Мальчик, учащийся музыкальной школы. Как-то возвращаясь домой, увидел на земле и подобрал зажигалку. Бес повёл его дальше и он отыскал несколько брошенных окурков. Один попробовал выкурить. Остальные тайком припрятал, намереваясь похвалиться ими перед приятелями, и вместе поиграть во «взрослых».

Мама учуяла, и он признался, что вдыхал в себя пары ядовитого зелья. Она убедила его, что нарушив благие установления, согрешив перед Богом, он Ему в первую очередь должен покаяться.

В ближайшую воскресную службу, мальчик, послушно подошёл к священнику на исповедь...

После службы два священника и диакон отслужили сугубый молебен Богородице, чтобы отошёл от мальчика напавший на него искусительный, злой дух.

После этого он вернувшись домой, достал из потайного места припрятанные окурки и выбросил их в мусоропровод. Ему стало хорошо и легко на сердце.

Но однажды. Он шёл из школы и будто реально услышал въедливый голос: «Посмотри налево!» Мальчик не придал этому значения. Приказ повторился. Он повернулся и увидел на тротуаре большой окурок с золотым ободком. Так звал, тянул его к себе этот окурок... «Голос» сладко, призывно подсказал: «Возьми его... Тебе будет с ним приятно. Тебе будут завидовать приятели…».

Загипнотизировано мальчик нагнулся, поднял красивый окурок, почти новую, целую сигарету с золотым ободком. Но в эту минуту будто молнией сверкнул в его голове другой блеск, осветив всё иначе, – сияние золотого креста, который он целовал после исповеди. Он резко отбросил и даже сплюнул на отлетевший в сторону окурок. «Голос» возмущённо заскрежетал: «Дурак! Что не послушался»…

— Сам ты вражина! – вырвалось в ответ «доброжелателю» у освобождённого от тьмы мальчика.

Красивая птичка

Ярким солнечным днём. В оккупированном неприятелем городе. На окно одного из домов подлетела и села красивая птичка. Посидев, вспорхнула и влетела в раскрытое окно…

Многие жители, полюбовавшись ею, стали напряжённо смотреть на то окно и ждать, когда она вылетит.

Один из солдат захвативших город, видя, что многие взоры, почему то устремлены на это окно, стал пристально следить, чем так примечательно оно? Что там происходит? Может там что-то опасное?

Ничего особого не происходило. Однако, все продолжали заворожённо смотреть на это окно. От этого волнение и напряжение в солдате нарастали. И тогда так, «на всякий случай», чтобы перестраховаться. Солдат прицелился и выстрелил из гранатомёта в то раскрытое окно.

Граната влетела точно в гостеприимно распахнутые створки окна. Произошёл сильный взрыв, и всё загорелось внутри. Все, кто там были – погибли.

Особое место

Дети-алтарники, причастившись, возвращаются с шумом в алтарь. По-свойски берут приготовленные для стаканчики с запивкой, просфоры и залихватски отламывая и отщипывая от них, начинают пиршество – запивание и заедание Причастия. Вскоре перейдя всякую меру, начинают отбрасывать недоеденные просфоры, беря целые, и также отщипнув от них верхние части, откладывать в стороны, летят крошки и на пол.

Огорчившись таким поведением их, чрезмерным «привыканием» к святому месту и к святыням, отец Тимофей напоминает им:

– Просфора – это святыня. Прихожанам дают их только по одной и то не в каждом храме. Они дорожат ими. А вы?

Мальчики потупились, ожидая скучной лекции.

Священник продолжает:

– Вы знаете, как просфоры готовятся?

Молчат.

– С молитвой. С душевным и телесным очищением приступают просфорницы к их выпечке и непрестанно молятся. Чувствуете, как они пахнут и по-особенному вкусны?

Дети понюхали просфоры, закивали согласно головками. Отец Тимофей улыбнувшись, продолжает:

– Посмотрите, из чего просфора состоит.

Ребята с недоумением начинают вертеть в руках просфоры, рассматривая их.

– Ничего не заметили? Ничего особенного?

Маленькие алтарники растерянно кивают головами.

– Из чего они состоят?

Мальчики опять с недоумением воззрившись на просфоры, ничего ответить не могут.

– Вы же видите ясно, что они состоят из двух частей. Их так и изготавливают, отдельно. Верхнюю часть с печатью креста, либо имени Матери Божией, и отдельно, нижнюю часть. Два состава, как бы.

Тут отец Тимофей хитро улыбаясь, задаёт новую загадку:

– Господь наш из одного состава был или тоже из двух?

– Из двух! – радостные вскрикивают двое из трёх алтарников, учащиеся воскресной школы.

– Из каких?

– Из… этих… Он же и Бог и человек! – торопясь, захлёбываясь словами, объясняет один из них.

Второй поддерживает:

– Да. Он из двух естествов.

– Правильно, – поощряет священник. – Два естества в Иисусе Христе, Господе Боге нашем! Какие?

– Он Бог и человек сразу, – опять, как передовой ученик, поспешно ответил самый бойкий.

– Одинаково, – пытается не отстать от него второй.

– Одновременно, ты хочешь сказать, – уточнил священник и похвалил ребят. – Так вот, просфоры и пекутся по этому принципу. Как Божий символ, с двумя частями. Верхняя часть, с печатью креста и Именем Его – божественная, нижняя – человеческая. А в соединении общее единое – целая просфора… Так что относитесь к ней, как и ко всему, что в Алтаре, с уважением и трепетом.

Парнишки, будто впервые, с любопытством стали внимательно рассматривать просфоры, которые они, ещё пять минут назад небрежно, без внимания расхватывали с салфетки на тарелке.

Отец Тимофей одобрительно закончил:

– Алтарь – это особое, Божие место. Здесь нет ничего случайного, пустого. Всё – свято. Здесь небесное соединяется с земным. Не относитесь с небрежением ни к чему здесь.

Ребята переглянулись. И двое, набравшие много просфор, с опаской выложили их обратно на столик.

«Не знаете ли, что любовь к миру, есть – вражда против Бога? И так, кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу»

(Иак. 4, 4).

У стоматолога

Сидела Татьяна в очереди к зубному врачу, дожидаясь вызова. Прислушалась к разговору двух женщин. Слышит:

– Я своей врачихе деньги дала, она сразу переменилась, лучше стала относиться.

– Так надо было сразу давать. Ты рисковала.

Татьяна испуганно спросила их:

– Простите, и мне нужно дать деньги врачу?

– Конечно! – безоговорочно подтвердила одна из них.

– А как? Я никогда этого не делала, – растерялась Татьяна.

Подруги рассмеялись и наперебой стали советовать:

– Ничего. Наука не мудрёная.

– Когда войдёшь, подойди к той врачихе, у которой будешь лечиться, и дай.

