Буянил племянник, когда вваливался нежданно к пожилой монахине Серафиме. Как правило, когда напивался, бес так и гнал его к ней. Он бешено врывался к ней, снося все запоры и крючки. Грязно бранился, хулил её и Церковь. Часто ударял её чем придётся. Она смиренно терпела всё, непрестанно шепча молитвы, что ещё больше бесило, разжигало его.

В одно из таких нашествий он схватил и выкинул в окно икону Архангела Михаила. Тут матушка Серафима не стерпела, как отважная птаха на пса, набросилась на очумевшего от алкоголя племянника.

Схватила его сухонькой немощной рукой за ворот загривка, стала трясти и смешивая грозные слова свои с горестными слезами, возопила:

— Ты, что, окаянный, делаешь?!.. Меня, как хочешь обзывай и дубась, а иконы не тронь! Они — святые. В них сами угодники Божии!..

— И что? Да начхать мне на них, — ответило с пьяной ухмылкой новое исчадие Хама.

— Я те дам «начхать»! Бога не боишься?

— Не-а. Не боюсь, — горделиво выставился племянник.

— Смотри, как бы не пожалеть об этом. «Бог долго терпит, да больно бьёт». Слышал такое?

— Не-а.

— Так послушай. И перестань буянить. Здесь тебе не кабак. Здесь особое место.

— Какое «особое»-то? — сморщился презрительно племянник.

— Здесь молитва творится перед иконами.

— Да тьфу мне на тебя и на них, — дерзко произнёс племянник и запечатлевая свои слова, сплюнул дважды, в сторону. — Пошла ты знаешь куда с ними?..

— Родненький! Что же ты, бедный, так маешься, колотишься? — стала жалеть его матушка Серафима. — Ну, отобрала у тебя ненашенская власть работу. Другой не даёт. Нет её. Как-то перемогись. Нельзя себя до такого доводить. Не тебе одному трудно. Другие же мужики перебиваются. Ездят, в других местах хоть какую-то работу находят. Или домашним хозяйством выживают. Нельзя же так себя опускать…

Эта искренняя просьба как-то озадачила помраченный от алкоголя разум племянника. Он долго соображал. Запутавшись, привычно выругался.

На это, чтобы не довести до матерщиной кульминации его «красноречие», она ничего не ответила, только сжав губы, безстрашно уставилась на него.

— Ладно. Надоела ты мне. Меня ребята ждут, — заключил с усталым вздохом пришедший. Развернулся и пошёл к двери.

Матушка Серафима негромко, но уверенно посоветовала ему вслед:

— Подбери и принеси икону обратно. Сходи в церковь. Покайся там у священника, пока не поздно.

Племянник остановился и повернув к ней своё искривлённое лицо, устало бросил:

— Да пошла ты… — матом заключил он фразу и продолжил. — Сама иди туда, богомолка хренова. Мне и без этого хорошо живётся.

— Пока живётся, — уточнила монахиня.

— Ты не каркай, а то я тебе счас!.. — пригрозил племянник.

— Я то что, убогая, немощная. Ты вот побойся Того, чью икону выбросил.

— Да я все их у тебя повыбрасываю! Испугала.

Монахиня благоразумно промолчала.

Победителем, важничая, выкидывая пятки вперёд, неспешно удалился племянник.

Чуть выждав, матушка Серафима засеменила вслед за ним к двери. Задыхаясь, спешно спустилась со своего четвёртого этажа во двор.

Сколько ни искала, ни опрашивала прохожих, икону не нашла. Может, ветер унёс. Может, где на верхних ветвях деревьев застряла…

Возвернулась домой. Села перед красным углом, перед иконами. Расплакалась, своими словами стала печаловаться, просить прощения за происшедшее перед святыми.

Ещё не стемнело, часа через два, пришла к ней соседка и с порога взволнованно спросила:

— Ты слышала?

— Что? — нехотя спросила в ответ Серафима.

— Про племянника своего.

— Нет, а что? — без интереса спросила опять хозяйка квартиры.

— На «скорой» увезли его.

— Что случилось?

— За гаражами, там, на пустыре, в канализацию упал. Разбился.

— Сильно?

— Сильно, но пока живой.

— Говорила ему, что так просто такое не пройдёт. Вот и… — завздыхала горестно мать Серафима. Соседка не стала допытываться, про что такое она говорит, продолжила свою тему:

— И чего он туда пошёл? Там и нет ничего… — недоумевала соседка. — Кто его туда потащил?

— Известно, «кто». Если Божье хулить начинаешь, то быстро «приятеля» обретаешь. Тот заведёт и не в такие дебри!..

Всё же молилась усердно матушка Серафима за непутёвого племянника. Ходила, помогала сестре выхаживать парализованного, неразумного бедолагу. Повесила перед ним иконы. В центре — Архистратига Божьего Михаила. Вразумляла его, как могла. Отвечать ничего племянник не мог, только мычал, но слёзы и согласное едва уловимое кивание головой обнадёживало. Вдруг осознает до конца свой грех и покается? Тогда, может, и освободится от полученного недуга…

Не видя смысла смуты дольной,

Мы взор возводим к небесам —

И вспоминается невольно:

«Мне отмщенье; Аз воздам» (Рим. 12, 19).

А. Жемчужников.

Прости

— Прости его, — попросил отец Филипп.

— Ни за что! Не прощу! — твёрдо отрубил Павел.

— Может, не знал, не подумал человек, что так обернётся. Будь милосерд. Все мы не безгрешны. Прости его.

— Нет, — настырно буркнул Павел.

— Зря ты так… Это очень тяжело. В первую очередь для тебя самого, — носить такой тяжкий груз, такой яд в себе. Он разъест, разрушит тебя. Пожалей себя, прости его, — ещё раз попросил священник.

— Нет! Сказал, что не прощу! И точка!

— Жаль. Очень жаль. Это грех большой. Подумай всё-таки. Постарайся преодолеть гнев и памятозлобие своё.

— Всё! Я пошёл, — грубо закончил Павел и пошёл к выходу.

Провожая сочувственным взглядом удаляющегося Павла, отец Филипп перевёл свой внутренний взор на себя. Взглянул и на свои совершённые прежде согрешения и ужаснулся. С грустью покачал головой и взмолился: «Господи! До чего же мы грешны и отвратительны! Как ты нас ещё терпишь?!.. Помоги нам, Господи, вразуми… Прости нас, прости, прости…».

Сколько ни посылал отец Филипп через общих знакомых поклоны и приглашения прийти строптивому Павлу, нет, не приходил.

Слышал и печальные вести о нём.

«Матерь Божья не с тем, кто больше знает, а с тем, кто больше нуждается в Её помощи».
арх. Кирилл (Павлов).

Дома

Утром Михаил с семьёй был в церкви. На ранней службе.

Правда при раннем пробуждении, немощь человеческая и слабость душевная искушали, охватили его. Дай, мол, лягу опять в койку. Не выспался, болит всё, сил нет никаких... Дел много! Раковину вон, на кухне, доделать надо...

Преодолел всё-таки искушения, пошёл в церковь. Подвигнул на это и близких, жену с детьми.

Дождь, слякоть, пасмурно. Немногие встречные идут мрачные. Даже те, кто в церковь идёт. И он такой же...

Посмотрел на жену, детей. Они тоже невесёлые. Ужаснулся:

«Как же так? Мы же в дом Радости идём! К Богу, Отцу! На встречу с Ним! И такие вот...

