываемое устрашающими извивами ярких молний, и страшными, чудовищной силы и грохотом разрывами, треском, будто вся земля и Вселенная разом взорвались и разлетаются на куски, круша и разметая всё вокруг. В эти моменты всё замирало, содрогалось. Сжималось в испуганный, покорный всему комочек. Мария, забыв о невыносимой усталости и предельной немощи, вскакивала, схватывала бабу Веру, всем существом вжимаясь в неё. Та и сама сильно вздрагивала и замирала, почти остолбенелая. Но через минуту-другую всё же освобождалась от парализовавшего страха и продолжала читать то Псалтирь, то молитвы по молитвослову при тусклом огарке свечи.

Бесы применили и другое эффективное оружие. Через какое-то время ни баба Вера, ни Мария не могли ничего говорить. Будто залепили, заклеили чем-то им рты. Разомкнуть губы, двинуть языком они не могли. Вот тут уж сильно испугалась баба Вера, так как враг отнял у них главное оружие.

На пределе возможностей они встретили бодрящее предвестие утра. Забрезжило за окном едва-едва, но это значительно поддержало, подняло истомлённый дух бабы Веры. Ослабла разом связанность, парализация лица. Она энергичнее стала читать молитвы, встряхивать, поднимать, и покрикивать на Марию:

— Ты мать или не мать его?!.. А ну, проси Бога! Чего, грехов мало накопила? «Не за что? Незаслуженная беда?!..» Проси, проси и молись. Бейся за сына! Отбивай его от чудовища.

— Какого? — полусонно спросила Мария.

— Такого, — буркнула в ответ баба Вера.

Как всё дальше происходило, баба Вера и сама не помнит. Помнит только, как солнце брызнуло в окна, потом поднималось всё выше и выше… и всё…

Около семи часов утра они, свалившись на стулья, и друг на друга, были в сонном провале.

Очнувшись, баба Вера испуганно взглянула на старые «ходики». Был уже девятый час. Высвободившись из-под худенького тела Марии, она тревожно подошла к дивану, где лежал болящий.

Серёжа лежал не на спине, а на боку, дышал уже намного легче и даже сладко посапывал и похрапывал.

Облегчённо вздохнув, гостья подошла к рукомойнику и умыла сильно увядшее от жуткого ночного бдения лицо.

Струйка воды разбудила и Марию. Она тревожно дёрнулась, потом испуганно вскочила, подбежала к дивану и… остановилась в недоумении. Ожидая видеть сына в ещё более тяжёлом состоянии, а то и вовсе… не живым, она с недоумением воззрилась на другой, не ожидаемый ею вид блаженно спящего сына.

Ничего не говоря, уже по-хозяйски, баба Вера повернула Сергия обратно на спину. Он послушно, совсем не тяжело, перевернулся и охотно, даже с жадностью допил остаток отвара из рук благодетельницы.

— Надо же… А у меня ничего не пил. Только таблетки, и то вначале, проглатывал… — удивилась Мария.

Ничего не ответив ей, баба Вера взяла пустую кастрюльку, кусок телогрейки, которым она её вчера укутывала. Перекрестилась на иконы. Осенив крестным знамением Сергея, его мать, все четыре стороны их дома, поклонилась, повернулась к двери. На ходу посоветовала Марии:

— И ты давай ляжь, отдохни. А то сломаешься. Тебя ещё надо будет отхаживать. Главное — позади. Если Бог не выдаст — никакая, даже большая и грязная свинья не съест. Спи теперь. И я пойду, приду в себя хоть немножко.

Еле открыла тугую дверь баба Вера и скрылась за ней.

Когда баба Вера вышла, пошатываясь, смутно различая окружающее, едва передвигая одеревенелые ноги, яркий сноп света ослепил её. Она зажмурилась, прикрыла глаза рукой. Чуть выждав, сделала ещё несколько шагов и только после этого отняла от глаз руку. Остановилась. Будто заново, незнакомо оглядела всю улицу деревни.

Её никто не замечал. И хорошо… Все разъехались кто куда по работе. Лишь немногие в этот поздний для села час, копошились около своих домов. Да и те были вдалеке, заняты своими заботами.

Подняв лицо, баба Вера оглядела небо. Оно, будто пережив грандиозную, очистительную генеральную уборку, резко и необыкновенно ярко освещалось, сияло искристыми лучами солнца на чистейшем иссиня-голубом небе.

Как могла, сколько позволяли силы, баба Вера осторожно, но глубоко вдохнула в себя свежий, живительный воздух, ещё, ещё… Только после этого смогла двигаться дальше, по чуть-чуть, в сторону своего дома.