– А вдруг она обидится? – испугалась Татьяна.

Женщины громко рассмеялись:

– Да уж! Они так теперь «обижаются», что скоро все карманы наши повытрясут.

Одна из женщин, прикрыв рот, шепнула Татьяне:

– Обидится в том случае, если не дашь!

– Но это ведь государственная, а не платная поликлиника. Они же зарплату получают и всем обезпечиваются, – удивилась Татьяна.

– О, девушка!.. – махнула на неё рукой одна из собеседниц. – Проснись! Ты где была до сих пор. Забудь! Это уже давно «проехали». Уже второй десяток лет, как эти «правила» установлены везде.

Татьяна, вся сжавшись, спросила:

– А как это делать?

– Да очень просто. Подойди и дай.

– Там же ещё другие, медсёстры, больные... – растерянно произнесла Татьяна.

– Да ничего, – небрежно махнула рукой одна из советчиц. – Они это по сто раз в день видят. Привыкли.

– Для них это как положенная, обязательная процедура стала, – подтвердила другая.

Тут дошла очередь до них. Вначале вошли обе говорливых женщины. Тут же пригласили и Татьяну.

Она встала, и в страхе, больше от предстоящей «процедуры», чем от бормашины, вошла в кабинет.

Ей указали на одно из кресел и полную женщину в белом халате. Татьяна пройти к креслу не могла, так как докторица загораживала собой проход.

Смекнула Татьяна, что это тот самый страшный момент. Открыв сумочку, вытащила и протянула врачу две сотенные бумажки.

Та, глядя на них, насупилась, и недовольно, требовательно взглянула на пациентку. Татьяна испугалась, растерялась. Дрожащими руками снова открыла свою сумочку. Стала нервно искать ещё. Наконец, найдя зелёную купюру в тысячу рублей, испуганно протянула её врачихе, боясь, что та опять рассердится.

Врачиха, взяв денежную бумажку, небрежно произнесла:

– Садитесь.

Татьяна облегчённо рухнула в кресло...

Что и как ей грубо делала стоматолог, она не помнит.

Униженная, раздавленная более от установившегося каким-то образом «порядка» беспорядка, заспешила к метро, спеша на работу.

«Не надо бороться с темнотой, лучше сами станьте светом».

(Ник Вучич).

Старый приставала

По делам довелось Владимиру Николаевичу ехать на одну из дальних станций метро.

Зачитался он, только подъезжая к нужной станции, оторвался от интересной книги. Поднял лицо, видит, напротив него пожилой, холёный южанин настойчиво пристаёт к миловидной девушке, явно не желавшей разговаривать с ним. Но это его ничуть не смущало. Её терпение и неумение оборвать соседа, распаляли приставалу. Он воспринимал такое за слабость и податливость. Продолжал настырно приставать к милой девушке, зная по опыту, что никто его не остановит.

Посмотрел Владимир Николаевич в обе стороны вагона, на пассажиров мужчин. Конечно же, никто «не видит» выходки заезжего приставалы. Их это «не касается».

Понял он, что придётся ему в одиночку окорачивать одного из наглых, новоявленных «хозяев» столицы. Можно конечно, как и прочие тоже сделать безучастный вид и равнодушно выйти. Успокоив себя доводом, что ничего изменить – нельзя. Стихия разгула гостей в столице уже набрала неодолимую силу. Чрезвычайно жёсткие меры властей к противодействующим незваному нашествию, и потакательство распущенным безчинникам, разгулу пришельцев – многих согнули.

И всё же!.. Нужно делать выбор. Либо ты, как вот эти трусливые суслики, вжавшие головы свои в вороты пиджаков, в газеты и гаджеты… Либо ты ещё мужик, гражданин своего родного города, не оставляющий никого в беде. Христианин, душу свою готовый положить «за други своя». С чем ты отсюда сейчас выйдешь? С победой над собой или с позором, как трус и предатель.

«Я в своём, в конце концов, городе? Или нет?!.. – осерчал на себя Владимир Николаевич. – Почему я должен терпеть такое?.. Не бывать такому!!..»

Он решительно подошёл. Как можно мягче, спросил поникшую, миловидную девушку:

– Он вам знакомый?

Та отрицательно покачала головой.

Тогда он уже сурово обратился к изумлённому, не привыкшему, что здесь в России, тем паче в столице, его кто-то может осадить:

– Вы же довольно пожилой человек. Вам не стыдно?

Приставала недовольно молчал. Владимир Николаевич продолжил:

– С виду вы вроде бы воспитанный, а ведёте себя… У нас здесь считается неприличным, когда пристают к незнакомой девушке. Даже для молодых это непристойно, а вы, простите, в преклонном возрасте и всё туда же… Представьте себе, наш старичок стал бы приставать к вашей девушке в Баку или Махачкале. Чтобы вы тогда с ним сделали?.. А тут всё можно?..

Нагло закинув нога на ногу, напомаженный «дон-жуан», надменно ответил:

– Да, можно.

– Нет, нельзя. Здесь ещё не всё подвластно вам, и тем кто вас прикрывает, используя для нашего окончательного подавления.

Холёное лицо непрошенного ухажёра, побагровело. Он готов был к взрыву возмущения. Но этого не получалось, потому что свою разъяснительную беседу Владимир Николаевич вёл, не выходя «за рамки».

Воспользовавшись удобным моментом, и миловидная девушка встала, быстро перешла в другой конец вагона, села там, ожидая своей остановки.

Поезд метро затормозил, двери открылись. Владимир Николаевич спокойно вышел, пожелав блудливому старику здравия. Двери закрылись. Владимир Николаевич приветливо помахал поникшему приставале. Чувствовал он себя в это время очень хорошо. Одержал победу над собой. Победил общую и свою трусость. Не дал ей сломать себя, согнуть, как остальных «мужчин» в вагоне.

Такие, хоть редкие уроки мы обязаны преподавать заезжим наглецам. Они – необходимы. Чего бы они нам ни стоили. Иначе совсем распустятся, и тогда нам всем – «труба»! Иначе нам завтра из городов и домов своих придётся бежать, как мышатам из занятого обнаглевшими лисами своего теремка…

«Спасается человек только неизреченной милостью Божьей»

(ап. Павел)

Вырваться из пут

Тихий, ласковый вечер.

Заходящее солнце красиво высветило строения монастыря.

После трудового дня с напряженными послушаниями мы со знакомым иеромонахом не надолго мы вышли из стен монастыря. Прогуливаемся до близкого леса, куда вела опустевшая теперь дорога.

Уставшие, тем не менее не могли мы ни восхититься удивительной красотой зданий монастыря в ярких лучах заходящего солнца. Тишина, ни единый листик на деревьях не шевельнется. Величие. Гармония. Это ли ни высший восторг!

