Николай Васильевич Гоголь родился 20 марта 1809 г. в местечке Великие Сорочинцы Миргородского уезда Полтавской губернии, в семье помещика. Он был третьим ребёнком в семье, состоявшей из одиннадцати детей.

Детские годы Гоголь провёл в имении родителей Васильевке.

Дом детства Н. Гоголя в с. Васильевка.

Маленькому Николеньке бабушка часто рассказывала о лестнице, которую спускали с неба ангелы. Если на лестнице было семь мерок, то душа поднималась на седьмое небо, если меньше — значит, душе предстояло обитать ниже. Седьмое небо — это небо Рая.

Маленький Коленька Гоголь.

Культурным центром края являлись Кибинцы, имение Д. Трощинского, дальнего их родственника, отец Гоголя исполнял у него обязанности секретаря. В Кибинцах находилась большая библиотека, существовал домашний театр, для которого отец Гоголя писал комедии, будучи также его актёром и дирижёром.

В мае 1821 г. Николай поступил в гимназию высших наук в Нежине (1821–1828). Там, в гимназии Гоголь не был прилежным учеником, но обладал прекрасной памятью. Руководство лицея в 1824 году неоднократно наказывало его за «шутовство, упрямство и неповиновение». Он только за несколько дней готовился к экзаменам и переходил из класса в класс. Был очень слаб в языках и делал успехи только в рисовании и русской словесности. Здесь он занимается живописью, участвует в спектаклях. Пробует себя и в различных литературных жанрах (пишет элегические стихотворения, трагедии, историческую поэму, повесть). Однако он мечтает о юридической карьере.

Окончив гимназию в 1828 г., Гоголь в декабре вместе с другим выпускником А. Данилевским едет в Петербург, где делает первые литературные пробы: в начале 1829 г. появляется стихотворение «Италия», печатает «Ганц Кюхельгартен» (под псевдонимом «В. Алов»).

В личной истории автора прослеживается определённая тенденция: до признания его творчества Гоголь ничем особенным не отличался. Задуманное у него не получается: поступить в училище не выходит; пробиться на театральные подмостки тоже не удаётся; работа чиновником мелкого ранга не устраивает. Он пытался устроиться работать в театр, но безуспешно. Через год, в конце 1829 г. ему удаётся определиться на службу в Департамент государственного хозяйства и публичных зданий Министерства внутренних дел, на должность помощника столоначальника, но служба чиновником оказывается не для него. В результате Николай её бросает и отдаёт себя творчеству. Написанные повести не имеют популярности.

Они не были востребованы, и мало известны сегодня.

Ситуация меняется в начале 30-х годов. Его рассказы об украинском быте, "Вечер накануне Ивана Купала", "Сорочинская ярмарка", "Майская ночь", вошедшие в сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки», изданный в 1831 г., произвели сильное впечатление на публику. Последующий 10-летний период значится эпохой расцвета творчества Николая Васильевича. В это время он пишет произведения, которые признаются современниками, а после смерти становятся классикой русской и мировой литературы: «Миргород» – собрание повестей, считающихся продолжением «Вечеров» («Старосветские помещики», «Тарас Бульба»).

В то ещё время, буйной молодости, Гоголю, в его безсмертной поэме, становится важно показать, что запорожцы сражаются и умирают за Православную веру! Это видно по тому моменту их жизни, в котором не может быть никакой рисовки, житейского расчёта или неискренности. В момент битвы, и особенно в момент гибели, прощания с жизнью они произносят самое важное для них:

«… Пошатнулся Шило и почуял, что рана была смертельна. Упал он, наложил руку на свою рану и сказал, оборотившись к товарищам: «Прощайте, паны-братья-товарищи! Пусть же стоит на вечные времена Православная Русская земля и будет ей вечная честь!» И зажмурил ослабшие свои очи, и вынеслась козацкая душа из сурового тела. А там уже выезжал Задорожний с своими, ломил ряды куренной Вертыхвист и выступал Балабан.

— А что, паны, — сказал Тарас, перекликнувшись с куренными, — есть ещё порох в пороховницах? Не ослабела ли козацкая сила? Не гнутся ли козаки?

— Есть ещё, батько, порох в пороховницах; не ослабела ещё козацкая сила; ещё не гнутся козаки!

…Не успели оглянуться козаки, как уже увидели Степана Гуску, поднятого на четыре копья. Только и успел сказать бедняк: «Пусть же пропадут все враги и ликует вечные веки Русская земля!» И там же испустил дух свой.

…А уж упал с воза Бовдюг; прямо под самое сердце пришлась ему пуля; но собрал старый весь дух свой и сказал: «Не жаль расстаться с светом! Дай Бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века Русская земля!» И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отшедшим старцам, как умеют биться на Русской земле и, ещё лучше того, как умеют умирать в ней за святую Веру.