Проходя мимо кривого переулка, уходящего к болоту, у огромного домины бывшего НКВД-КГБэшника, она увидела там, в заулке, две машины: медицинскую «буханку» и милицейский «козёл». Оттуда бежал какой-то оборванный подросток. Ни о чём не спрашивавшей его бабе Вере он на бегу прокричал, то ли испуганно, то ли радостно:

— Всё! Нет Пал Никифырыча, кончился!

Баба Вера, подняв лицо к небу, перекрестилась и прошептала: «Слава Тебе, Боже наш, Слава Тебе».

«Со всех сторон мы угнетаемы, но нам не тесно; мы в недоумении, но не в отчаянии; гонимы, но не оставлены; низвергаемы, но не гибнем».

(2 Кор. 4. 8-9).

Вечная память

Тяжёлыми были условия жизни, потерявших жильё после войны. У многих оно потеряно было не от того, что сгорело или его разбомбили, а от того, что нашлось немало ушлых людишек. Во время войны они умчались из разных мест, где было рискованно находиться, в тёплые Узбекистаны, Казахстаны, пока в Центральной России бушевала смертоносная война. После победы в Сталинграде, в сорок третьем, ринулись они алчной оравой в Москву и другие центральные города.

Подделывая документы, подкупая тыловую власть, они мигом захватили квартиры тех, кто ещё воевал, или тех, кто в массовом порядке был выселен на Урал, на север вместе с предприятиями, и там продолжал ковать победу. Либо тех, кто во множестве был отправлен на восстановление разрушенного в освобождённых районах… Так или иначе, многие москвичи, питерцы, туляки, калужане,… вернувшись домой оказались бездомными.

Чтобы не спровоцировать бунт в такой массе лишённых крова, при его наличии, но занятого новыми квартирантами . Власти быстро на скорую руку, стали сколачивать в массовом порядке деревянные бараки и заселять туда по сорок-пятьдесят семей в каждый. И какой бы величины не была семья, давалась одна комната-конура.

Грубые условия, недостаток практически во всём понуждал людей выживать, отвоёвывать у таких же лишенцев, для своей семьи всё возможное. От места на общей кухне, где сгрудились в одном помещении женщины сорока семей. Готовили еду притулившись, невольно мешая друг другу, на чадящих керосинках. Тут же и стирка, сушка белья... А очереди по утрам, зимой на холоде, в общий дощатый, грязный туалет. Он назывался по-простому — уборная. Десять круглых отверстий слева для «Ж» и столько же справа, для «М». Особенно тяжко было при этом женщинам. Там очередь была почти всегда.

Как тут не быть спорам и конфликтам?.. Враг специально начиная с революции, совершённой бандой инородцев во главе с лысым и картавым «вождём» разгромивших Россию, быстро и молниеносно повергли всех в страх, кровавыми деяниями дружков Фили Дзержинского.

Именно после этого Россия была опрокинута в кровавую междоусобицу, а затем покрыта этими бараками. Только одни находились на свободе, а другие за колючей проволокой.

Грубые условия порождают грубые нравы. Поэтому споры в таких условиях решались с помощью грубой силы. У женщин побеждала та, у которой глотка и комплекция была помощнее. Тем более, если за спиной ещё есть сильные мужики в семье.

А что делать худенькой одинокой вдове с сыном на руках?.. Ей тоже утром, как и всем нужно на работу спешить. До этого покормить, одеть ребёнка, сбегать, отстоять очередь в уличный туалет. Отнести сына в ясли, куда ей пришлось отдавать его ещё в возрасте трёх месяцев. Да чтобы ни на минутку не опоздать на работу! Сталинские времена!!! Одно опоздание, другое и всё… Суд, тюрьма, сын — в казённый детдом.

Конечно же, по нескольку раз в день доставалось ей от бой-баб в борьбе за существование, за выживание.. Не столько ради себя. сколько ради сына терпела она всё. Тянула жилы свои на пределе.

Очень часто возвращалась с кухни в слезах… молча поплачет в своей сырой и холодной комнатке, а то и не выдержит — в голос стенает. За что ей такая невыносимая доля выпала?!.. Перемежая плач и рыдания попечалится сама собой и утихнет в безутешности.

Хоть и маленький, но жалел её Серёжа и напрягался, обдумывая как защитить маму, или что такое сказать, сделать, чтобы она перестала плакать и переживать, успокоилась?.. Не находя ничего, от этого расстраивался и сам начинал тихо плакать, сочувствуя маме.

Не понимал, что не надо было никаких мудрёных слов, а всего лишь подойти и обнять её. И это было бы самым верным и надёжным средством вывести маму из тяжёлого состояния и отчаяния.

Бедное мученическое поколение наших родителей, которым досталось жить в те годы. Сколько они вынесли!.. Не только трудов, но и лишений, скорбей…

Вечная им память!..

«Нужно крайнее внимание к слову Божию, оправдываемому самими событиями враждебного ему времени и настроения, да не когда отпадем».