– Какой вечер! Какой у вас монастырь прекрасный!.. Вот уж истинно, где Бог живёт! Тут особенно понимаешь евангельское: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я упокою вас». Здесь это прямо осязается. Счастливцы, кто здесь пребывает.

Очарованный, я повторно в восхищении воскликнул:

– Вот он – рай на земле!.. – и обращаясь уже к монаху говорю. – Какие же вы счастливые! Те, кто удалился от суетного, грешного мира и скрылся за эти благословенные стены.

На моё удивление, иеромонах не подхватил, не поддержал моих восторженных чувств. Долго молча шёл, уставившись в землю, продолжая перебирать чётки, сосредоточась на внутренней молитве. Потом, нехотя нарушив своё молчание, произнёс:

– Это – романтика, мирские, восторженные чувства. Их надо в миру и оставлять. У святых отцов сказано, что здесь должна быть употреблена проза.

Указав глазами на монастырь, он грустно проговорил:

– Через какое-то время этого не будет.

– Монастыря? – ужасаюсь я.

– Да, – негромко подтверждает монах. – Здания, сами по себе хоть и красивые – не монастырь.

Чуть помолчали.

– Снова «красные латыши», китайцы придут? Расстреляют всех?.. – осторожно спрашиваю я.

– Не обязательно. Сам монастырь, как и другие монастыри, стоит или разрушается — только изнутри.

– Как?

Не сразу иеромонах пояснил:

– Вы думаете, все спасаться в монастырь идут?

– Да, – убежденно утверждаю я.

– Далеко не так это, особенно нынче. Вы, как и все твёрдо уверены, что сюда идут лучшие. Только те, кто захотел спасаться, работать Господу. Ведь так?

– Конечно же, – ничуть не сомневаясь, сразу ответил я.

– Ан нет. Не всегда это так...

Идём молча. Наконец осмеливаюсь, пытаюсь возразить:

– Тех, кто с недобрым умыслом приходят сюда – единицы.

– Их уже немало.

– Чем они могут повредить основной массе верных монахов? Тяжелые послушания разве могут привлечь тех, кто не с добром захочет прийти сюда?

– Немало тех, кто приходят сюда из любопытства, от неустроенности, после житейских драм, несчастий, неудач в личной жизни... При наступивших бедствиях, безработице, дороговизне, неустройстве. Много теперь любителей затесаться, спрятаться за плечами братии в больших монастырях. Это нетрудно. Заполучить лёгкие послушания, выслужиться тоже несложно для желающих этого. Дальше, как говорят «дело техники». Кроме них, немало и тех, кого ведёт сюда – враг спасения. Тот, кто желает нашей погибели, разрушении этих форпостов борьбы как с видимыми, так и невидимыми врагами.

– Как это? Не очень понятно.

– Просто. Как с самого начала существования Христовой Церкви, враг сразу же обрушил на Неё все свои силы и способы разрушения. Так и в отношении монастырей он бросил всё на их искоренение. Война идёт безостановочно.

– Как это в реальности? Не очень понятно.

– Происходит многоразличное по формам разрушение.

– Каким образом?

– Одних Бог ведёт сюда, а других бесы заталкивают.

– Зачем?

– Вносить нестроения, раздоры… Много опасностей в монастыре. Это и непослушание, с которым пришедший из комфортного мира, почти не борется. Карьеризм, желание получить рясофор, постриг, сан, награды ... Постоянное недовольство, осуждение порядков в монастыре, устроения его. Ирония над всем и многоразличные другие способы и приёмы разъедания монастырской жизни.

Солнце опустилось за темные чащи соснового бора. Освещало теперь только верхнюю половину зданий монастыря. Резко разделив здания на тусклую нижнюю половину и пунцовую, верхнюю часть. Создав иную красоту, резкую, тревожную.

Возвращались мы уже к монастырю в молчании, которое я нарушил:

– Жаль, – с болью, досадой вздохнул я.

– Жаль! – печалью согласился он со мною.

Прошли еще немного молча. Он дополнил:

– Не намного лучше обстоят дела и в других монастырях. А то и похуже. Две беды подстерегают монастыри. Либо тяжелейший, чрезмерный труд немногочисленной братии, почти без служб, в плохих условиях. Либо «стабильный пир» крупных «монастырей», с толпами туристов. С утра до ночи – «проходной двор». Там тоже нет молитвы и братского единства. Но они не унывают, им без этого «хорошо». Там и разрушаться нечему и это намного хуже. Такая диспропорция условий жизни монастырей катастрофически нарастает. Это очень тревожное явление. Мало где есть жизнь близких по духу братьев, в молитве, с любвью о Господе. Редкие теперь огонёчки среди тьмы.

Ещё помолчав, монах закончил:

– Именно монастыри во все века ведут непрестанную битву с миром тьмы и зла. Они для этого и существуют. Монастыри, это – крепости, как для обороны извне, так ещё более напряжённая битва в них внутренняя, более жестокая, более сложная. Они не должны быть как одинокими, без поддержки, изнемогать под тяжестью каторжных трудов. Так и заплывающими от изобилия комфорта, заласканности властей, важных гостей и внешнего блеска. Обет нестяжания не должен быть подавлен! Главное – жертвенный, молитвенный и сострадательный дух, любовь и проповедь покаяния. Вот для чего созданы и должны существовать монастыри. Иначе зачем они нужны? Как красивые музеи?.. Многие уже были ими, когда безбожная власть превратила их в такое. Мы должны вырваться из пут, из такого плена.

«Сии на колесницах, и сии на конех, мы же имя Господа

Бога нашего призовем»

(Пс. 19, 8).

Удобство

По случившимся делам дали мне в провожатые молоденькую сотрудницу. Идти далеко, и я, пользуясь моментом, расспрашиваю о её работе, потом и о её жизни:

– Настенька, ты живёшь с родителями?

– Нет. Мы снимаем комнату.

– Кто «мы»? – недоумеваю я.

– Мы с молодым человеком.

– Как это? По твоему виду я думал, ты ещё только школу закончила.

– Да, в прошлом году. Сейчас вот работаю.

– Это хорошо. А вот относительно твоей «самостоятельной» жизни. Она, для меня кажется несвоевременной.

– Почему? Мы в «гражданском браке».

Замолкаю. Потом мягко, но с назиданием говорю:

– Настенька! Ты меня огорчила.

– Чем?

– Начальным обустройством своей жизни.

– Почему?

– Ты же понимаешь, что так нельзя, рано начинать греховным образом свою жизнь.

– Да мы знаем. Но сейчас все так живут.

– Ну, во-первых, слава Богу, не «все». А во-вторых, это очень опасно. Особенно для девушки. Тебе сейчас сколько лет?