Не понимаем мы, окаянные, что в счастье купаемся. Самые счастливые мы — кто идёт сейчас к Нему, в дом Его. Какую радость даёт нам, неблагодарным Господь! Сколько всего радостного у нас, от Кого? От нас — нытиков, что-ли? Считаем, что это не Его дар нам, а сами вроде бы «заработали», имеем будто право на всё. Сколько несчастных людей; больных, калек, отверженных, бездомных… У нас же, милостью Божией, — всё есть, а мы не благодарим Его, или вот так, мрачно и с неудовольствием плетёмся в храм, к Нему!..

Не понимаем, что в любой момент может всё исчезнуть, быть отнято у нас, и здоровье, и кров, и сама жизнь… Не страшимся этого. Помним только теоретически, что всё от Него. Позволяем себе лениться, быть неблагодарными, капризничаем, ищем оправданий и причин для недовольства. То дождь, то тучи, то с начальством или женой поругался, не доспал … да мало ли ещё какие «поводы» находим, чтобы не осознавать, не видеть незаслуженного счастья своего, не замечать его. Хоть оно и потоками хлещет на нас от Создателя».

Вспомнил Михаил наблюдение в церкви, как одна дама, вместо радости от того, что в её сторону летят капли святой воды от кропила священника, всячески уклонялась от них. А когда попали капли на её лицо, она брезгливо скривилась и стала гневно отряхиваться, отирать лицо носовым платком.

Вот так и мы, вроде той дамы. Летит на нас, недостойных, благодать от Благодетеля нашего. Подставляйся, лови, пользуйся, радуйся! Нет, мы морщимся, отираемся, досадуем… Радуемся как раз обратному, тому, отчего огорчаться, бежать нужно. Ищем, ловим, носимся и «получаем кайф» от греховного. Вот от чего бегай-то! Вот чего избегай, уклоняйся!..

Что такое дождь, холод?!.. Мелкое гони от себя, разве это причины для уныния. Ведь сколько остального — замечательного, чем Бог нас одаривает: работа, дом, дети, друзья, уют, лад… свет Божий, в конце концов! Вон сколько у тебя!

Радуйся! Богач настоящий, благодари Дарующего тебя!..

А мы не только неблагодарные свинюшки перед Благодетелем нашим, но и вот так уныло идём к Нему на встречу...»

Стыдно стало ему от прежних слабостей и искусительных мыслей. Оживился он, взбодрил и нахохлившихся близких своих.

В таком благостном настрое они пришли в церковь.

Вот где — хорошо, спокойно!

Вот где Дом-то истинный во все века был в России! Почему свои дома православные держали под соломенными крышами, с земляным полом, а храмы каменные с куполами, порой и золочёными, с колоколами, воздвигали!.. Не то что куркули Запада, которые свои дома вылизывают прежде и более всего. Русский человек только спал в доме своём, а основное время проводил либо в поле, за работой неустанной, либо в Божием доме — церкви, которую и отделывал, и озолачивал. Здесь, на земле, для него самое главное место — Божье. Истинный, родной дом — церковь, преддверие небесного Дома. Здесь его душа — на месте…

Получив благословение от настоятеля, Михаил стал читать 3-й и 6-й час. Дочитал. Потом, на Литургии — Апостол. Неплохо, ровнее уже, меньше ошибок было.

Всей семьёй причастились и, умиротворённые, благостные, возвратились домой.

На душе было хорошо, надёжно, спокойно и ладно. Укрепились основы домостройные там, в церкви.

Слава тебе, Господи! Не остави нас, убогих!..

«Что пользы, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? Может ли эта вера спасти его?.. Вера без дел мертва есть». (Иак. 2,14-20).

Эпистолия

Тетрадь — 2-я:

Через некоторое время, отец Сергий получил другую тетрадь. Когда представилась возможность, раскрыл её и начал читать:

«Благословите, батюшка, рабу Божию — Татиану!

Давно не беседовала я «по душам», и то, о чём не могу рассказать на исповеди, изложу и в этом своём повествовании.

Господь так милостив к нам, а мы со своим «окамененным нечувствием» просто проходим мимо Его милостей и чудес, и не замечаем их. Я расскажу о том, как Господь в укрепление мне, грешной, явил чудо и вывел из уныния.

В середине октября начала одолевать меня тоска: делать ничего не хочется — даже в доме убраться, на молитву себя силой загоняла; лень было даже еду себе готовить. Хотя до этого моё уединение ничуть меня не тяготило.

Не назову то утро прекрасным, но вот просыпаюсь и чувствую, что у меня всё болит: поджелудочная, печень, кишечник, и, что удивительно — подмышки и обе руки, а на левой руке ещё и конвульсивно дёргается большой палец. Вдруг онкология?!..

Когда встала с постели, оказалось, что голова кружится и тошнит. В общем катастрофа в отдельно взятом теле, да ещё и дух, находящийся в унынии. Хорошо хоть, что с вечера натоплена была печь и было тепло. Оделась я, и, не умываясь, доковыляла до столика со святой водой и просфорами, приняла, пошла умылась и сначала стоя, потом сидя прочитала утреннее правило. Случилось это то ли в понедельник, то ли во вторник, Фёдор только уехал после выходных.

Конечно, мысли эти бодрости не прибавляют и наступил такой кратковременный ступор — безразличие и желание только лежать и ничего не делать. Но стоило только воззвать к Богу: «Господи, помоги, поддержи, вразуми, что делать!» И мысли стали приходить в порядок: во-первых — не сию же минуту ты умираешь, потому — вставай-ка на молитву, а после топи печь и готовь себе кашу. Во-вторых — одевайся теплей и иди хоть на 20 минут на улицу. И я всё это стала делать. Ещё заваривала травы и пила, пила. За это время я только один раз сократила вечернее правило, остальное — Евангелие, Апостол, Псалтирь и помянник… всё читала. Всё так же болело; немного меньше тошнило, зато появилась боль в позвоночнике.

В субботу приехал Фёдор (по телефону сказала ему, чтобы и он готовился к причастию). Увидел меня — похудела, бледная, спросил: «А ты выстоишь службу?» Отвечаю ему: «Должна, где постою, где посижу».

Настало воскресенье, поехали в храм. Стою в очереди на исповедь; слабость, холодный липкий пот, и ловлю себя на мысли, что я молюсь, глядя на икону Вседержителя и прошу не об исцелении от болезней и облегчении боли, а говорю: «Господи, если эта болезнь к смерти, то полагаюсь на волю Твою, прошу Тебя, Милостивый, укрепи меня, не попусти, чтоб страх лишил меня воли, помоги мне подготовиться к этому переходу.

Ты всё знаешь обо мне, чего я и сама о себе не знаю; если Ты ведаешь, что я могу не устоять в грядущих бедах и скорбях, то пусть эта болезнь будет тем спасительным путём, которым я приду к Тебе. Пусть на всё будет святая воля Твоя. Всё принимаю от Тебя ради спасения моей грешной души, потому что это единственная ценность, которую имею. Ещё и ещё раз прошу — укрепи меня слабую и немощную, не дай погибнуть душе моей».

Подошла очередь, я исповедовалась, пошла присела; голова кружится, всё болит, тело как бы дребезжит, а внутри всё спокойно, мирно. Поняла я, от чего покой во мне возник, что смирилась с волей Божией, не пороптала.

Подошло время, я причастилась Святых Таин и стала слушать проповедь, где священник как раз и говорил о том, что мы во всём должны полагаться на Бога, не отступать от Него ни при каких обстоятельствах, не расслабляться, и пока ещё времена мирные и благоприятные, все силы положить на спасение души, поскольку времена эти очень скоро могут кончиться и гонения на христиан будут, в Евангелии ничего не написано просто так.

