«Если бы мы остановились и оказали активное противостояние, и осознали реальность смертоносного зла, ценой которого обходятся наши вакцины, все могло бы быть по-другому».

Ниже представленавторая часть эссе о сложных и часто шокирующих связях — научных, исторических и иных — между созданием вакцин, евгеническим движением и индустрией абортов.

См. начало, часть 1 здесь.

Основополагающие принципы создания вакцин.

«Младенцы все еще живы, когда исследователи начинают извлекать ткань», — это слова биолога Памелы Акер об абортированных младенцах, ткани которых используются для получения эмбриональных клеточных линий. В интервью Lifesite News в январе 2021 года Акер рассказала о вакцинах против COVID-19, доступных в настоящее время в США: во всех из них так или иначе задействованы клеточные линии плода человека. В 2012 году Акер отказалась от своей докторской диссертации, чтобы не работать с HEK 293, иммортализованной клеточной линией, полученной из почек маленькой девочки, абортированной в 1972 году.

В первой части этой статьи я рассмотрела доказательства, подтверждающие заявления Акер, перепроверила её источники, а затем провела своё собственное исследование многолетней связи между индустрией вакцин и абортами. Я пробиралась сквозь горы научных отчетов, свидетельских показаний Конгресса, газетных статей и книг по исследованиям фетальных тканей.

При каждом погружении в «дебри» интернета я надеялась найти доказательства того, что это утверждение было попросту сенсационной риторикой. Однако, чем больше литературы я перечитывала, тем больше я убеждалась в том, что использование живых абортированных детей было неотъемлемой частью исследований и производства вакцин в продолжение вот уже почти целого века.

Акер провела для меня экскурс в историю производства вакцин на основании свидетельств самой этой индустрии. Начиная с 1930-х годов и дальше, научные статьи фиксировали совершение одного аборта за другим, чтобы обслужить исследования вакцин. В самой откровенной статье 1952 года в «Канадском журнале медицинских наук»описывалось, что медики абортировали и отправляли в лабораторию детей с ещё бьющимися сердцами.

Затем я использовала источники Акер как отправную точку для собственных поисков. Мне часто приходилось возвращаться назад к тем исследованиям, которые я уже рассматривала прежде, когда я начала лучше понимать биомедицинскую терминологию и смогла расшифровывать язык научных отчетов. Мое исследование ни в коем случае не было исчерпывающим, но его было достаточно, чтобы убедить меня в том, что утверждения Акер не были надуманными.

Тем не менее, в интересах журналистской точности я вернулась к ключевому факту: отсутствуют записи, указывающие на то, что тот самый ребенок, из тканей которого получили клеточную линию HEK 293, был действительно жив в тот момент, когда ему удаляли почки. Я все еще надеялась убедиться в том, что недолгое существование этого крошечного младенца было безболезненным.

Однако Акер была непреклонна. Несмотря на таинственность, окружающую происхождение клеточной линии HEK 293, она сказала: «Нужно говорить об этом откровенно и прямо:нельзя пересадить мертвый орган в живое тело, невозможно создать клеточную линию из мертвой ткани».

Затем Акер процитировала покойного испанского врача и специалиста по биоэтике доктора Гонсало Эрранца. Бывший член Папской академии жизни, Эрранц был членом Международного комитета по биоэтике ЮНЕСКО, советником Европейского парламента и автором 65 статей по патологии. Признанный автор, международный лектор и советник по биоэтике, он был почетным профессором патологической анатомии в Университете Наварры, умер 20 мая 2021 года. Важен тот факт, что он изучал клеточные и тканевые аномалии и имел наивысшую квалификацию, необходимую для рассмотрения этой темы.

В цитате Эрранца, приведенной в работе «Вивисекция или наука» итальянского ученого Пьетро Кроче, недвусмысленно указано следующее: «Чтобы получить клетки эмбриона для культивирования, необходимо произвести запланированный аборт, выбрав определённый возраст эмбриона и препарировав его, пока он еще жив, чтобы извлечь ткани, которые затем помещаются в питательную среду».