– Восемнадцать.

– Я уж не говорю, какую боль, страдания ты приносишь своим родителям, таким вот образом жизни. Но и для себя ты готовишь опаснейшее положение.

– Почему? Так жить удобнее для обеих сторон.

– Если взять чисто житейскую сторону. Даже если вы в таком вот «браке» останетесь, не перескочите на других «гражданских мужей и жён», тебе будет уже 23-25 годиков, а для девушки – это будет критическим моментом. «Супругу» твоему что? Он и в сорок лет, всё – жених. С женщиной, по-другому.

Ты думаешь, что с увеличением срока такого «брака» любовь и привязанность возрастают?

– ...

– Ошибаешься. Только умаляются, чаще – исчезают совсем. Очень редко, с большой неохотой, чаще – нежеланием, «мужья» узаконивают после этого брак.

Настя неопределённо молчит. Продолжаю:

– В плане же духовном. Если ты перестаёшь беречь и свою честь, чистоту, отринув нравственные установления, как ты можешь рассчитывать на то, что тебя будет почитать твой сожитель, «гражданский» муж?..

Тягостно вздохнув, мало веря в полезность такого поучения, заканчиваю:

– Неужели ты веришь в то, что поддавшись греховному компромиссу, сожительствуя с тобой, избранник твой, воспылает к тебе ещё большими чувствами, будет более дорожить тобой? Как правило – наоборот. Наступает полная потеря привлекательности. Остаётся только механическая привычка друг к другу. От этого – быстрая потеря интересако ко всему. Остаётся только пустота.

Снова меня окатила волна жалости к этой милой, доброй попутчице, я напоследок воззвал к ней:

– Очень шаткое у тебя положение! «Свобода» от ответственности со стороны партнёра, ставит тебя беззащитную на край пропасти. Сотворённая тобою же самой драма – будет безутешна.

«Не участвуйте в делах безплодных тьмы, но и обличайте»

(Еф. 5, 11)

Не этого мира

Ещё до рождения своего, он был нежеланен. Не хотела его мать, чтобы он родился. Не устроенная, ютящаяся «по углам» чужого города. Обманутая, брошенная клявшимся ей в верности спутником кратчайшего мига. Имеющая временную работу «на побегушках», бедная, никому не нужная. Только одна бабка согласилась, за те малые деньги, что у неё были, лишить её беременности.

Не известно почему, несмотря на усилия «надёжной» бабки, беременность осталась, и бедная Фрося, стала сама предпринимать разные способы. Прыгала со шкафа, пила всякую гадость. Ничего не помогло, сроки нарастали, и ей пришлось смириться и рожать.

Несмотря на различные манипуляции и средства, всё тем же чудом, родился у неё здоровый мальчик. Нельзя сказать, что она его не любила, не заботилась о нём, но всё же, досада от зачатия и его появления в мир от подлого беглеца, была в ней всегда.

Тем более он был чужой для всех остальных. Мать часто болела, и его отправляли надолго в деревню. Там и для родных он был лишним. Дядьёв, тёток и других он раздражал просто своим присутствием. У всех были свои дети. Часто и незаслуженно его обделяли, прогоняли, обижали.

Быстро он разучился доказывать свою правоту, плакать и обижаться. Что толку? Его никто не слушал, не жалел, при поиске сочувствия, справедливости в конфликтах, было только хуже. В ответ на это его обижали ещё больше, злились и давали больше оплеух.

Рано он научился скрывать боль, наедине зализывать, залечивать свои раны. У него была в зарослях, небольшая ива, со сломанным молнией стволом. Там, было потаённое углубление, закрытое надёжно от всех, густыми побегами листвы. То место, где он, забравшись, мог остаться один, побыть в безопасности. Это был его родной дом, защита, материнское гнездо. Откуда, перемолов боль и обиды, он, успокоенным и окрепшим, слезал на землю. Шёл обратно к миру скорбей...

Несмотря на тяжёлые, не по возрасту и силам послушания, накладываемые на него безжалостно взрослыми. Он их безропотно, исправно исполнял, и всё равно был непрошенным нахлебником.

Так и запечатлелось в нём на всю оставшуюся жизнь твёрдая печать — он не нужен никому. Отсюда выстроилась в нём и другая — «спасение утопающего – дело рук, воли, усилий самого утопающего». Не всем это, при таких условиях удаётся. Сколько сломанных, спитых, покончивших с собой и в юные годы. Он же твёрдо решил, несмотря ни на что, выплыть, выбраться. Не быть поглощённым пучиной обид, отчаяния, озлобления на всех.

Где-то он вычитал: «Силён тот, кто в состоянии остаться один». Он принял для себя это тоже законом. С тех пор стал – крепким. Одинокий пловец в безбрежном океане скорбей. Поведение окружающих к нему изменилось. Хоть и оставался он для многих чужаком, но уже другим, не изгоем, «мальчиком для битья». Его даже побаивались, чувствовали в нём скрытую силу и непреклонную решимость.

Прошло много лет, и он был благодарен той школе сурового детства. Ему было легко в жизни. Потому что он никогда, ни при каких обстоятельствах не приходил в отчаяние, истерику. Не искал утешений у кого-либо; друзей, жены, потом повзрослевших детей… Единственно, кому он доверялся, у кого просил поддержки и помощи — был Бог.

«Какая польза человеку, аще мир весь приобрящет, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?»

(Мф. 16, 26).

«Если кто во Христе, тот новая тварь:

древнее прошло, наступило новое».

(2 Кор.5,17).

«Рябой»

Конь выпряженный из телеги, неторопливо, не поднимая головы от земли, покусывал и жевал траву. Изредка переступая ногами, продвигался вперёд.

Это был крепкий, упитанный конь. «Рябым» его прозвали за то, что на общем, светло-сером тоне его шкуры были, как мелкие брызги, чёрные вкрапления.

Хозяин его, такой же ладный Митрич, лет пятидесяти, укладывал скошенную траву в телегу. Движения его были неторопливые, широкие. Раз! И в воздухе поплыла большая охапка травы. Мягко легла в телегу. Из неё выскользнули четыре лезвия вил. И снова. Раз!..

Был золотистый, тихий вечер. Такой, какие бывают только в средней России. Величавость и умиротворение разлилось повсюду.'

В воздухе зависли белёсые, будто пыль, скопления мошкары. Птицы совершали свои последние, поднебесные облёты. Двигались неспешно уставшие, идущие с полевых работ люди.

Всё было залито жёлтым, не жарким, но ярким светом. Особенный же всплеск блеска, звонкий, ослепляющий аккорд солнца сосредоточился в куполах церквей. В особенности в сфокусированной, пронзительной точке каждого из множества куполов.