Спаси Господи, отца Александра, что он своей пастве говорит об этом.

Кончилась проповедь, приложились к Кресту и пошли на выход. И, уже выходя из храма, только тогда я сообразила, что у меня ничего не болит!

Разве это не чудо?!..

Как быстра и как близка от нас помощь Божия и в своём милосердии Он даёт больше просимого. Уже к вечеру у меня появился аппетит, впервые за неделю мне захотелось есть. Но главное не в этом, а в том, что пока я находилась в этом таком малоприятном, болезненном состоянии тела, дух мой, наоборот, обретал здоровье. Прошло уныние, все эти житейские заботы показались такими ничтожными и мелочными. Так благодарна я Богу за этот неоценимый подарок мне. Вот уж воистину болезнь для исцеления! Для меня это было прямым свидетельством того, что Господь нас всегда слышит и никогда не оставляет (если мы сами от Него не отклоняемся).

Есть и ещё очень важное, что я вынесла из этого обстоятельства.

Дочь в это время была тоже далеко, на учёбе. Как мать я не стала меньше любить её, но как христианка я внутри себя почувствовала, что чтобы не случилось с ней, я приму это от Бога, как должное, ибо Бог ничего не делает нам во вред, всё пронизано Его любовью и милосердием, надо только это почувствовать и понять.

Вот пишу Вам, а на душе у меня так хорошо, что я даже плачу. Это слёзы благодарности Господу за то, что Он подарил мне всех вас: Вас, батюшка (слово-то какое замечательное!), матушку, всех моих духовных братий и сестёр; что вы все стали моей семьёй, что все вы мне дороги и я люблю вас. И всё это стало возможным во многом благодаря вам (как проводнику воли Божией). Если мы просим, Господь восполняет наши недостатки, а именно любви мне и не хватало.

По натуре я человек «внутри», сдержана на внешнее проявление эмоций, да и жизненные уроки показали, что «родня» по духу крепче и надёжней кровной родни. Моя православная подруга с Украины регулярно пишет мне письма и поздравляет с праздниками, а у родной сестры за полгода не нашлось времени и трёх строчек написать. Так и живём.

Из пережитого мною я вот что ещё поняла.

Человек, после такого «посещения Божьего» (если он его правильно воспринял), начинает смотреть на происходящее вокруг другими глазами. И если за такое ничтожно малое терпение скорбей, Он так щедро награждает, в том числе и прозрением, то теперь я начинаю понимать, почему мученики и исповедники безстрашно шли на истязания и смерть. Они при жизни ещё чувствовали безконечную любовь и укрепляющую поддержку Господа, и это давало им вынести всё!

Теперь я и людей лучше понимаю, тех, у кого не случилось этого личного общения с Богом, или оно было, но они не поняли этого за безконечной суетой. Они — теоретики, они, бедненькие, не ощутили на себе этой любви Божией. И сколько бы им, и батюшки и близкие не говорили (и в книгах они читали), что надо любить Бога, безстрашно идти за Ним, возрастать духовно, не оставлять молитв, а наоборот наращивать, всё это так и останется для них абстрактными словами.

Тем зерном, которое упало или на каменистую почву, или в терние. Я по себе знаю: говорят тебе — надо, для твоего же блага. Умом понимаешь, что действительно надо, а сердце остаётся безучастным (пример: тебе говорят — молись, молись, а ты думаешь (или бес подсказывает), ну что — «молись», сколько молюсь, хожу в храм, а что толку? Дочь не слушается, муж всё делает из-под палки. От этого возникали во мне обида и недоумение на них «толстокожих».

А теперь у меня к ним появилась жалость: я жалею их, духовно немощных, слабых: одного — опустошённого суетой и дрязгами на работе, другую — взятую в плен бесами «высоких технологий», теле и интернета. И что же, если ещё и я не стану в молитвах просить Господа о них — больных и несчастных, то кто же это сделает? Родственники? Так о них самих ещё пуще надо молиться — все только мамоной озабочены. Да и на мытарствах чем откуплюсь за своё холодное безразличие к ближним? Вот Бог–Любовь и дал мне всё это увидеть в правильном свете, понять, и как я Ему благодарна за это!

Вот мне Ира пожаловалась, что она в такое уныние из-за сына и переезда на новую квартиру впала, что ей жить не хотелось. Пожалела я её, бедную, неразумную и подумала: «Какие ж мы все дохлые — малое дуновение, и мы валимся, а ещё — такие неблагодарные. Как… свинюшки. Стоим под могучим дубом, во весь рот трескаем жёлуди и всё ворчим: не сладкие, не жирные, не такие крупные, как хотелось бы». И головы не поднимем посмотреть, а откуда жёлуди, Кто дал их? Чего сейчас-то ныть? Живём в тепле, с удобствами, не голодаем, что же будет, когда настанут по-настоящему страшные времена?

Раньше бы всё это осознать, но я и за это Господу благодарна безконечно. Не могу описать своего нынешнего состояния, ну это знаете, как мир, который стоял вверх ногами, стал на место.

Смотрю на Фёдора, и сердце сжимается от жалости, так на него насели «доброжелатели», а он не замечает даже. Только с работы пришёл, он даже не садится за стол, а падает перед телевизором, просит поухаживать за ним, покормить. Я выполняю просимое, только спрашиваю: почему не за столом? В ответ: дай мне отдохнуть, я устал. И отдыхает, то есть позволяет телебесу высосать из себя последнюю энергию. На моё осторожное предложение: может выключишь и почитаешь что-нибудь полезное, отмахивается, а то и злится. Вечером на правиле, вижу — отбывает повинность.

Сказала ему, чтоб готовился к Причастию — отказался. Понимаю, что наседать, уговаривать безполезно. Раньше бы у меня возникло бы чувство безысходности всех усилий, а сейчас наоборот — жалею их, слепых кутят, не видящих, кто дёргает за ниточки их желаний и добавляю молитвы, чтоб Господь смилостивился над ними, бедными пленниками «доброжелателей».

Или когда с ним, Фёдором разговариваем, чувствую, как он раздражён, отвечает грубо. Не поддаюсь на провокацию беса, отвечаю: а вот не дождёшься ты «радости» от меня. Говорю с ним спокойно, меняю тему или предлагаю ему съесть что-нибудь, попить — и всё. Мир мой остался со нами.

Не хочу сказать, что это так легко, но и не так невозможно, как нам кажется. Наша беда в том, что мы все «выходим из себя», а надо всегда «быть в себе», внутри, тогда плохим помыслам труднее проскочить.

Всё время из поля нашего зрения уплывает тот факт, что не так плох наш ближний, как нам мнится, он просто порой слаб и не видит, не понимает своих «эмоций», которые вовсе и не его, а тех «доброжелателей», насевших на него, бедного. И надо ему помочь стряхнуть их, а не его самого (ближнего) дубасить ответным раздражением.

Какое же это чудесное состояние — сочувствие, сострадание, желание помочь! Если мне, такой маленькой грешной, Милость Божия позволила всё это прочувствовать, то что же чувствовали святые, которые любили и жалели всех-всех, без разбору? И слова Евангелия, что «рай внутри нас есть» тоже стали осознаваться: не впусти в себя ад, и — сохранишь рай. И ведь опять всё сводится к вниманию к своим помыслам, к своей духовной жизни. Ведь когда меня прихватило, то всё земное, материальное, как бы растворилось, стало миражом: стало так мало нужно.