Балабан, куренной атаман, скоро после того грянулся также на землю. Три смертельные раны достались ему от копья, от пули и от тяжёлого палаша; а был один из доблестнейших козаков, много совершил он под своим атаманством походов…Поникнул он теперь головою, почуяв предсмертные муки, и тихо сказал: «Сдаётся мне, паны-браты, умираю хорошею смертью. …Пусть же цветёт вечно Русская земля!» И отлетела его душа.

Смерть Кукубенко.

… Повёл Кукубенко вокруг себя очами и проговорил: «Благодарю Бога, что довелось мне умереть при глазах ваших, товарищи! Пусть же после нас живут ещё лучшие, чем мы, и красуется вечно любимая Христом Русская земля!» И вылетела молодая душа. Подняли её ангелы под руки и понесли к небесам.

«Братья! Стойте в вере и держите предания!»

(2 Фес. 2, 15).

И даже гибель главного и любимого своего героя великий литератор облекает в мощную, жизнеутверждающую силу. Гибнущий в костре Тарас, обращаясь к врагам взывает: «Постойте же, придёт время, будет время, узнаете вы, что такое Православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!..

А уже огонь подымался над костром, захватывал его ноги и разостлался пламенем по дереву... Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!»

Тогда ещё, молодым, 24 летним Гоголь взваливает на себя неподъёмный и ныне, обострённый за многие века чужеземного отторжения Малороссии от основной России, дошедший уже ныне до военного разрешения «украинский» вопрос. Ещё, два века назад Гоголь об этом писал: «… скажу, что сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому пред малороссиянином.

Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой, — явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характера, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве».

«Отторжение от России её части, названной Украиной, началось с форсирования разделения языка. Язык был предметом самых неустанных забот «украинизаторов», причём не разговорный, а литературный язык. По грамматике, написанной в 1619 году украинским учёным Мелетием Смотрицким, свыше полутора столетий училось и малороссийское, и московское юношество, учился Григорий Сковорода и Михайло Ломоносов. Ни тому, ни другому не приходило в голову, что они обучались не своему, а чужому литературному языку. Оба сделали крупный вклад в его развитие. В Московщине и на Украине это развитие представляло один общий процесс.

Когда стала зарождаться светская поэзия и проза, у писателей тут и там не существовало иной литературной традиции, кроме той, что начинается с Нестора, с митрополита Илариона, Владимира Мономаха, «житий», «посланий», общей традиции. Они создавали «российскую», а не москальскую словесность. Ни Пушкин, ни Гоголь не считали свои произведения достоянием только великорусской литературы. Это — общее достояние.

Сила русских и состоит в том, что они думают, трудятся, творят не для себя, не для своей славы, и даже не для величия России, а для всего мира, всех людей. Как до, так и после Гоголя все наиболее выдающиеся писатели творили на общерусском литературном языке. Не случайно же, что, когда на язык Квитки и Шевченко начинают переводить Шекспира, Байрона, Мицкевича, то для перевода не хватает в украинском языке ни слов, ни оборотов речи: их нужно заново создавать.

«Стоило ли изобретать велосипед? В том-то и дело, что «украинизаторам» не язык был нужен, не «рiдна мова». Украинский вопрос не национальный, а политический, который используется для того, чтобы расколоть на чуждые друг друга части единый русский народ. К сожалению, тут многое удалось. Но хотя малороссы и привыкли к навязанному им названию «украинцы», они не перестали быть русскими». (ж. «Русский дом» март 1998 г.)

«...Наше родное слово Русь и русский. И обязательно нужно знать, помнить и не забывать, что было крещение Руси, а не крещение Украины. Киев — это второй Иерусалим и мать русских городов. Киевская Русь была вместе с Великой Россией. Киев без великой России и в отдельности от России немыслим ни в каком и ни коем лучае».

(Прп. Лаврентий Черниговский)

«Как нельзя разделить Пресвятую Троицу, Отца и Сына и Святого Духа, это Един Бог, так нельзя разделить Россию, Украину и Белоруссию. Это вместе Святая Русь. Знайте, помните и не забывайте».

(Прп. Лаврентий Черниговский).

«Видя беды и нестроения на своей малой родине, очень переживал Николай Гоголь за родную Украину. В декабре 1833 года он писал из Петербурга: «… Туда, туда! В Киев! В древний, прекрасный Киев! Он наш, он не их! Там или вокруг него деялись дела старины нашей». В словах "он наш" и "не их" Гоголь имел в виду не украинцев и русских, а славян и "западников". Последние усиленно стремились занять места в Киевском университете.

Киево-Печерская лавра.