«Рябой» был добрый, степенный конь. Года четыре, как его придали Митричу, и с тех пор они живут всё время здесь, в Кремле. Выполняют разные работы. Перевозят из склада ящики с продуктами в здешние буфеты, шкафы, в многочисленные конторы, кабинеты. Вывозят зимой – снег, летом – сено. Очень редко они выезжают за стены Кремля, потому как извне сюда всё доставляется на машинах. Лишь иногда, мельком видел «Рябой» своих сородичей.

Стены многих церквей Кремля были уже в тени, тусклые, неприветливые, а главы их всё ещё сыпали золотыми искрами. Обострились и звуки, слышны стали и отдалённые, не различаемые днём. Последние заботы, хлопоты природы и всего живого перед сном.

Вдалеке послышался цокот копыт. Он нарастал, едва различимый из-за толстых стен Кремля. Всё ближе, ближе... По неровному, тяжёлому шагу узнавалась какая-то лошадиная бедолага, устало везущая утомительный груз. Цокот явственно приближался. «Рябой» перестал жевать, резко поднял голову, прислушался. Уши замерли. Ноздри раздулись. Он застыл будто не живой. Обратился весь во внимание, слух. Когда цокот совсем приблизился, по телу «Рябого» пробежала волна нервной дрожи.

Цокот стал удаляться. «Рябой» тоскливо, со стоном заржал. Набирал рывком воздух и снова ржал. Всё сильнее и сильнее.

Митрич подрубавший топором лозняк у храма, оторвался от работы, поглядел на него сочувственно, буркнул: «Ты чего, дуралей?»

Конь, закинув вверх морду, ржал и ржал. Потом стих. Прислушался. Только послышался отдалённый, усталый всхрап. Видно очень тяжела была поклажа, и сородичу было не до чего. Удаляющийся цокот копыт по мостовой, был уже плохо слышен, заглушён другими городскими звуками.

«Рябой» бросился вперёд, помчался вдоль соборной стены, в сторону отдаляющегося цокота. Свернул влево, остановился. Въездные кремлевские ворота были закрыты в этот час. Он кинулся обратно, чуть не сбив, пошедшего было за ним Митрича.

Промчавшись под аркой, конь поскакал меж церквей к северным воротам, но те тоже были закрыты. Высоко задрав голову, он так пронзительно заржал, что отозвалось в колоколах звонницы.

Чуть выждав ответа и не получив его, конь помчался вдоль крепостной стены, сворачивая лишь в нескольких сантиметрах от стен, у поворотов. Вновь проскакал под аркой и снова выскочил на Соборную площадь Кремля, где его встретил Митрич, немного напуганный и озадаченный.

Ласковой речью тот попытался утихомирить «Рябого», но тот пролетел около него, едва Митрич успел отпрянуть в сторону.

Снова поскакал в сторону от собора, обогнув его, потом вдоль крепостной стены. Увидел в стене узорчатый просвет. Это были южные ворота Кремля. Старые, деревянные, постоянно запертые, заросшие травой и кустарником. С ходу «Рябой», с маха ударился о них грудью, попытался пробить их, но они были ещё крепки. Конь пошатнулся слегка, повернул назад.

К нему вновь метнулся Митрич, пытаясь поймать за удила. «Рябой» еле свернул, чтобы не сшибить его. Не сильно, но задел. Митрич отлетел к стене, больно об неё ударился, выматерился.

Когда конь вновь рванулся к воротам, он пытаясь как то вразумить, не сильно ударил его ногой в лодыжку. «Рябой» приостановился у ворот. С тоской уставился сквозь решетчатый узор на улицу.

Митрич прихрамывая подскочил к нему и схватил цепко за удила. Жеребец резко дёрнулся в сторону и Митрич опять отлетел прочь, ударился головой о переплёт ворот. На минуту потемнело, поплыло всё у него в глазах. Едва он пришёл в себя, опять невероятным усилием рванулся вперёд и снова ухватил за удила метавшегося перед воротами коня. С хриплой руганью ударил его по морде.

Изловчившись в тесноте проёма ворот, «Рябой» развернулся и сиганул прочь, левой, задней ногой снова задев, отбросив Митрича на стену. Тот икнув, кувырнулся в густые заросли травы.

Конь снова понёсся по кругу соборной площади. Остановился. Поводя в стороны напряжёнными ушами, с минуту вслушивался, выискивая среди многих шумов города тот единственный звук, который так всколыхнул и перевернул его разум. И опять помчался за собор, на ходу негромко, тоскливо заржав.

Далеко, под аркой внутренней, кремлёвской стены, отдавался его грустный стон. Он носился где-то среди множества переходов и закоулков зданий, церквей Кремля. Оттуда доносился слышимый в вечерней тишине глухой топот его и на разных тонах и разной длительности тоскливое ржание.

Вот он снова выскочил на соборную площадь и отчаянно стал метаться по ней. Снова кинулся в узкий проём заросших, южных ворот. Всей грудью, прямо на стоящего там, держащегося за стену Митрича, вот- вот грозя раздавить того с маху, разнести его в клочья. Митрич машинально поднял руки, в одной из которых был топор, в другой толстая жердь, которой он хотел перекрыть проход к деревянным вратам. Заслоняясь от копыт и большой туши коня, но испугавшись, что не успеет защитится, он отбросил жердь. Судорожно уцепившись за рукоять топора двумя руками, изо всей что было мочи, махану̀л им навстречу, чуть вкось, чтобы не поранив, оглушить нападающего. Удар пришёлся точно посередь наклонённого лба коня.

«Рябой» споткнувшись, ринулся было вверх, на дыбы, насколько позволял высокий проём ворот. Серой горой в крапинку взметнулся он над Митричем, всей своей тушей. Замер и мeлко дрожа, стал оседать на зад. Потом, развернувшись, повалился на бок. Вздрагивая всеми ногами захрипел, задёргался в конвульсиях. Из широкой раны на лбу, толчками неостановимо хлестала густая алая кровь, будто из неожиданно открывшегося жуткого источника.

Митрич ошарашенно смотрел на него. Шагнул к коню, опустился перед ним на колени.

Резко дёрнувшись и вытянувшись что есть мочи, «Рябой» застыл. Ноздри его напряжённо и широко раздавшиеся, застыли будто глубокие, чёрные жерла готовой пальнуть всеми зарядами двустволки…

Шептал что-то Митрич отрешённо, из глаз его текли непривычные для него, редкие, крупные слёзы. Он подполз ближе к коню, приподнял его голову, попытался прикрыть страшную рану ладонью, но кровь выливалась из-под его пальцев с таким же напором.

Обнял Митрич большую голову коня, склонил своё бородатое лицо, уткнулся в лохматую серую щёку «Рябого». Плечи Митрича тряслись от рыданий, перемежаемых стоном.