Правильно говорят: «В гробу карманов нет». Мысли мои все тогда были о душе, и все были близкими, хорошими. Страх был не за это больное тело, а за то, что мытарства-то ты не пройдёшь, прежде всего из-за твоей нелюбви к ближним, потому что ты не любила их той, христианской любовью, которой Господь заповедал любить всех, даже врагов. Вот на то, чтоб осознать, и по возможности исправить свои недостатки, Господь даёт мне немного времени «дозреть».

Недели две у меня ничего не болело, а потом опять заболела поджелудочная и печень, только на всё это я смотрю по-другому. Если я сама не отвернусь от Спасителя, Он от меня никогда не отвернётся, на то Он — и Спаситель.

На том, дай Господи, мне и удержаться.

Спаси вас, Господи, батюшка, что не даёте мне «утонуть», думаю не без ваших молитв о мне, грешной, всё это открывается мне. Слава Богу за всё!

Недостойная раба Божия — Татиана».

Вздохнул отец Сергий, с состраданием и молитвой ко Господу о рабе Его Татиане.

Сложил листы, задумался о поучительных письменах в сей тетради. Вспомнил и недавно слышанное от старца Адриана (Кирсанова): «Кто без креста, тот — без Христа!» Вот уж точно — скорбями спасаемся…

В очередной раз ужаснула мысль, как страшно и ответственно быть священником. Давать советы, указания действий для жизни людей. «Господь дал нам способность быть служителями Нового завета, не буквы, но духа. Потому что буква убивает, а дух животворит». (2 Кор. 3,6).

Содрогнулся вспомнив суровые слова св. праведного Иоанна Кронштадтского: «Правители-пастыри, что вы сделали из своего стада? Взыщет Господь овец Своих от рук Ваших!.. Он преимущественно назирает за поведением архиереев и священников, за их деятельностью просветительною, священнодейственною, пастырскою… Нынешний страшный упадок веры и нравов весьма много зависит от холодности к своим паствам многих иерархов и вообще священнического чина».

Устрашился и тем, что сказано в Откровении другого апостола Иоанна Богослова: «...ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». (Откр. 3:15-16).

Взмолился отец Сергий с навернувшимися слезами, покачивая в самоукоризне седой своей головой: «Господи, только на тебя надежда и упование, что Ты вразумишь, дашь верное направление, осенишь Духом Твоим Святым… Не остави нас Своим попечением!.. Помоги нам грешным и немощным пастырям, вести людей верным и спасительным путём, среди пагубных хлябей сего мира...»

«Пусть никто не отчаивается в своем спасении, ведь примеры святых указывают нам, что люди всякого сословия и пола при разных обстоятельствах и условиях жизни достигли вечного блаженства. Не место спасает человека и не его положение, а одно только требуется: чтобы твоей работой и жизнью не нарушались требования совести и закона Божия.

Кто слушается закона Божия и своей совести, тот спасается, где бы он ни был и в каких бы условиях ни жил».

Архимандрит Кирилл (Павлов).

Счастье

В воскресенье, после Божественной литургии, на которой Василий Михайлович причастился Христовых Тайн, он вышел в ликующем состоянии. Ему хотелось всех и каждого обнять, поделиться своей необыкновенной радостью. И на улице, хоть и был промозглый день, моросил неприятный ноябрьский дождь, с его лица не исчезала улыбка.

У метро, он стал подниматься по ступеням к входу. Там было, как всегда много людей и ему трудно было взбираться вверх. К тому же палочка, на которую он опирался, часто соскальзывала на мокрых, мраморных плитах ступеней.

Поднявшись наконец на верхнюю площадку, он решил передохнуть. Развернулся в ту сторону, откуда взошёл, лицом к небольшой площади перед входом в метро. Внизу и на ступенях было много людей и все были безрадостны, мрачны, чем то озабочены. Это его очень огорчило. «Как же так?! Почему?.. Сегодня же — воскресенье — малая Пасха! А все такие недовольные, недобрые с виду. Ну и что, что дождик моросит, холодновато. Это что ли самое важное? День Господень! Воскресенье Христово!.. А все будто не помнят и не знают про это…»

Не выдержал Василий Михайлович, воздев просяще руки вперёд, возопил к людской массе:

«Дорогие мои, сограждане!

Что же вы такие мрачные и несчастные? Ведь воскресенье сегодня — Божий день!

Нельзя в такой день быть такими.

Что самое желанное для нас? Чего люди ждут и желают в первую очередь? Словом это определено так — «счастье». А что это такое?..

Многие не живут в счастье, а всё ждут или рвутся к нему, натыкаясь на неприятности и скорби. Злятся, что оно не наступает. Не подозревают, что оно повсюду, рядом. Так и ходит за нами. На, бери, пользуйся, радуйся! Нет, мы шатаемся где ни попадя, копошимся, ищем его не там где надо, заглядываем в бесноватый чёрный «ящик», яркие журналы со знаменитостями…

Так и промаются такие, как те слепые у Брейгеля до самой смерти. Проскрипев, поворчав, прогневив Бога неблагодарностью, глупостью своей, в ответ на Его щедрость. Только тяжёлые обстоятельства, смута и личная беда приводят нас к верному началу. Тогда начинаем понимать, среди каких благ мы ходили и дышали. Но время и возможности не повернуть вспять… Бог — милостив и щедр! Он снова, в любом, существующем положении человека, подаёт много благ. Мы же опять их не видим, не воспринимаем».

До этого, поднимающиеся вверх, думая, что это очередной зазывала на продажу какого-то товара, сторонились. Или с опаской, будто болящего, «тронутого» головкой, обходили, стараясь не обращать на него внимания. Но постепенно, один за одним, стали приостанавливаться и вслушиваться в необычного оратора. Прислушались и многие стоящие внизу площадки.

В это время заметно просветлело. Солнце начало проглядывать сквозь разрядившиеся, не плотные облака. Тёплый ветерок быстро высушивал влагу.

Он продолжил:

«Вокруг нас разлито столько благодати! Впивай, вкушай, вдыхай, ощущай кожей, нервами. Мыслями охватывай всё изобилие, ни за-что, ни-прошто ниспосылаемое нам нескончаемым потоком. Научись воспринимать, ценить, сознавать это. Это большая, основная и радостная наука жизни!

И всего-то немного нужно. Только поднять мысленно очи к Небу, к Источнику, посылающему на нас потоки Света, Добра, Благодати. Мысленно возблагодари за это, оглядись со вниманием и начни учиться видеть, воспринимать щедро изливаемое на нас благо. На щеках ощути тепло и ласку солнца или бодрящие капельки дождя, покалывание мороза. И мир вокруг станет другим!

Познай ненужность споров и раздора, некрасивость грубости, раздражительности.

Сколько вокруг нас, разлито добра и помощи во всём! Какое обилие любящих и относящихся к нам по-доброму, несмотря на наше недоброжелательство, недооценённых нами, на самом деле близких людей!.. Сколько мы знаем случаев, событий, которые могли и должны были произойти и принести нам горе, несчастье, а они вдруг вопреки всякой логике произошли иначе и принесли нам обратное, — желанное нами счастье и спасение…»

Остановившихся и слушающих Василия Михайловича людей значительно умножилось. Целые группы и группки замерли и внимали ему. Это прибавило ему сил и уверенности:

«Давайте исправим искажённое наше внутреннее зрение. Направив его с обид, разглядывания и смакования плохого, на доброе, светлое и радостное. Сколько открытий ждёт нас на этом пути! А это и значит привести себя из области вечного несчастья, дрязг, суеты, в область того самого — счастья. Ежедневного, ежеминутного пребывания в нём, не смотря ни на что. Ни на какие искушения, врагов видимых и невидимых».