Утверждение Эрранца является весьма авторитетным доказательством того, что живые клетки должны быть взяты из живых, а не мёртвых тел. Есть и другие, в частности, американский эмбриолог С. Уорд Кишер, которыйв работе «Среды и эмбриология человека» (Linacre Quarterly, том. 64, вып. 2, 1 мая 1998 г.), говоря о трансплантации органов от абортированных детей, отметил: «Правда заключается в том, чтомертваяткань никуда не годится. Трансплантатдолженсодержать живые клетки, и единственный способ обеспечить это — получить их отживыхэмбрионов».

В отношении исследования фетальных клеток Кишер дал некоторые уточнения: «Чтобы сохранить 95% клеток, живая ткань должна быть заготовлена в течение 5 минут после аборта. В течение часа клетки будут постепенно разрушаться, что сделает образцы бесполезными». Невероятно короткое временное окно, когда возможен забор тканей, делает спорным утверждения о «неживом» эмбрионе, учитывая дополнительное время, необходимое на операцию, введение растворов для консервирования тканей и удаление органов.

Элвин Вонг, чья статья 2006 года «Этика HEK 293» повлияла на решение Акер оставить работу над докторской диссертацией, приходит к заключению:

«Если на самом деле эмбрион или плод все еще жив, когда из него извлекают ткань, тот, кто это делает, совершает ещё более серьезный акт насилия непосредственно над другим живым существом. И, похоже, что это действительно так, поскольку, согласно научным критериям, ткань должна быть изъята в жизнеспособном состоянии: только тогда она будет пригодной для исследования».

В ходе моего исследования я поговорила с доктором Полом Бирном. Бирн — это неонатолог, бывший президент Католической медицинской ассоциации и авторитет в области смерти мозга и трансплантации органов.

«Правда ли, — спросила я, — что образцы тканей для фетальных клеточных линий, чтобы быть успешными, должны быть получены от живых младенцев?»

«Да, — сказал мне Бирн, — чтобы получить живую ткань, ребенок должен быть жив, когда начинается процедура. …. После смерти разрушение каждой клетки происходит постепенно (например, в костной системе). Но когда начинается процедура аборта и препарирования для получения органов и «забора» тканей, ребёнок ещё живой». Я немного подтолкнула его: «То есть, когда извлекаются ткани или органы, ребёнок не только что умер, а действительно жив?». Его ответ: «Когда ребёнка препарируют, чтобы получить органы и ткани, он ещё жив».

Когда я заметила, что медицинская терминология может быть очень запутанной, Бирн сухо ответил: «Путаницу сеет дьявол. Это он отец лжи».

Доктор Кит Кратчер, профессор нейрохирургии Университета Цинциннати, затронул эту тему в 1993 году:
«Важно осознавать, что плод или желаемый орган должен быть живым, чтобы послужить в качестве донора ткани. Однако существуют некоторые разногласия по поводу термина «живой». Традиционное биологическое определение включает в себя понятия обмена веществ, роста, дыхания и т. д. Безусловно, до аборта плод соответствует всем этим критериям. Пригодность фетальной ткани для трансплантации зависит от способа ее получения. Идеальная ткань — это ткань, полученная из интактного (нетронутого) живого плода».

Преднамеренные аборты

В заявлении Эрранца подчеркивается то, что Акер характеризует аборты для донорства тканей как имеющие «преднамеренный» характер. Простагландиновый аборт, внедренный в начале 1970-х годов, в целом заменил гистеротомию (мини-C-срез) как «идеальный» метод забора фетальной ткани. Фактически, использование простагландина для стимуляции родов произвело революцию в области донорства фетальных тканей.