Он говорил: «Я знаю и люблю Шевченко как земляка и даровитого художника: Но его погубили наши умники, натолкнув его на произведения, чуждые истинному таланту. Они всё ещё дожёвывают европейские, давно выкинутые жваки. Русский и малоросс — это души близнецов, дополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной в ущерб другой невозможно». При этом Гоголь утверждал: «Нам, надо писать по-русски: надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка для всех родных нам племён. Доминантой для русских, словаков, украинцев и сербов должна быть единая святыня — язык, какою является Евангелие для всех христиан». (Исторический вестник. 1881. № 12. С. 479).

«Любимою литературою его была литература русская. «Россия всё мне становится ближе и ближе. Кроме свойства родины, есть в ней что-то ещё выше родины, точно как бы это та земля, откуда ближе к родине Небесной» — говорил великий писатель».

(Исторический вестник. 1893. № 1. с. 38).

Знал и ценил великое русское слово Николай Васильевич Гоголь, об этом говорят такие слова его: «В каждом слове бездна пространства, каждое слово необъятно».

«…Для христианина нет оконченного курса; он вечно ученик и до самого гроба ученик. По обыкновенному, естественному ходу человек достигает полного развития ума своего в тридцать лет. От тридцати до сорока ещё кое-как идут вперёд его силы; дальше же этого срока в нём ничто не подвигается, и всё им производимое не только не лучше прежнего, но даже слабее и холодней прежнего. Но для христианина этого не существует, и где для других предел совершенства, там для него оно только начинается».

(Н.В. Гоголь, «Христианин идёт вперёд», 1846 г)

В эти же годы Гоголь пишет Петербургские повести, раскрывающие быт чиновников с присущей долей юмора («Шинель», «Нос», «Портрет»).

В 1834 году Н. В. Гоголь становится адъюнктом по кафедре истории в Императорском Санкт-Петербургском университете. В 1835 году вышли сборники "Арабески" и "Миргород". В какой-то момент Н. В. Гоголю показалось, что его место как преподавателя истории – в университете. В 1834 году он даже занял кафедру в Петербургском университете и написал несколько научных статей: "Аль-Мамун", "Шлецер, Миллер и Гердер", "О движении народов конца V века", "О средних веках". Но в 1835 году охладел к этому делу и покинул университет.

Осенью 1835 г. он принимается за написание «Ревизора», сюжет которого подсказан был Пушкиным; работа продвигалась столь успешно, что премьера пьесы состоялась весной 1836 г. на сцене Александринского театра.

Н. В. Гоголь читает писателям свою комедию «Ревизор».

На премьере присутствуют Император Николай I и наследник престола Великий Князь Александр Александрович. Император хохотал от всей души: «Ну и пьеса! Всем досталось, а мне – более всех!»

В июне 1836 г. Гоголь уезжает из Петербурга в Германию. Конец лета и осень проводит в Швейцарии, где принимается за продолжение «Мёртвых душ». В Риме он получает потрясшее его известие о гибели Пушкина.

Во времена Гоголя многие в Европе уже были поражены антихристовой гнилью безверия, развала и распада.

«… В Европе завариваются теперь повсюду такие сумятицы, что не поможет никакое человеческое средство, когда они вскроются, и перед ними будет ничтожная вещь, те страхи, которые вам видятся теперь в России. В России ещё брезжит свет, есть ещё пути и дороги к спасенью, и, слава Богу, что эти страхи наступили теперь, а не позже».

(Н. В. Гоголь «Выбр. места из переписки с друзьями»).

«Выгнали на улицу Христа, в лазареты и больницы, на место того, чтобы призвать Его к себе в домы, под родную крышу свою, и думают, что они христиане!»

(Н. В. Гоголь «Выбр. места»).

«Что значат эти странные власти, образовавшиеся мимо законных, — посторонние, побочные влияния? Что значит, что уже правят миром люди тёмные, никому не известные, не имеющие мыслей и чистосердечных убеждений, правят мненьями и мыслями умных людей, и газетный листок, признаваемый лживым всеми, становится нечувствительным законодателем его не уважающего человека. Что значат все незаконные эти законы, которые видимо, в виду всех, чертит исходящая снизу нечистая сила, — и мир это видит весь и, как очарованный, не смеет шевельнуться? Что за страшная насмешка над человечеством! И к чему при таком ходе вещей сохранять ещё наружные святые обычаи Церкви, Небесный Хозяин которой не имеет над ними власти?»

(Н. В. Гоголь «Светлое Воскресенье»).

В мае 1842 г. «Похождения Чичикова, или Мёртвые души» вышли в свет. Трёхлетие (1842—1845 гг.), последовавшее после отъезда писателя за границу — период напряжённой и трудной работы над вторым томом «Мёртвых душ».