Голос у него стал ослабевать, дыхание участилось, но он откашлявшись, собрав свои силы, повёл дальше:

«Есть такие Божьи люди, которые пребывают в радостном состоянии любви ко всем — постоянно. Они благожелательны ко всем и всегда. Улыбка не сходит с их уст. Они приятны для всех и для Бога. Каждый из нас встречал таких людей, но почему то мы не торопимся учиться у них. А ведь часто они не среди богатых, а совсем наоборот, среди самых отверженных. Вот кому бы печалиться, злиться и вредничать. А они. Они — счастливы! Даже оборваные, голодные, незаслуженно оскорбляемые и унижаемые, они улыбаются всем. Прощают легко и просто обиды, как дети. Святые «чудики» шукшинские.

Нам надо учиться у них кротости, беззлобию, терпению и постоянному пребыванию в добре. Перенимать их мужество и спокойное безстрашие в жизни. Вот что надо нам, как воздух! Без которого, мы задыхаемся.

Надо учиться у них виденью неизъяснимого, искомого всеми, этого самого — счастья. Приобщению к нескончаемому, но для многих недостижимому потоку Божией милости. Учиться благодарности за неизъяснимые щедроты, изливаемые на нас. Преумножать в себе этот свет и любовь — вот наука. Обретайте, цените, преумножайте это знание и умение, и будете необыкновенно счастливы! Всё время восклицайте, даже в скорбях, ибо и они даны нам на пользу: «Слава Тебе, Боже Всещедрый!..»

Василий Михайлович широко осенил себя крестным знамением.

В это время, откуда-то сбоку, к нему подошёл полицейский и без объяснений, взяв за локоть, властно повёл его вниз к проспекту, у ближайшей обочины которого уже стояла полицейская спецмашина.

Увлекаемый полицейским, ведомый не сопротивлялся. Старался, подлаживаясь под быстрый ход полицейского, облокачиваясь на свою трость, не упасть. Только на ходу, успел приподнять шляпу и на прощание, с благодарностью поклониться слушавшим его людям.

До спецмашины, молодой но выслужной полицейский довести задержанного не смог. Ему преградили путь, обступили многие из стоявших и внимавших Василию Михайловичу людей.

Они стали требовать от полицейского объяснений о причине задержания. Тот пытался привычно и грубо отбрехаться, но не получилось. Обступившие не расходились, а быстро умножались и уплотнялись вокруг него. Пришлось ему напрягаться и ссылаться на какие-то загадочные «законы», распоряжения и установки начальства. У него это плохо получалось, потому что люди были настроены твёрдо. Среди подошедших, нашлись и юридически грамотные, которые молниеносно разбивали его безграмотный и наглый, привычный бред для запуганных «дурачков». Полицейский всё более путался в своих объяснениях.

За происходящим, от спецмашины, наблюдал вышедший, упитанный, по виду начальник полицейского. Из-за ограждения у тротуара, лень обходить, или подлезать под него, не позволяли ему подойти и помочь сослуживцу. Наконец, видя безпомощность подчинённого, ему надоело ждать, он окликнув молодого полицейского, махнул ему призывно рукой. Мол, что ты с ними связался, есть более важные дела…

Тот принял указание, потеряв всякий интерес и рвение к спору, отпустив руку Василия Михайловича, быстро пошёл к спецмашине.

Собравшиеся радовались такому исходу. Как родные, близкие обнимались, разговаривали уже друг с другом, как давно знакомые.

Освобождённый виновник общего волнения, с благодарением, обратился к ним:

«Вот видите, дорогие мои, какая несказанная радость у нас получилась?.. Вот она — птица-счастье то! Всегда — через скорбь, через преодоление злого и недоброго, она прилетает и согревает нас.

Смотрите, сколько нас, и как нам хорошо. Так вот и должны мы всегда быть — в единстве и решимости. В сплочении против недругов. Тогда мы — сила, тогда мы — народ, тогда мы — русские…»

+ + +

«Искажённая русская история, есть самый страшный враг русского народа».

(Иван Солоневич).

- - -

12 декабря 2009г. опубликовано заявление Коммунистической фракции в Госдуме, лидеров КПРФ. где изложено требование убрать слово «Бог» из гимна России.

Ещё они потребовали не возвращать г. Кирову его прежнего названия — Вятка, и Ленинградской области, другим городам — оставить названия данные их предшественниками, кровавыми губителями народа нашего, гонителями Православия.

- - -

Известно предсказание о последних временах, которое изрек падший ангел, явившийся к святому Андрею, Христа ради юродивому: «В те времена, — говорил демон, — люди будут злее меня, и малые дети превзойдут стариков лукавством. Тогда я начну почивать. Тогда я ничему не буду учить людей, они сами будут исполнять мою волю...»

Современные скорби

После службы, многие прихожане остались на отпевание аж шестерых усопших!

В приделе не могли уместиться.

Трое из усопших — убиенная семья. Всех троих (мать, отца и дочь) убили зверски, по наглому. Молотком по голове, по очереди, по нескольку ударов по каждому, по лицу. Цель — не только убить, изуродовать, но и ужаснуть всех живущих.

Присутствовало и много, одетых щеголевато, из начальства. Руководители из Центральной префектуры. Мать работала там, на важном посту. Убили её и семью за то, что мешала нуворишам безнаказанно грабить.

— Господи! Что творится! Как страшно жить стало… — всплакивает одна из прихожанок.

+ + +

Из кн. «Петушки обетованные»:

«Православные миряне хорошо знали, устав и подробности служб и последований, дорожили ими, любили их, берегли их, тщательно следили за их точным исполнением. С печальных времен Петра I, когда через прорубленное в Европу окно понесло в Русскую землю заморским угаром, когда многие люди, вкусившие в Европе от древа познания, стали больше смотреть на землю, чем на небо, на земле искать цели и смысла жизни, тогда и дело молитвы, богослужения перестало считаться делом первостепенной важности. Теперь перестали интересоваться не только мелкими подробностями богослужения, но и вообще богослужением. Типикон продолжали печатать, но богослужение по нему "онемеченным" русским людям стало казаться непроизводительной тратой времени, — ведь так много и "необходимых" и "полезных" дел надо переделать. Стали сокращать богослужение, но так как сам Устав не даёт указаний, как можно сокращать его до такой степени, до какой было желательно, начались сокращения кому как вздумается. Богослужение становилось шаблонным, безцветным, однообразным...»

«Итак, бодрствуйте на всякое время и молитесь, да сподобитесь избежать всех сих будущих бедствий и предстать пред Сына Человеческого».

(Лк.21,36).

«Не пришел призвати праведных, но грешных на покаяние ».

(Лк. 17, 19 )

Явление

Знакомый рассказывает о своей давней поездке в Дивеево:

— Поездка получилась у нас непростая… Там женщина-экскурсовод нам рассказала: “Летом 1999 года, после бомбёжки Сербии, троим паломникам явился батюшка Серафим на источнике. Подошёл в своём стареньком подрясничке, с палочкой и спросил их:

— Почему вы не защитили Сербию? И не каетесь в этом? Почему безответственно жизнь проводите?..”

Вот так! Такое вот обращение ко всем нам…

Покалеченные жизни

Попал я в офтальмологическую больницу. Палата двухместная. Но, кроме меня, ещё никого нет. Осваиваюсь.