Исследователи вскоре поняли, что первоначально рассматриваемое как «ужасное осложнение» рождение живого ребенка после аборта с применением простагландинов было на самом деле целесообразным: «Благодаря простагландинам, — заявил генетик и педиатр доктор Курт Хиршхорн в 1973 году, — вы можете подготовить весь процесс аборта, поэтому плод появляется на свет жизнеспособным — в том смысле, что он может прожить несколько часов или целый день» (National Observer, 21 апреля 1973 года).

Фетициды, такие как дигоксин, обычно используемые при абортах на поздних сроках, как правило, не применяются, если фетальные ткани планируют применять для исследований, потому что они вызывают «аномальную морфологию клеток, плохую жизнеспособность клеток и изменчивое качество РНК»,ⁱⁱⁱчто уменьшает ценность таких тканей для исследований. В электронном письме сотруднику FDA доктору Кристине Ховард ученый Перрин Лартон из Advanced Bioscience Resources сетует на плохое качество фетальных тканей для исследования гуманизированных мышей: «На этой неделе у нас было четыре 21-недельных аборта, всем в среду вводили дигоксин, поэтому ткань непригодна для использования».

Акер критиковали за утверждение о том, что для получения фетальных тканей аборты производятся путем кесарева сечения. Однако суть от этого не меняется: то, о чем она писала, — это стандартная процедура, неоднократно описанная в научных отчетах. Гистеротомия (рассечение матки при кесаревом сечении), стимулированный аборт или D&X (раскрытие шейки матки и извлечение плода), которые обозначаются и такими эвфемизмами, как «дилатация» и «ультразвуковая визуализация в реальном времени», имеют общую цель — родоразрешение интактного (нетронутого) плода со свежими органами.

Можно было бы утверждать, что при аборте D&X органы не извлекаются, пока ребенок еще жив. И действительно, способ D&X, известный также как «частичный аборт при родах», юридически не подпадает под «детоубийство», поскольку ребенок подвергается уничтожению, пока он ещё частично находится в родовых путях. Однако, как и в случае других абортов для извлечения жизненно важных органов, аборт D&X является неотъемлемой частью процесса извлечения тканей — настолько, что можно сказать о гибели плода из-за самого процесса забора ткани.

Это относится и к наиболее часто используемому методу аборта во втором триместре беременности^vi: дилатации и эвакуации (D&E), также известному как «аборт с расчленением». Хотя по понятным причинам аборт этого типа считается совсем не идеальным для извлечения органов, он, тем не менее, используется. Причина проста: врач, производящий аборт, очень редко «вызывает гибель плода» перед выполнением D&E. По словам поставщика фетальных тканей Джеймса Бардсли, «нам нужны достаточно свежие ткани. Мы должны обработать ткань в течение нескольких минут после смерти».

Согласно выводам законодателя, в законе, разработанном Фондом защиты биоэтики (BDF):
«Изъятие органов, тканей и клеток у нерожденных детей, чья смерть непосредственно вызвана стимулированным абортом, нарушает «правило мертвого донора», … поскольку: (а) нерожденные дети живы на тот момент, когда исполнителем аборта принимаются решения о репозиции (перемещении) плода и точке раздавливания с целью получения неповрежденных сердца, легких, печени, головного мозга и других тканей и органов плода; и (б) изменение положения плода и раздавливание выше и ниже грудной клетки с целью получения неповрежденных органов, тканей и клеток плода является причиной смерти человеческого существа, у которого затем извлекаются органы.

Вице-президент BDF Доринда Бордли призвала меня более тщательно изучить аборты с расчленением как особо жестокий пример преднамеренного аборта с целью забора тканей плода. Когда я занялась этим, то буквально сжалась от боли, прочитав откровенное описание аборта, сделанное судьей Верховного суда Энтони Кеннеди: «Во многих случаях плод умирает так же, как умирал бы и взрослый человек или ребенок: он смертельно истекает кровью, когда его разрывают… один кусок за другим». Кеннеди добавляет, что сердцебиение плода иногда можно наблюдать с помощью УЗИ «при удалении обширных частей плода».