Вечер догорал, посылая последние, оранжевые, смиряющие лучи. Птицы больше не щебетали, исчезли из виду. Сквозь узор деревянных ворот, виден был клочок улицы, где люди, по нарядному одетые, шли на вечерние прогулки, встречи.

Ветер легкий, но порывистый, потрепал взъерошенные волосы на опущенной голове Митрича, пошевелил и густую гриву «Рябого», застывшего навсегда в последнем своём усилии, устремлённого и теперь туда, за решётку ворот.

Митрич уставился невидяще на давнего друга. Всё заметно умиротворилось в «Рябом», только из распахнутого, что есть мочи белка его глаза, рвался вон сжатый кулак зрачка.

С бороды Митрича опять сорвались несколько крупных капель. Сощурив болезненно глаза, вцепившись себе в грудки крупными руками, помотал он нечёсанной головой, глухо простонал: «Эх!.. Добрый был конь… ёлки зелёные!.. Как я теперь буду без него?..»

После этого сильно запил Митрич. Работать не мог. Выпроводили его музейщики из Кремля. Скитался он по городу, окрестностям. Под каждым почти забором поспал. Сколько пинков, побоев претерпел и от собутыльников, и в милицейских участках, и от просто прохожих, пожелавших безнаказанно пнуть безответного.

Как, для чего и зачем живёт, позабыл он совсем. Водка, как в давности мамкина титька, только и манула....

Раз, замерзая совсем уж в сугробе, увидел Митрич в полусне страшное. Огромный глазище уставился на него. Приблизился близко-близко. Вот-вот поглотит, сожрёт!.. Заорать хотел Митрич в страхе, да не получалось. Мычал только, да едва руку закоченевшую приподнял, заслоняясь ею.

Глаз тот с тёмным, огромным зрачком, надвинулся совсем вплотную, как пасть погибельная, отверзтая. Всё, конец!.. Но тут, чуть в стороне, поодаль, показался какой-то старичок в белых одеждах и крестах. Замерла пасть-глазище. Хотел Митрич рвануться к спасительному старцу, чуя что только в нём спасение от погибели. Да старец строго глядя на него, упреждая его порыв, резко выпрямил руку, указуя куда-то. Взглянул туда Митрич, на что-то большое, белое в отдалении. Пригляделся Митрич, узнал. Да это же храм, тот у которого он, три года тому назад работал и жил... И глаз страшенный, он вспомнил чей. Конечно же коня его, «Рябого». Так тот смотрел на него, Митрича, в последний раз, мёртвый…

Уже не со страхом, а со слезами, с болью душевной, сокрушением, расставив руки, Митрич потянулся к глазу тому. Ощутил снова в руках тёплую, лохматую, недвижную морду «Рябого». Сощурив глаза в плаче, припал лбом к холодному, но мягкому снегу под собой, будто к потной голове бывшего своего сотоварища...

Ненадолго так замер. Когда поднял голову, увидел, что над ним стена белая, каменная, от древности облупившаяся сильно. Прямо тут, рядом, из земли возносится. Задрал Митрич голову вверх, как только мог, но ничего кроме той высоченной стены не увидел. Облокотился он лбом о шершавую, сильно обсыпавшуюся, но всё ещё мощную, неколебимую стену и почувствовал, что и постоянный хмель, и немощь, расслабленность во всём, и тощища, и озлобленность в нём на всё и на всех, куда-то исчезли. Вместо этого живительный ток надежды, теплоты, веры во что-то хорошее, чего не бывало, поди с самого детства, всё прибывали и пребывали. Да так, что он боялся оторваться от напитывающей его этим стены. Силы в нём были ещё ничтожные, а потому он снова осел в снег и опять забылся.

Сквозь окоченелый сон свой, забытьё, почувствовал, что кто-то непривычно мягко, по-доброму покачивает его за плечо, осторожно приподнимает и несёт.

Услышал он и отдалённый колокольный звон. Почему то без отчаяния, спокойно определил для себя: «Понятно. Сейчас захоронят меня. Отмаялся наконец. На кладбище наверное несут. Или до ближайшей канавы. Туда мне и дорога! Хорошо если в чего-нибудь завернут, а то ведь и так, как пса скинут и закопают. И на том спасибо... Вот колокольный звон, это красиво. Это незаслуженная почесть мне получилась… Прости меня грешного, Господи!.. Если сможешь...»

Дальше забылся, снова впал в забытьё.

Очнулся не понимая где он, удивлённо ощущая тепло, давно забытый уют чистой, мягкой постели. Сладко подумал: «Вот он оказывается рай-то какой!.. За что мне окаянному такое? Может за то, что успел Господа помянуть напоследок? Вот и сподобился, как Божьи угодники устроиться...»

Боялся Митрич глаза приоткрыть. Вдруг узнают, что он не тот, за кого его здесь принимают. Выкинут куда следует, опять под забор... Замер, почти не дышал. «Эх, помереть бы вторично, но здесь. Эти бы добрые не поглумились. Закопали бы по второму разу, да зато здесь, в райской земле, или в облаках, по чему они тут ходят... – возмечтал Митрич.

Его пробуждение заметили, тихо, осторожно спросили: «Вам получше?»

Митрич сильно струхнул, напрягся, перестал дышать вовсе, желая продлить хоть секунды блаженства, до своего разоблачения и позорного изгнания. В это время спрашивавшему ответил ещё более тихий и осторожный шепот: «Что ты тревожишь человека? Встанет, когда захочет!..»

Три дня пробыл Митрич в семье ласковых, добрых молодых людей, реставраторов. Как за родным, ухаживали они за ним. Больше даже, чем за малолетней дочкой. Да всё с молитвами постоянно, во всём угождая. Много от них услышал он нужного, важного для себя. Узнал и то, что собор в городском Кремле, у стен которого он работал когда-то со своим «Рябым», передали Церкви. У этих же стен он и упал тогда, при том сне сугробном, едва не последнем. Собор теперь открыт для всех. Там совершаются богослужения.

В ближайшее же воскресенье, помытый, в чистых одеждах, пошёл Митрич с молодыми благодетелями туда, в храм.

Озирался он дивясь, ещё по дороге. Будто не видел города лет двадцать. Тем более изумлялся облагороженному, побелённому собору. Будто вечность целую, а не три года назад был здесь. Будто не здесь, в Кремле, у собора каждую травинку подкашивал, каждую щербинку подмазывал не один день, не один год.

Восхищение и удивление особенно его поразило, при виде ярко освещенной внутренности собора. Высоченный, сохранившийся иконостас, огромные, древние паникадила, необыкновенной красот сохранившиеся фрески, яркие краски икон, вовсе поразили Митрича. Сколько работал, а здесь, внутри не был никогда. К счастью собор был все годы лихолетья только закрыт, внутри не порушен. Теперь всё это приводило в восторг; иконостас, колонны, ажурные, резные орнаменты, оклады и рамы икон слепили золотым сиянием... Икон было много, большие, старинные.