Свт. Игнатий (Брянчанинов).

Долгие поиски

Начальник отдела был ещё молодой, чуть за сорок. Разведённый представительный мужчина. Многие из подчинённых женщин, усердствовали в обольщении его. Напрасно. От этого установилось негласное мнение, что «ему это не нужно».

И вдруг! Как громом поразила всех новость о том, что он повенчался с одной из них, своих подчинённых. Самой невзрачной, не участвовавшей в гонке за симпатией начальника. К тому же, немолодой, тоже разведённой и имеющей проблемную, восемнадцатилетнюю дочь.

Встретив молодожёна, приятель спросил:

— Ты, говорят, женатиком наконец стал?

— Кем? — не понял поздравляемый.

— Женился!.. Что это так? Ходил, ходил в холостяках, до стольких лет и вдруг…

— Да не вдруг. Долго я искал, присматривался.

— И по какому принципу ты выискал себе подругу жизни?

— Она — тихая, скромная, молится, с детства ходит в храм.

— Да, это сильные доводы. Ничто не подготавливает так к семейной жизни, обязанностям жены и матери, как Церковь.

— Полностью согласен.

Собеседник смеётся, шутливо «грозит» пальцем:

— Хитрее-ец… На готовенькое поза̀рился, ухватил. Нет, чтобы тяжёлый вариант, не послушную взять, и путём большого труда привести к кротости и к Богу.

Ставший семейным, тоже посмеивается:

— Да уж, всем нам готовенькое хочется заполучить.

— Хорошо. А вот такой вопрос. Чем она так тронула ум и сердце твоё?..

— Мне хорошо с ней молиться. Это главный и редчайший параметр, по которому я долго не мог ни с кем до сих пор определить свою совместную жизнь, а с ней разом решился.

Собеседник с удивлением и завистью покачивает головой:

— Это правильно, это хорошо. Было бы здорово, если бы такой подход был общей нормой.

Молодожён продолжает:

— Ни с кем мне не было так согласно, в едином настрое на молитве. Она не мешает в таком сокровенном деле, как прочие, а помогает, своим присутствием, соучастием. Молитва моя не становится поверхностной, а наоборот — углубляется.

Собеседник задумавшись, кивает головой, соглашается:

— Ты — счастливый человек. Недаром долго определялся. Такой подход, такое обретение — гарантия добрых отношений. Общего, радостного пути к основной цели жизни — спасению души.

«Что пользы, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? Может ли эта вера спасти его?.. Вера без дел мертва есть».

( Иак. 2,14-20).

Разыскание

Едем с протоиереем Михаилом в город, на службу.

Он расспрашивает меня об известном, очень неприятном человеке. Спрашивает о разных сторонах его деятельности. К сожалению, ни по одной, про этого типа нельзя сказать похвально.

Чтобы остановить искушение, спрашиваю его:

— Что он вам так дался, этот Ж...ский? Один из активнейших разрушителей нашей страны, сложившегося уклада, морали и благочестия у нас. Нет в нём ничего хорошего в этом мерзавце!..

Отец Михаил, слегка усмехнувшись на мою категоричность и горячность, возражает:

— Такого не может быть.

— Может! Ничего благого вы в нём не найдёте. Сколько бы ни искали, — возмущаюсь я на пустую, как мне кажется трату времени. — Зачем мы копаемся в нём, в его делах, качествах?..

Помолчав, отец Михаил объясняет:

— Я ищу, как его оправдать...

Оторопел я от этой фразы его. Стыдно мне стало, православному человеку, быть таким категоричным в осуждении, спрашиваю:

— А это возможно?..

Отец Михаил долго молчит, уставившись вперёд, куда-то за горизонт дороги, потом негромко отвечает:

— Надо во что бы то ни стало выискивать, всеми силами стараться оправдывать всех, а себя только осуждать... Суд же не у нас, а у Творца всего и всех!..

«Если вы будете поступать по уставам Моим, и заповеди Мои будете хранить, и исполнять их, то... будете есть свой хлеб досыта, и будете жить на вашей земле безопасно. Призрю на вас, и плодородными сделаю вас, и размножу вас, и буду тверд в завете Моем с вами».

(Лев. 26, 3 — 5).

Продажа и заказы о пересылке книг священника Виктора Кузнецова по почте принимаются по телефонам: 8 (499) 372-00-30 – магазин «Риза», 8 (964) 583-08-11 – магазин «Кириллица», и по тел. 8 (916) 8831297 (Елена).

Для оптовых закупок звонить по тел. 8 (495) 670-99-92.

Для монастырей, приходов, православных общин, книги выделяются на пожертвование, безплатно. Звонить по тел. 8 (495) 670-99-92.

10 июня 2024 Просмотров: 5 113