Объясню это изуверство в подробностях, заставляющих ужаснуться: органы плода для исследований (т. е. для трансплантации гуманизированным мышам или для создания клеточных культур, служащих для культивирования клеточных линий) также могут быть получены от живых плодов, абортированных с помощью D&E (аборта с расчленением). Процесс аборта организуется таким образом, чтобы не повредить желаемые органы.

Вот откуда берутся фетальные клеточные линии. Несмотря на ужас и отвращение, мы не должны покрывать завесой эти чудовищные детали, потому что иначе мы не осознаем суть дела.

Параллели с трансплантацией органов

Возвращаясь к принципу «живые клетки только из живых тел», давайте взглянем и на процесс трансплантации органов, который поможет расставить все по местам. Ткани и органы, полученные для исследований при аборте, подвержены тем же факторам, которые влияют на органы для трансплантации, а именно: здоровье донора, жизнеспособность органов и время транспортировки от донора до лаборатории или реципиента.

Проблемы, связанные с трансплантацией жизненно важных органов, настолько сложны, что такие органы обычно извлекаются у доноров со «смертью мозга», чьи сердца всё ещё бьются. Теперь рассмотрим взятие органов от доноров, которые соответствуют традиционному определению смерти: доноры после сердечной смерти (DCD). Медицинская литература изобилует обсуждением извлечения органов у доноров DCD: это не простой вопрос как с медицинской, так и с этической точки зрения. На самом деле, извлечение органов для научных целей или трансплантации — это весьма непросто.

Временной промежуток, когда можно получить жизненно важные органы от доноров DCD после прекращения жизнеобеспечения, чрезвычайно мал; эта процедура требует большой подготовки и точного расчета времени; она слишком сложна, чтобы подробно описывать ее здесь. Если вкратце, то пациента готовят к операции, затем отключают систему его жизнеобеспечения, и операционная бригада строго по графику удаляет жизненно важные органы в течение нескольких минут после остановки сердца.

Из-за разногласий вокруг HEK 293 давайте рассмотрим, в частности, донорство почки. Среди жизненно важных органов почка имеет более широкое окно жизнеспособности перед исследованиями или трансплантацией. Однако сказать, что почка может находиться вне тела в течение длительного периода времени, не означает, что она может долго оставаться в трупе с не бьющимся сердцем и быть по-прежнему жизнеспособной для трансплантации. Наоборот, почка должна быть извлечена всего через несколько минут после остановки сердца, и должны быть предприняты меры для ее сохранения. Без какого-либо вмешательства она начинает подвергаться ишемическому разрушению, вызванному гипоксией (повреждению из-за недостатка кислорода) еще до того, как сердце полностью перестанет биться.

Даже ткань из не жизненно важных органов, таких как фетальная сетчатка (от 18-недельного плода), которая использовалась для клеточной линии PER.C6, должна быть извлечена менее чем через час после смерти, если необходимо, чтобы она выжила в культуре. Это восходит к принципу, сформулированному доктором Полом Бирном:

«После смерти происходит непрерывное разрушение, распад, разложение. Это невозможно остановить. Органы, ткани и клетки распадаются с разной скоростью… Когда орган, ткань или клетки используются для трансплантации, культивирования ткани или репликации, всегда происходит подача кислорода, необходимого для жизнеобеспечения донора, и процедура инициируется в кратчайшее время после извлечения органа, ткани или клеток…».

Мы могли бы предположить, что младенец, рожденный живым после аборта, — это то же самое, что и донор DCD. Однако было бы наивно полагать, что такой же эталон действий применим и к крошечному человеческому существу, вышедшему на свет после аборта. Именно поэтому нам необходимо допускать и возможность сценария, при котором органы быстро извлекаются из еще живого ребенка.