Приглядевшись к одной из них, почему то очень знакомой, он признал в изображённом святом старце того, кто привиделся ему в ту погибельную, морозную ночь в сугробе. Точь-в-точь он_, спаситель его. Обогревший его, давший надежду и приславший благодетелей на помощь ему и спасение от безприютной смерти. Подсказали ему, что это – Николай-угодник. Строго, пытливо смотрел он и теперь на Митрича. Так, что тот и сейчас оробел, перекрестился и поклонился образу.

После службы не пошёл Митрич с приютившими его. Пообещал позже прийти. Сам же дождался, когда все прихожане разошлись. Подошёл к священнику, поговорил с ним. Потом с мужчиной, лет сорока, старостой храма, который препроводил Митрича в ту же сторожку, где он и ранее жил, когда работал здесь с «Рябым».

Так и остался он вновь в Кремле, в радости и нескончаемой благодарности, за оказанные ему милости. Много у него теперь обязанностей и должностей. Он и дворник, он и столяр, он и слесарь, он и истопник, и звонарь, и много ещё кто он. Много трудов, но незаметно, в охотку делаются они, хоть годы и берут своё. Согбен, с одышкой теперь стал.

Лицо, руки в старческих веснушках, рябыми стали. Многие уж и его называют «рябым». Глаза у Митрича, почти всегда опущены долу, спрятанные под двойной защитой опущенных век и лохматых бровей. Если же удастся заглянуть в них, – радостны, всегда влажны от слёз благодарного умиления. Прибавился ещё один служка Божьему делу.

Пропавший, падший было совсем, а вот сгодился. Из грязи, мутных луж, из ничтожества поднят, воспрянул. Крепко, неотрывно припал к «нерушимой стене и предстательству» рябой Митрич. Не побрезговал и им живот Дающий.

Велика милость Его.

Ростов-Великий . 1970 г.

«Всё могу в укрепляющем меня Иисусе Христе».

(Фил. 4, 13).

Счастье православных

Какое счастье, что мы – Православные!.. Особенно для нас, тех, кто уже «в годах». Нам не нужно на старости лет пыжиться. Верующей женщине, нет надобности доказывать, что она ещё хороша собой. Мужчине, что он силён и перспективен...

Всё идёт у нас ровно, с благодушием, без показушного напряга. Легко, спокойно, естественно... Все сознаём свою немощь и ветхость. Поэтому – терпимы друг к другу, снисходительны. Легче нам прощать, помогать, нести тяготы другого. Так способнее и успешнее преуготовляться к последнему переходу отсюда. Без истерики, отчаяния и рыданий…

Как же несчастны неверующие!!.. Бедные! У них нет ничего, для опоры в этом жестоком мире, который отвернулся от них, уже не нужных ему. А впереди, в отличие от верующих, у них нет НИЧЕГО!.. Один только страх полной кончины всего. Как тяжело, надрывно они будут уходить отсюда…

Не мсти врагу

Не мсти врагу за оскорбленья,

Вражду любовью погаси

И в Божий храм, до примиренья,

Своих даров не приноси.

Любя лишь тех, кто вас лелеет,

Вы мните Богу угодить?

Но и язычники умеют

Взаимно любящих любить.

А ты, – ты братские объятья

Тебя клянущим простирай

И не проклятьем за проклятье

Благословеньем воздавай!

Творец ваш солнце зажигает

И множество светил ночных

И с неба дождь ниспосылает

Равно для добрых и для злых:

Так ты и доброму и злому

Учись, как Он, благотворить;

И будешь сыном Всеблагому,

И жизнью вечной будешь жить!

Схиигумен Савва

Могучая сила терпения

Мы не говорим про открытых врагов. С ними всё ясно. Они делают своё дело. Страшны «наши соратники», которые делают зло втайне. Кто нами правит в гневе восстаний, Бог или обратная сила?

В послании апостола Павла к ефесеем говорится: «Гневаясь, не согрешайте; солнце да не зайдет во гневе вашем. И не давайте места диаволу… Всякое раздражение, и ярость и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас».

Вот непременное условие для людей, и в первую очередь облечённых властью. Да ещё над столькими людьми! Иначе ослеплённые страстью, слепые слепых куда заведут?..

«Никто да не обольщает вас пустыми словами, ибо за это приходит гнев Божий на сынов противления; Итак, не будьте сообщниками их.

Вы были некогда тьма, а теперь – свет в Господе: поступайте как чада света. Испытывайте, что благоугодно Богу. И не участвуйте в делах тьмы, но и обличайте.

Всё же обнаруживаемое делается явным от света; ибо всё делающееся явным, свет есть.

…Итак, смотрите, поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые. Дорожа временем, потому что дни лукавы есть.

Итак, не будьте нерассудительны, но познавайте, что есть воля Божия».

(Еф. 56, 7-17)

…Допущенное в сознании, уже – овеществляется в действии, в жизни совершается… Не позволять себе этой слабости, прежде всего в мыслях. Мысли это не пустяк. Это основа, исток всего. Очень многое зависит от них.

Одна из непонятных многим, вызывающих споры заповедей Спасителя: «Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати и к нему и другую». (Мф. 5. 39).

Сколько по поводу этих слов Спасителя негодований, особенно среди патриотов, которые возмущаются, будто это обезволивает людей, превращает их в тряпку. Нас мол итак одолели недруги...

Хорошо, попробуем пойти по логике «око за око»… До каких пор? До 5, 20, 100, 1000 или до миллиона жертв идти по этой кровавой дороги мести? Сплетём весь мир в единое месиво противоборствующих. В кучу жалящихся друг друга пауков в банке. Такое было уже не раз, в истории человечества. Сколько войн, длящихся порой десятилетиями, происходило часто по ничтожным поводам. Справедлив ли этот путь?

А вот если бы, вместо ответа на удар. Обиженный не только бы стерпел, но и великодушно протянул недругу руку! Это что, разве стало бы «слабостью»?.. Нет! Трус не поступит так отважно. В благородном и смелом поступке, как раз проявится высочайшая степень безстрашия и мощи. В таком поведении и есть как раз сила, отвага, а не импульсивная, жалкая истерика.

Вот какова мощь духа, самообладания, благородства! Перед которой опустится занесённая рука, видя общее восхищение от поступка благоразумного противника, опустятся руки с занесённым оружием и глаза у врага, до этого полыхавшие злобой и ненавистью. Возгоревшееся пламя не будет сильнее разжено. Наоборот, будет потушено дуновением чистого воздуха, охлаждающего раскалившегося противника, вразумляя его, сгоняя с него злобный психоз и бесов.