Открывается дверь палаты, входит в возрасте уже, но крепкая с виду женщина с сумками. На ходу, деловито поздоровавшись со мной, не оборачиваясь, говорит повелительно кому-то сзади:

— Проходи!

За ней входит тоже пожилой мужчина, невысокий, щупленький. Улыбается приветливо, кланяется мне и говорит ещё с порога:

— Извините. Здравствуйте!

Женщина на голову его выше и в два раза шире. Она нетерпеливо подгоняет его:

— Давай, давай, проходи! Что застрял?

— Я сейчас, — послушно откликается он и двумя быстрыми шагами оказывается около неё.

Она, взгромоздив большую сумку на застеленную чистую постель, тут же начала выгружать оттуда вещи и как непослушному ребёнку, пояснять:

— Это вот твои тапки, — и привычно приказывает. — Давай, переобувайся.

— Счас, счас, — поспешно соглашается он.

Плюхается на стул. Снимает ботинки вместе с голубыми нахлобучками, натянутыми на них в вестибюле больницы.

Не дожидаясь его, пришедшая быстро выставляет из сумки другие вещи с разъяснениями:

— Вот твоя чашка, ложка… мыло… треники… переодевайся.

— Счас, счас, — он поспешно снимает брюки, надевает спортивные штаны.

Смотря на них с иронией, думаю: «Вот это жёнушка! У такой не забалуешься. Про таких говорят «бой-баба». Полковник, не иначе!..»

Вошла медсестра. Командирша, смекнув, сама быстро сняла хозяйственную сумку с накрахмаленного пододеяльника. Согнав жестом пациента, с которым пришла, с единственного стула, брякнула на него вторую наполненную сумку.

Медсестра, увидев, что и без её указаний новичка расположили, только спросила:

— Устроились?

Не ожидая ответа, упорхнула обратно за дверь, бросив на лету:

— Если что, я на посту.

— Ты давай! Ешь всё, что дают. И всё отсюда, из сумок, должен съесть. Тебе силы нужны!.. — повелительно говорит наставница вновь прибывшему.

— Куда столько! — ужаснулся он. — Всего на два дня то, а еды — вагон.

— Не спорь! Слушай! — оборвала она его.

Он смиренно, привычно замолчал.

Тем временем женщина деловито вытаскивает из сумок другие вещи, принадлежности.

Влетает вновь медсестра. Огласила порядок и расписание и хотела было уйти, но увидела приготовления женщины. Кивнув на чашку с ложкой, машинально бросила:

— У нас столовых принадлежностей хватает.

— Ничего. Не помешает, — отрезала ей на это сопроводительница нового больного. Он с готовностью поддакнул властной устроительнице:

— Да, пригодится.

— Как хотите, — небрежно буркнула на ходу медсестра и вновь исчезла за дверью.

Долго ещё наставляла, поучала сопровождающая привезённого ею больного. Тот согласно, старательно выслушивал её.

Наконец она, взглянув на часы, всполошилась:

— Ой, время-то сколько. Мне на автобус, потом на электричку успеть надо. Всё! Я пошла.

Быстро, подхватив свои опустошённые сумки, она выбежала из палаты. Мужчина суетливо засеменил за нею, получая на ходу дополнительные инструкции по своему поведению.

Возвратился он нескоро. Видно, провожал её и на улице.

Прошёл к своей койке. Сел на неё.

Теперь только, вглядевшись в меня заново, заметил, что перед ним священник в подряснике и скуфье. Обрадовался этому и заявил, с удовольствием потирая ладони:

— О, со священником я!.. Вот, наговоримся!..

Меня эта фраза насторожила. Лихорадочно я стал соображать, какие препоны мне установить, чтобы его желание не исполнилось. А он тем временем, располагая меня к длительной и многословной беседе, затараторил:

— Я много где был. Ездил в Дивеево, в Киев, Почаев, на Валаам… Вы были на Валааме?

Нехотя я кивнул утвердительно, а он уже нёсся дальше в своём заливистом монологе. Мне оставалось только удивляться. Откуда в нём, таком, судя по предыдущей сцене, забитом, робком, вдруг такая резвая прыть и энергия?..

Прибёг я к жёсткому, но единственному, наверное, методу, дабы не быть съеденным пустословием, потерей драгоценного времени. Мягко, но определённо напомнил ему, что не для утомительных бесед, а не дай Бог и споров, мы прибыли в это скорбное место. Завтра у меня да и у него — операции. Надо подготовиться, помолиться. Демонстративно я углубился в чтение молитвослова. Он же долго ещё разносил свои трели о разных местах и красотах… Потом огорчил меня ещё больше. Включил принесённый и выставленный на тумбочку транзистор. Тот громко забарабанил частоколом словес дикторов, комментаторов, перемежаясь жутким грохотом чёрного рока.

Был я на пороге отчаяния. Хоть обратно домой уходи. Мест в других палатах — нет. Решился всё же, попросил робкого, но бойкого соседа, сделать потише звук. Он с готовностью это исполнил.

Удалось мне всё-таки весь день, при помощи чёток и усиленной молитвы отогнать от него желание разговоров и весёлого времяпровождения.

Вечером, для приличия, я немного расспросил соседа о нём.

Он с готовностью, безхитростно рассказал о том, что живут они хоть и за городом, но в обычной двухкомнатной квартире, в пятиэтажке. В большой комнате — приведшая его женщина, во второй, маленькой, — он. И чем он меня совершенно поверг в недоумение. Она, оплатившая дорогую операцию для него, питание и хорошее содержание в больнице. Так рачительно, по-хозяйски привезшая его сюда, ухаживающая за ним, совсем не жена ему, а — старшая сестра…

С детства и вот до старости она опекает и заботится о нём. Всю жизнь свою, как и их родители, они добросовестно трудились в совхозе, он потом на заводе. В результате им дали двухкомнатную квартиру в старом доме. Разнополым, оказавшимся «благодаря» этому в одном, общем жилище, в тупике своих судеб. Она — одинока. Он — тоже. Ни детей, ни прошлого, ни будущего. «Спасибо партии родной за то, что сотворили со страной». Оба — ветераны труда. Оба с несчастной, несостоявшейся судьбой. Куда ей было приглашать будущего мужа? К брату?.. А ему невесту куда?.. К сестре?.. Вот и остались старые птицы без будущего, без птенцов. Без собственного гнезда-то куда и как? Все инородцы у нас, даже сейчас, когда никаких «очередников» нет, аннулировали их, как класс, — пришлые, понаехавшие, быстро устраиваются и получают себе уютные гнёзда. Все, кроме коренных, местных, русских. Какое преступление той, прежней и нынешней (ещё больше) властей перед русскими людьми.

Вот и эти несчастные, изуродовались всем своим существом в нечеловеческих условиях, сестра и брат. Ничего им не осталось, как ей — остаться навечно покровительницей, «мамкой»-наседкой. А ему — вечным, уже седовласым птенцом. На все времена младшим, послушным, практически — сынком. Когда такая «семья», то это — беда, бедствие!..

Слёзы наворачиваются от таких зримых свидетельств. До чего же нас, русских, опустили! В какую безвыходную, тёмную дыру нас загнали в семнадцатом году, инородцы-иноверцы!.. И сегодня. Только для русских нет ни жилья, ни работы, ни образования, ни лечения, ни достоинства, ни истории, ни культуры, ни народного уклада. Ни должного уважения к нашей Православной вере. Единственной, противостоящей разложению не только нашего Отечества, но и гибели всего мира, приходу погубителя-антихриста.