«Ты не мертв, пока ты ещё не остыл»

В ходе моего расследования иногда оказывалось, что я повторяю путь, уже пройденный кем-то другим. Ряд учёных, сторонников движенияpro-life,тщательно задокументировали использование в исследовательских целях живых эмбрионов, абортированных на раннем сроке беременности. Несмотря на соблазн полностью положиться на их данные, я по возможности искала первоисточники.

Этот подход оправдал себя, когда я попыталась разыскать часто цитируемые слова австралийского иммунолога и специалиста по биоэтике Питера МакКаллаха. Книга МакКаллаха 1987 года «Плод как донор для трансплантаций» больше не переиздается, и ее практически невозможно отыскать. Я уже отчаялась было найти ее, как друг откопал для меня один экземпляр.

По иронии судьбы, я так и не нашла ту цитату, о которой идет речь. Тем не менее, безупречная в научном смысле книга МакКаллаха подтвердила многие из моих выводов, начиная с параллелей между трансплантацией органов и исследованиями в области вакцин. Он подробно излагает историю использования фетальных тканей в исследованиях вакцин, подчеркивает важность применения простагландинового аборта и гистеротомии для получения свежих тканей с целью культивирования клеток и документально фиксирует использование в экспериментах живых младенцев, абортированных на раннем сроке беременности. МакКаллах считает подозрительным, что в научных отчетах не описывается в подробностях, что именно происходит с живым рожденным плодом в период «между изгнанием и экспериментированием», в то время, как «разумно было бы ожидать, что жизнедеятельность плода после гистеротомии… продлится несколько часов, а не секунд».

МакКаллах на этом не останавливается. По его словам, недоношенные дети обладают уникальной устойчивостью к гипотермии (низким температурам). Кроме того, «показатели жизнедеятельности плода ex utero (экстракорпорально, вне тела матери) гораздо более подвержены внешним воздействиям, чем показатели жизнедеятельности взрослых особей того же вида». А следовательно:

«Любое охлаждение плода… будет способствовать замедлению разрушения его тканей. Это также… снизит выявляемость любых признаков жизни, которые были очевидными во время родов. Вполне разумно предположить, что при некоторых обстоятельствах благоразумное охлаждение потенциального донора (возможно, в результате «пренебрежения, на которое закрывают глаза») поможет как бы случайно реализовать двойное намерение».

Другими словами, охлаждение — даже такое, которое может иметь место в родильном зале — подавляет жизненные показатели младенца, но в то же самое время продлевает его жизнь.

МакКаллах цитирует исследование 1961 года, в котором 23 младенца, абортированные на раннем сроке беременности, изучались при различных температурах. При нормальной температуре тела (37 градусов Цельсия) младенцы жили около 3 часов. Однако снижение температуры их тела при температуре окружающей среды 4 градуса Цельсия «увеличивало временя выживания еще на 1–2 часа».

Читая это, я вспомнила утверждение Акер: «Этот ребенок не был мертв, когда его положили в холодильник». У меня в голове всё ещё звучал её взволнованный и печальный голос, и я вспомнила, как она прочитала мне отрывки из статьи 1952 года о культивировании вируса полиомиелита, где описывались эмбрионы со сроком гестации 12–18 недель, отправленные после аборта на хранение для дальнейшего препарирования. Теперь я поняла, почему она была настолько в этом уверена:

«По возможности эмбрион удаляли из амниотического мешка с соблюдением мер стерильности, переносили на стерильное полотенце и хранили при 5°С до вскрытия; обычно вскрытие проводили через 1–3 часа после гистеротомии, но в одном случае вирус успешно размножился даже в тканях эмбриона, который хранился in toto (в целости) при 5° C в течение 24 часов».

Сложность определения смерти у младенца, абортированного на раннем сроке беременности, напоминает поговорку врачей реанимационного отделения: «Ты не мертв, пока ты ещё не остыл». В сочетании с искушением продлить жизнь в исследовательских целях, как предполагается в приведенной выше цитате, это формирует наиболее убедительный аргумент МакКаллаха против забора тканей у плода.