В первом пути нет надежды, когда огонь на огонь. Здесь остановка только одна – полное пепелище, когда всё выгорит до тла у обоих. Победителем будет само Зло, на костях обезумевших ненавистников. Оно обретёт тогда полную адову концентрацию. Ад – восторжествует, а он и является тьмой, абсолютной пустотой, чёрным «квадратом».

Во втором пути есть выход из гибельного положения, есть благое спасение, сохранение всего у обеих сторон. Есть момент остановки, есть шанс сохранения, мира и благополучного, доброго жития .

Если взять пример из истории, хотя бы Индии. Там это правило ярко воплотилось в событиях, связанных с освобождением от английского колониального господства, под водительством Махатмы Ганди. Не зря же ходили проповедовать в Индию апостолы Фома и Варфоломей! Семена христианства и там укоренились. Освобождение этой страны от англичан произошло без испепеляющей всё вокруг войны и большой крови.

Там было совершено ненасильственное освобождение безоружной Индии, от власти всесильных, злобных «господ» англичан. Если бы индийцы пошли по пути насилия, вооружённого сопротивления, было бы множество врагов не только от пришлых колонизаторов, но от «своих» ожесточившихся армейских и полицейских чинов. Была бы и гражданская война, которой ловко бы манипулировали политиканы, утверждая власть оккупантов.

При подставлении другой щеки противнику, мы останавливаем дальнейшее наступление. Лишаем его силы и мощи.

В этом великий урок, пример данный нам Спасителем. Им до сих пор держится человечество. Это путь – совершеннейший.

Истина эта – абсолютна.

У нас в России, в октябре 1993 года, был противоположный пример, справедливости, универсальности этой истины. Если бы мы не свернули тогда с прямого христианского пути, дарованной нам Богом победы. Остановились бы в ненависти и вражде, только на радостном ликовании и благодарении Помогшему нам в прорыве и победе.

Простили бы «не ведавших что творят» милицейских и солдат, но мы, по наущению лукавых бесов с трибун, ринулись на кровавый путь мщения рассеянным на тот момент и деморализованным противникам. Забыли о том, что злом ничего доброго не совершается. Если бы слушали сердце своё и разум, а не призывы засланных к нам подлых провокаторов рудских и хасбулатовых, их злобные команды, то никакие бы властные параноики не смогли, не посмели бы расправиться с восставшими и вырвать у нас победу. Мы не потерпели бы в России разгрома народного восстания в октябре 1993 года.

3 октября 1993 г. Один час счастья победы! После чего, восторженная поддержка преступного призыва, и солнце победы ушло от восставших.

Тогда счастье Победы было кратковременным, всего полтора–два часа. Далее наступила полоса не нужных, жалких наскоков с одной стороны, и жесточайших, кровавых расстрелов безоружных в Останкино и на следующий день в самом Доме Советов.

И всё из-за того, что восставшие, уже победившие, вместо мира, остановки в цепи ненависти и вражды, поддались злобному призыву провокаторов и бросились на здание мэрии, потом в Останкино… Обрекли себя, дали «право» преступной власти, на новую вспышку злобы и жестокое, сокрушительное уничтожение восставших. Сами себя и великое дело своё опорочили, отдали победу торжествующим врагам.

Вот, как недооценивать, пренебрегать учением Христа!

«Сейчас мы переживаем предантихристово время. Начался суд Божий над живыми и не останется ни одной страны на земле, ни одного человека, которого это не коснётся. Началось с России, а потом дальше… А Россия будет спасена. Много страдания, много мучения…

Вся Россия сделается тюрьмой, и надо много умолять Господа о прощении, стараться творить добро, хотя бы самое малое. Ведь и крыло мухи имеет вес, а у Бога весы точные. И когда малейшее на чаше добра перевесит, тогда явит Бог милость Свою над Россией".

Схииеромонах Аристоклий Афонский.

Мой народ

Среди скорбей, среди невзгод,

Всегда я помню мой народ;

Не тот народ, что ближним мстит,

Громит, кощунствует, хулит,

Сквернит святыни, нагло лжёт,

Льёт кровь, насилует и жжёт,

Но тот народ – святой народ,

Что крест безропотно несёт,

В душе печаль свою таит,

Скорбит, страдает и молчит.

Народ, которого уста

Взывают к милости Христа.

И шепчут с крестного пути:

«Помилуй, Господи, прости!..»

Сергей Бехтеев.

Святой Себастиан

Мысль навеяна картиной Тициана «Святой Себастиан».

С одной стороны непривычно, странно выглядит обнажённый святой, привязанный к столбу в то время, как в его тело вонзаются стрелы. Стоит мученик спокойно, безмятежно, кажется, что ничуть не страдая. Раньше это воспринималось мною, как холодный, академический стиль Старой Европы. Теперь понимаю, что это чудо совершенства веры. Когда человек настолько отдал душу свою в руки Господа, миру иному, что и тело своё, уже при жизни он оставил, как бы вышел из него, парит над ним, рядом с телом, ничуть ему не подчиняясь. Ни в чём, даже в боли и в страданиях.

Посему, стрелы его не тревожат, они вонзаются в него, как в оставленную, чуждую материю.

Вот пример независимости от мира сего, от плена его, власти, даже от тела своего, его боли и страданий!..

Надо к такому стремиться, как строгие монахи, свободные от имущества, семей, родственников, а затем от желаний, страстей и даже своей воли. Научиться быть свободными от потребностей при жизни, это высшая стадия совершенства. Вот почему юродивые и мученики за Веру, преодолевают все мучения, которые не в силах перенести никто другой из людей.

Как это трудно и кажется невозможным!.. Но этому надо упорно учиться, всю жизнь, каждую минуту, с юных лет. Только тогда мы сможем соединиться со Спасителем. Через страдания, терпением скорбей, уподобиться угодникам Божиим. Вот программа, цель жизни! А мы всё изыскиваем — удовольствия, комфорт, и всяческие послабления себе...

«Когда вы видите облако, поднимающееся с запада, тотчас говорите: дождь будет, и бывает так; и когда дует южный ветер, говорите: зной будет, и бывает.

Лицемеры! Лице земли и неба распознавать умеете, как же времени сего не узнаете?»

(Лк.12,54-56)

Заказы о пересылке книг священника Виктора Кузнецова по почте принимаются по телефонам: 8 800 200 84 85 (Звонок безплатный по России) — издат. «Зёрна», 8 (495) 374-50-72 — издат. «Благовест», 8 (964) 583-08-11 – маг. «Кириллица».Для монастырей и приходов, общин, паломнических групп... книги — безплатны. Звонить по тел. 8 (495) 670-99-92.

13 августа 2023 Просмотров: 4 255