Бедные, бедные русские люди! Не только те, мученики на чужбине в «братских» республиках, которые они держали и держат на своих плечах. Но даже и здесь, на своей родине, полонённой инородным игом. Не эту ли боль, значащийся ныне в учебниках литературы для 11 класса, вместе с другими лучшими русскими поэтами и писателями ХХ века под ярлыком «неокрестьянские», один из убиенных представителями антирусских погромщиков, выразил наш поэт Сергей Есенин, общую, пронзительную боль всех, терзаемых русских людей: «В своей стране, я — словно иностранец!..»

"Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство"

(Лк. 12, 32).

Радуйся!

Вышли из поликлиники двое. Один жалуется другому:

— Видеть стал плохо. Вот беда…

Попутчик его возражает:

— Какая «беда» то?! Радоваться должен. Сколько по̀гани всякой, мерзости не видишь теперь, или видишь, но плохо и размыто. Не травмируешься от этой гадости, не видишь что по этому поганому «ящику» показывают.

— Наверное… — неуверенно соглашается жалобщик. — Конечно. Но и слышать тоже плохо стал.

— И это — не плохо! — опять ободряет его собеседник. — Сколько повсюду этих рок-дробильников грохает повсюду! Крики, вопли, ругань, мат-перемат везде. Радуйся, голубчик! Бог тебя закрыл от всего плохого, оберёг. Благодари Его и за это.

— Да, наверное, ты прав, — более уверенно соглашается болящий.

Поблагодарил утешителя.

— Спасибо тебе на добром слове. Полегче теперь стало. А то совсем уж было приуныл, загоревал я, расквасился.

«Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих. Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти?»(Рим. 7,15-24).

Гость издалека

Был у нас в гостях архимандрит Севастиан из далёкой епархии.

В целом он доволен существующим у них положением. Урожай убрали. Теперь служат у них четыре священника. В общем — всё стабильно. Ещё на одного насельника монастыря прибавилось. Грех жаловаться. Но!

— Раньше, лет десять назад, — начинает он новую тему. — Десять часов вечера — ни в одном доме света нет. Все спят перед новым трудовым днём. Сейчас же! Даже в два часа ночи пройди по селу, — то там, то сям мерцает в окнах свет. Телевизор смотрят. У всех тарелки антенн висят. Теперь ещё и интернет прибавился. До всех добрались. Всех и в глубинке «охватил» рогатый и не выпускает из когтей. Народ изменился. Сильно.

Одежду, еду не купят, а на эти проклятые электронные приманки займут, кредитов убийственных наберут. Продадут последнюю рубаху, а купят себе и детям эту дрянь на погибель.

В храм, очень мало теперь ходят…

После моего рассказа о неправедном суде над протестовавшими против позорящих Православие выставок он сообщил, по-свойски:

— Душа уже не болит, а каждый день разрывается на части. Мы с братией монастыря уже келейно молимся о том, чтобы быстрей всё пришло. И пагуба, и война, и Суд Божий… Нет сил уже переносить то, что происходит. Как безсмертные души людей сейчас разлагаются и погибают повсеместно…

Русь глухонемая

Был к Иисусу приведён

Родными отрок бесноватый:

Со скрежетом и в пене он

Валялся, корчами объятый.

«Изыди, дух глухонемой!» —

Сказал Господь. И демон злой

Сотряс его и с криком вышел.

И отрок понимал и слышал.

Был спор учеников о том,

Что не был им тот бес покорен,

А Он сказал: «Сей род упорен:

Молитвой только и постом

Его природа одолима».

Не тем ли духом одержима

Ты, Русь глухонемая! Бес,

Украв твой разум и свободу,

Тебя кидает в огнь и воду,

О камни бьёт и гонит в лес.

И вот взываем мы: «Приѝди…»

Избранный вдали от битв

Куёт постами меч молитв

И скоро скажет:

«Бес, изы̀ди!»

(М. Волошин).

Исцеляющий

Профессору Недоступу А. В.

Поздно пришедшая пациентка кардиологической клиники, побегав по нескольким кабинетам. Постучав и безнадёжно потолкавшись в них, пробегала мимо кабинета профессора, заведующего отделением кардиологии. Остановилась, поразмыслив, вдруг решилась и осторожно постучалась туда. Изнутри ей приветливо ответили: «Да, да…» Она даже испугалась своей дерзости, замерла. После чего просяще спросила:

— Можно к вам?

Еле приоткрыв дверь, ещё раз спросила:

— Можно?..

— Да, да… — с улыбкой пригласил её старенький, очень уставший за день профессор.

Она осторожно и тихо вошла.

Хозяин кабинета в это время продолжал разговаривать по телефону:

— Да, я вас слушаю. Сейчас уже никого нет. Все врачи ушли. А что за беда у вас?.. К врачу вам?.. Карточку затеряли?.. Только сегодня?.. Ну, хорошо. Приходите, я вас приму… Карточка?.. Я поищу, постараюсь найти к вашему приходу… Как ваше имя и фамилия?.. Записал… Приходите…

Положил трубку. С вниманием обратился к пришедшей:

— Что у вас? Какие трудности?..

— Я вот с работы только вырвалась. Пришла, а врачи все ушли. Что мне делать? Мне так трудно отпрашиваться…

— Ничего. Давайте вашу карту, я посмотрю, а вы расскажите о своей болезни.

Пациентка стала взахлёб рассказывать о своих недугах.

Задав ей ещё вопросы о рекомендованном ей лечении, лекарствах, какие она принимает и прочем. Просмотрел внимательно все записи в медкарте. Измерил ей давление, прослушал её дыхание и сердцебиение. Не спеша рассказал ей об особенностях её недуга. Подробно продиктовал, что он рекомендует ей принимать и как себя вести. Расспросил её об условиях домашней и служебной жизни. И в этом дал много полезных советов.

Благодарная пациентка машинально взглянула на часы на стене и ужаснулась. Было около шести часов вечера.

— Ой, — привскочила она. — Простите. Я больше часа у вас оторвала. Вы устали, а я безсовестная. Простите.

— Ничего… — успокоил её профессор.

В это время в кабинет постучала и вошла молодая запыхавшаяся женщина. Вероятно та, что звонила.

Профессор учтиво встал и дал последние рекомендации первой пациентке. Ко второй же обратился:

— Простите. Я задержался. Сейчас я спущусь за вашей картой. Подождите.

Вместе с предыдущей пациенткой он направился к двери. Потом они пошли по коридору. На ходу пациентка, испытывая большие неудобства, благодарила доброго профессора. У лифта, прощаясь, она с удивлением и болью спросила:

— Вы очень устали?

— Вообще-то, да. По моим годам…

— У вас же ещё больная…

— О, это ещё не всё. Ещё человека три-четыре придёт.

— Когда же вы отдыхать будете?

— Не знаю, — улыбнулся профессор.

— Нельзя же себя так надрывать, — чуть не со слезами попросила пациентка. — Поберегите себя.

Он посмотрел внимательно ей в глаза. Грустно, с усталой улыбкой, но уверенно, с решимостью ответил:

— Я же — врач…

«В этом мире мы должны жить для вечности. Здесь мы сеем, чтобы там пожать; здесь мы трудимся, чтобы там получить за труд воздаяние».

(Архим. Кирилл (Павлов)

Попорченный подрясник

Хорошим, тёплым и солнечным деньком, шёл молодой диакон Валериан неторопко по улицам, трясся в громыхающих вагонах метро… Ехал на воскресную Всенощную службу.