Существует серьезная вероятность того, что забор ткани плода чаще всего происходит, когда ребенок, перенесший аборт, все еще жив. Это основано на доказательствах практики прошлых лет, задокументированных в научных статьях, и на условиях, необходимых для успешного культивирования клеток или донорства органов. Добавьте к этому уникальную реакцию младенца, абортированного на раннем сроке беременности, на температуру окружающей среды, и вы получите сложную ситуацию, которую невозможно оставить без внимания со спокойной совестью.

Миф о бессмертии клеточных линий

Разговор с Акер и последующие изыскания изменили многие из моих предположений. Тем не менее, учитывая заявленную «бессмертность» некоторых фетальных клеточных линий, включая HEK 293, можем ли мы предположить, что их использование не повысит потребности в новых тканях? И может ли этоснизитьспрос на новые ткани? Когда человек узнает обстоятельства, связанные с созданием клеточной линии, его успокаивает мысль, что это прискорбное событие больше не повторится.

Важно отметить, что многие клеточные линии из эмбрионов человека, применяемые для разработки вакцин, отнюдьнебессмертны. Для производства широко используемых вакцин против полиомиелита, MMR (кори, краснухи и паротита), ветряной оспы и других заболеваний применяются клеточные линии WI-38 и MRC-5, и ни одна из них не является бессмертной, несмотря на общеизвестные заявления о том, что они могут производить практически неограниченное количество клеток из одного источника.

Что касается так называемых иммортализованных клеточных линий, Акер говорит, что сам термин «бессмертный» вводит в заблуждение:
«Хотя эти клетки и называются «иммортализованными», такая клеточная линия отнюдь не бессмертна, хотя она и имеет неопределенный срок жизни и более длительный жизненный ресурс, чем первичные клеточные культуры. Если вы возьмете у меня клетки и не иммортализуете их, то в чашке Петри они проживут недолго. Если их иммортализовать, они будут живы в большом количестве клеточных культур, но жить вечно они все равно не будут. В конце концов, они все равно умрут, и вы больше не сможете субкультурировать их. И тогда вам понадобится еще одна клеточная линия».

Что касается клеточной линии HEK 293, используемой в производстве вакцин и бесчисленного множества других продуктов, Акер говорит, что «это была особенно успешная иммортализация. У некоторых [клеточных линий] продолжительность жизни больше, чем у других, точно так же, как некоторые люди живут больше, чем другие… Эта линия оказалось очень успешной».

Хотя многие принимают концепцию «бессмертия» клеточной линии за чистую монету, ученые признают, что этот термин не является буквальным. Клеточный биолог и первопроходец в области вакцин Леонард Хейфлик, разработчикштамма человеческих эмбриональных клеток WI-38, признал, что «клеточные линии, считающиеся «бессмертными», такие как HeLa, непрерывно культивировались в течение десятилетий, но никогда не изучались как изолированные культуры, и они не могут приниматься за бессмертные».

Он уточняет: «Не так давно было сделано предположение о бессмертии эмбриональных стволовых клеток, но все еще предстоит найти доказательства того, что эти клетки действительно могут непрерывно размножаться в течение многих лет с сохранением нормальных свойств даже при отсутствии генетической рекомбинации». И оба типа клеточных линий, — утверждает Акер, — могут «с течением времени накапливать мутации после репликации in vitro (в лабораторных условиях)».

Таким образом, существует постоянная потребность в эмбриональных клеточных линиях человека, как перевиваемых, так и иммортализованных. «До тех пор, пока для производства вакцин будут по-прежнему применяться клетки из абортированных эмбрионов, — отмечает Акер, — это будет способствовать спросу на все новые фетальные клеточные линии, полученные в результате аборта. Люди, утверждающие, что этого не будет, говорят так из-за незнания применяемых процедур».

В качестве иллюстрации Акер указывает на новую линию эмбриональных клеток человека Walvax-2, созданную в Китае по причине старения клеточной линии MRC-5 и сокращения поставок последней. Эта линия была получена в результате девяти абортов. В конечном счете, использовались клетки девочки, абортированной на третьем месяце беременности. С целью получения интактного (нетронутого) плода применялась искусственная стимуляция родов. В научной литературе отмечается, что роды стимулировались, и что «ткани только что абортированных плодов были немедленно отправлены в лабораторию для подготовки клеток».

Индустрия абортов и её приспешники с уверенностью ожидают увеличения спроса на эмбриональные ткани: «Ученые уверены, что эмбриональные ткани имеют ключевое значение для развития профилактической медицины, новых вакцин и методов лечения самых разрушительных заболеваний современности; исследования продолжаются, и на их ход влияют глобальные угрозы здоровью». Это заявление кажется пророческим в свете сегодняшней пандемии. Оно взято из сводкиamici curiae2016 года по иску Национальной Федерации Абортов против «Центра медицинского прогресса» Дэвида Дейлидена.

Нежелание ученых искать альтернативные пути, не имеющие этических препятствий.

Католики десятилетиями боролись против вакцин, полученных из клеточных линий человеческих эмбрионов. Однако этических альтернатив по-прежнему крайне мало.

Акер объясняет это отчасти тем, что ученые полагались на метод проб и ошибок. «При исследовании вакцин не существует стандартных формул того, каким путем должны создаваться вакцины. Не мы устанавливаем базовые принципы медицинских исследований, если можно так сказать. Мы просто-напросто пробуем какой-то способ, чтобы убедиться, работает он или нет. Если что-то работает на фетальной клеточной линии, полученной в результате аборта, то ученые предпочитают использовать именно её, потому что её эффективность известна. Использование клеточных линий, полученных из этически оправданных источников, часто означает «изобретение колеса». С точки зрения светского исследователя в этом нет никакого смысла».

Акер считает, что есть и другая причина. Много лет назад, когда она как исследователь столкнулась с этой этической дилеммой, церковные документы, в частностиDignitas Personae2008 года, дали ей четкое руководство. «ВDignitas Personaeясно указано, что исследователи не могут использовать эти клетки. Это совсем не сложно для понимания. Там это написано прямо». Она считает, что недавние заявления Ватикана были менее полезны:

«Некоторые недавние заявления Ватикана о вакцинах весьма проблематичны: они не адресованы людям, которые действительно могут что-то изменить; они просто пытаются дать некоторое руководство среднему католику, сидящему на церковной скамье. Это половинчатое решение, потому что, когда такой обычный католик спокойно соглашается на использование этих вакцин, а затем выражает свой протест в устной или письменной форме, его действия говорят гораздо громче, чем слова».

Уникальная возможность

С другой стороны, Акер рассматривает сегодняшнюю ситуацию как уникальную возможность. Всего несколько лет назад использование абортированных фетальных клеток в производстве вакцин почти не осознавалось. Сегодня на это, наконец-то, начали обращать внимание. «Вакцина от COVID-19 сорвала завесу с индустрии абортированных фетальных клеток. Теперь многие люди, которые никогда не слышали о том, что для производства вакцин используются фетальные клетки, полученные в результате аборта, в курсе ситуации».

Она говорит: «Похоже, что эта вакцина привлекла к себе наибольшее внимание с точки зрения производственного процесса, потому что она появилась буквально у нас на глазах. Все ждали, затаив дыхание, ту вакцину, которая положит конец карантину и пандемии. До этого вы ходили в кабинет врача, чтобы сделать прививку… и не задумывались, откуда она взялась. [Поскольку вакцины против COVID-19 разрабатывались] в режиме реального времени, постоянно обновлялись сведения о тестировании их безопасности и эффективности, все стало намного прозрачнее. Я думаю, это действительно полезно. Это заставляет людей осознать, что исследования вакцин — это область, в которой много проблем».