Приятно обдувал летний ветерок его новенький подрясник, который он надел впервые. «Натуральный! Без синтетики. Сшит, как положено. В самой Лавре шили! Не зря старался. Заказал и ездил туда на примерки…», — похвалял он себя.

С лёгким раздражением воспринимал он галдящую, праздношатающуюся по центральным улицам города молодёжь.

— Бездельники! Что в этом интересного, шляться без дела?.. — бормотал он с неудовольствием себе в бороду.

Плавно, ловко огибал толпящихся. Шёл неуклонно вперёд. Во множестве кафе, огородивших большую часть тротуара, сидели отдыхающие и рассматривали проходящих, а те — их. Несчастные дети третьего тысячелетия. Их безцеремонные взгляды ещё более распаляли диакона, приводили его в досаду:

— Как в зоопарке. Одни глазеют на других, а я для них — самый интересный жираф…

На ходу он решил отвлечь себя от раздражающих его мыслей. Заставил себя, начал думать и вспоминать приятное, доброе, осуществлённое им за прошедшую неделю.

«Съездил, наконец, на отдалённое городское кладбище. Послужил на могиле мамы. Прибрался там. Прополол, полил цветы… Навестил одинокую, болящую тётю за городом. Купил и принёс ей продукты. Обезпечил недели на две-три… Четыре раза служил на этой неделе!.. И много ещё чего толкового удалось сделать... По большому счёту вроде бы не наделал за это время значительных и существенных грехов. Так, по мелочи…» — похваливал он себя.

Размышляя, он споро, среди большой массы прохожих, стал сбегать вниз по ступеням подземного перехода.

Вдруг что-то сверху шлёпнулось!..

Он отпрянул, вгляделся. Оказалось, не перед ним, а на него!! На его новенький, чёрный подрясник! Не замеченная им ворона, с дерева над переходом, шмякнула вниз своим белёсым, увесистым помётом. И именно на него!..

Он был в отчаянии. Птичьи отходы растеклись как раз по самому видному месту. По передней поле его новенького, дорогого подрясника…

— Сволочь! Гадина!.. Чтоб тебя!.. Падаль!..

Фонтаном извергались из диакона несдержанные проклятия.

Схватил, поднял разглядывая полу подрясника. Стал носовым платком снимать птичьи отходы, но куда там!.. Они от этого только размазывались ещё больше.

— Почему именно на меня? Как теперь буду служить?!.. Вот вражина!..

Только тут он опомнился и устыдился. Стал корить себя: «Что же ты делаешь, а?.. Как ты себя ведёшь? «Священнослужитель» называется… Да ты, как базарная баба, расшумелся! Какие выражения из тебя извергаются?.. А ты мнишь себя хорошеньким, безгрешненьким. Такая лапушка. Одно добро повсюду будто несёшь, «праведник». Служитель у престола!.. Знаешь, кто ты?.. Вот! Правильно, это дерьмо — ты!.. Те вот, прохлаждающиеся и выпивающие бездельники, шатающиеся здесь, над которыми ты самовозвышался, — намного лучше тебя. Они не мнят о себе. Не самовосхваляются и не поносят других. Они, «последние», и будут впереди тебя, а ты, «первый», окажешься сзади всех. Помнишь про мытаря и фарисея?.. То-то же!.. Не забывай! Не возносись. Не на чем. То, что сделал благого, — обязан был сделать. Никакой заслуги твоей нет!.. Опустил тебя Господь?.. И слава Богу!.. Не задирай впредь нос! И всегда помни, про наказующую за гордыню — ворону…»

У деда Прокопия

Попал я к нему нежданно, лет эдак пятнадцать назад. Случайно оказался в их селе. Приехал к бывшим знакомым, а их не оказалось. Они переехали.

Хотел поначалу только ночку переночевать, утром домой возвратиться, а задержался на две.

Не сразу я обрёл деда Прокопия. Вначале меня поводили по трём-четырём бабушкам. Но по той или иной причине не остановился я у них и приют получил только у Прокопия Степановича.

Жизнь он прожил сложную и трудную. Кое-какие штрихи из неё он обрисовал мне в наших беседах.

— Власть, что была, «партейная», сама издохла ноне. Как ни гнобила она веру в людях, а не смогла разрушением храмов, лагерями, расстрелами, гонениями одолеть Церковь и людей Божиих.

В войну ещё, я мальчишкой был, помню, по нашей деревне партейщики ходили. Собирали тёплые вещи для фронта. Мало кто им давал. Не доверяли им. Иные бабули и вовсе посылали этих «активистов» хоро-шоо и далее-коо… «Пошёл ты вон, сытая морда! Шляешься тут, когда наши сыны на фронте кровь свою проливают…» Суровое время осмѐлило всех. Перестали люди бояться. И те уже побаивались: «А вдруг и сюда немец дойдёт? Тогда эти люди сдать нас могут… Откроют, что прежней власти прислуживал, активничал, пост занимал…»

Не такими уже наглыми, как прежде, самоуверенными стали. А кого-то и большие комиссары, «свои» НКВДэшники могли в любой момент на фронт отправить. Тех тоже страх давил. Всего боялись. Эти же, низшие шавки, как между молотом и наковальней были. С одной стороны лепетали то, что им «сверху» велено было, исполняли их волю. А глазёнки-то их бегали. Тряслись они. Ведь и покалеченные с фронта уже прибывали, а тем что терять, кроме своих костылей?..

Совсем другое дело было, когда по этому же делу церковь обращалась к людям. Священник произнесёт с амвона проповедь или обращение соответствующее к людям о помощи солдатам, детям-сиротам, фронту. Помолятся все и несу-ут, последнее даже… Всё подскребут, с себя снимут, а принесут… Вот как!...

Сразу видно, какая власть людям по сердцу, а какая — опостылевшая…

Шли эти захребетники, шаромыжники, кто вчера нос задирал да людей гнобил, как миленькие!.. На поклон шли к Церкви те, кто закрывал храмы, заколачивал, рушил да священников и прихожан на смерть отправлял.

Они же, эти «органы», партейщики, комсомольские вожачки, и помогли разгромить нашу сильную страну и в наше время, Союз наш. Откуда все эти Горбачи, Ельцины, Собчаки, Чубайсы, Гайдары, Абрамовичи?.. Оттуда! Они же и понахватали себе фабрики, заводы, банки, особняки, имущество общее. Получили за предательство своё. И при этом разе они опять Церковью прикрываются. Стоят наглые и подлые «подсвечники» раз-два в году, для того чтобы их по телевизору всем показали, какие они — «верующие». Тьфу на них. Постылые рожи…

И сейчас они за счёт Веры нашей делишки свои обстряпать хотят. Но эти блохи — временные, а Церковь — вечная!..»

Как не согласиться с Прокопием Степановичем? Всё верно, правильно он говорит!..

"…Сносить немощи безсильных и не себе угождать. Каждый из нас должен угождать ближнему, во благо, к назиданию... Бог же терпения и утешения да дарует вам быть в единомыслии между собою, по учению Христа Иисуса, дабы вы единодушно, едиными устами славили Бога и Отца Господа нашего " (Рим. 15,1-7).

(арх. Кирилл (Павлов).

Заказы о пересылке книг священника Виктора Кузнецова по почте принимаются по телефонам: 8 800 200 84 85 (Звонок безплатный по России) – издат. «Зёрна», 8 (964) 583-08-11 – маг. «Кириллица».

Для монастырей и приходов, общин... книги — безплатны. Звонить по тел. 8 (495) 670-99-92.

6 декабря 2021 Просмотров: 1 686