Акер выразила признательность таким организациям, как «Дети Божии за жизнь» (Children of God for Life), которые бьют тревогу по поводу производства вакцин с 1999 года. За последние несколько месяцев мы привыкли к материалам о фетальных клеточных линиях как в религиозной, так и в светской прессе. Тем не менее, до недавнего времени голоса сторонников движения pro-life, утверждавших, что вакцины получают из фетальных клеточных линий, отвергались как мнение сумасшедших паникёров. Неудивительно, что отвергают и тех, кто полагает, что реальное положение дел гораздо серьезней.

Мало того, что фетальные клеточные линии, находят применение во многих продуктах, а не только в вакцинах, сегодняшняя ситуация усугубляется ещё и тем, что всему населению навязывается один и тот же продукт. В отрасли, где обычно мало конкурентов, в настоящее время производятся десятки вакцин против COVID-19; ещё больше находится в разработке, и не за горами появление бустерных вакцин. И всё же, индустрия вакцин, как и любая другая индустрия, занимается зарабатыванием денег.

Если потребитель выразит несогласие, категорический отказ, то производители вакцин прислушаются к нему. У нас есть возможность произвести изменения. Но если заявления из области этики предназначены для успокоения совести, а не для того, чтобы осознанно выразить своё возмущение безнравственностью, нет ничего удивительного в том, что индустрия вакцин легко перешагивает через них.

Нападение «беса полуденного».

Признание наиболее ужасающих аспектов фетальных исследований помогает нам пробудиться как интеллектуально, так и эмоционально. Акер очень переживает из-за того, что «люди совершенно лишены чувствительности к ужасающему характеру аборта». Нам необходимо быть честными и не закрывать глаза на давнишнюю порочную связь индустрии вакцин и абортов, на постоянную зависимость этой индустрии от поставки новых тканей абортированных эмбрионов и на варварские методы, которые обычно используются для получения таких тканей. Нам необходимо продолжать задавать вопросы.

Несколько недель назад наш приходской священник произнес проповедь о безразличии и равнодушии, которое иногда называют «бесом полуденным» (Пс. 90, 6). Чтобы усыпить нас в разгар каких-то важных событий, говорил он, диавол иногда оставляет нас в покое. Он прячется за кулисами, позволяя нам жить в безмятежном забытьи. Потому что, когда хорошие люди сталкиваются лицом к лицу с настоящим злом, это побуждает их стряхнуть безразличие и жить внимательной духовной жизнью. Именно этого диавол желает меньше всего.

Вот почему диаволу для его целей важно, чтобы мы эмоционально дистанцировались от убиения нерожденных детей при помощи тщательно подобранных фраз: «Исторические фетальные клеточные линии»… «Два плановых аборта»... «Тысячи поколений назад»... «Древние клеточные линии»... «Линии эмбриональных клеток, а не эмбриональная ткань»... «Добровольно прерванная беременность»... «Опосредованная и непрямая связь»...«Отдаленно связаны»...

Если бы мы остановились и оказали активное противостояние, и осознали реальность смертоносного зла, ценой которого обходятся наши вакцины, все могло бы быть по-другому.

Я понимаю людей, которые не хотят возлагать бремя вины на тех, кто подвергается серьезному риску заражения коронавирусом. Однако те, кто может добиться, чтобы их голоса были услышаны,—епископы, биоэтики, специалисты по нравственному богословию—должны задавать вопросы и буквально бить в набат, когда идет речь о связи производства вакцин и абортов. Нам необходимо выражать возмущение и обеспокоенность тем, что научный истеблишмент проводил совершенно немыслимые опыты прямо у нас под носом в течение почти целого века.

И нам следует опасаться, очень сильно опасаться того, что однажды мы присоединимся к компании тех, кто, по словам о. Ричарда Джона Нейгауза, «профессионально манипулирует фактами — так, что немыслимое переходит в спорное, спорное превращается в оправданное, а оправданное, в итоге, становится обязательным для всех».

6 марта 2022 Просмотров: 3 224