«…От души было произнесено это обращенье к России: «В тебе ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться ему?». Оно было сказано не для картины или похвальбы: я это чувствовал; я это чувствую и теперь. В России теперь на всяком шагу можно сделаться богатырём. Всякое званье и место требует богатырства. Я слышал то великое поприще, которое никому из других народов теперь невозможно и только одному русскому возможно, потому что перед ним только такой простор и только его душе знакомо богатырство, – вот отчего у меня исторгнулось то восклицанье, которое приняли за моё хвастовство и мою самонадеянность!»

(Н. Гоголь, 1843 г)

+ + +

«Без любви к Богу никому не спастись, а любви к Богу у вас нет.

… Трудно полюбить того, кого никто не видал. Один Христос принёс и возвестил нам тайну, что в любви к братьям получаем любовь к Богу. Стоит только полюбить их так, как приказал Христос, и сама собой выйдет в итоге любовь к Богу Самому. Идите же в мир и приобретите прежде любовь к братьям.

Но как полюбить братьев, как полюбить людей? Душа хочет любить одно прекрасное, а бедные люди так несовершенны и так в них мало прекрасного! Как же сделать это? Поблагодарите Бога прежде всего за то, что вы русский. Для русского теперь открывается этот путь, и этот путь есть сама Россия. Если только возлюбит русский Россию, возлюбит и все то, что ни есть в России. К этой любви нас ведёт теперь Сам Бог. Без болезней и страданий, которые в таком множестве накопились внутри её и которых виною мы сами, не почувствовал бы никто из нас к ней состраданья. А состраданье есть уже начало любви.

… Если вы действительно полюбите Россию, у вас пропадёт тогда сама собой та близорукая мысль, которая зародилась теперь у многих честных и даже весьма умных людей, то есть, будто в теперешнее время они уже ничего не могут сделать для России и будто они ей уже не нужны совсем; напротив, тогда только во всей силе вы почувствуете, что любовь всемогуща и что с ней возможно всё сделать. Нет, если вы действительно полюбите Россию, вы будете рваться служить ей. Последнее место, какое ни отыщется в ней, возьмёте, предпочитая одну крупицу деятельности на нём всей вашей нынешней, бездейственной и праздной жизни. Нет, вы ещё не любите Россию. А не полюбивши России, не полюбить вам своих братьев, а не полюбивши своих братьев, не возгореться вам любовью к Богу, а не возгоревшись любовью к Богу, не спастись вам».

(Н. В. Гоголь. «Нужно любить Россию» 1844 г.)

Главным оружием, Гоголь, как истинный христианин считал молитву: «Россия молилась не напрасно. Когда она молилась, то она спасалась. Она помолилась в 1612, и спаслась от поляков; она помолилась в 1812, и спаслась от французов».

Он любил узнавать неизвестные ему слова и записывал их в особенные тетрадки, нарочно для того приготовленные. Таких тетрадок им исписано было много. Замечали, что он нередко, выйдя прогуляться перед обедом и не отойдя пяти шагов от дома, внезапно и быстро возвращался в свою комнату; там черкнёт несколько слов в одной из этих тетрадок, и опять пойдёт из дома. По всему видно было, что Гоголь в это время ещё занят был и своими творениями, и всем житейским.

В это время он перепечатывал прежние сочинения под собственным своим наблюдением, исправлял их, кое-что вставлял и сам держал корректуру, заказав единовременное печатание каждой части в особой типографии.

Персонажи «Ревизора». Рис. Н. В. Гоголя.

Перед этим же временем он окончательно отделал и тщательно переписал своё заветное сочинение, которое было обрабатываемо им в продолжение почти 20‑ти лет; наконец, после многих переделок, переписок, он остался им доволен, собирался печатать, хотел сделать это сочинение народным, пустить в продажу по дешёвой цене и без своего имени, единственно ради научения и пользы всех сословий. Это сочинение названо «Литургиею».

Одному знакомому, перечитавшему почти все духовные назидательные сочинения, Гоголь прочёл «Литургию», и по уверению этого знакомого, никакая книга не производила на него такого впечатления. «Это сочинение Гоголя нельзя и сравнивать ни с каким другим сочинением того же рода: по силе слова оно превосходит все подобные сочинения, написанные на разных языках»,— говорил он.

«Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, очей и гордость житейская не есть от Отца, но от мира сего. И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек».

(1 Ин. 2, 15-17)

В апреле 1842-го, С. Аксаков свидетельствует: «Вдруг входит Гоголь с образом Спасителя в руках, с сияющим просветлённым лицом и говорит: “Я могу объявить, куда я еду: ко Гробу Господню”».

Наконец, в феврале 1848 года Н.В. Гоголь посетил Святую Землю. Он прибыл не только поклониться святым местам, как делали многие тысячи русских богомольцев, но с желанием испросить у Гроба Господня, Благословение на сочинение новых произведений.

Он приступил к чтению духовных творений великих подвижников христианской Церкви, к чтению Евангелия. Он ощущал в себе непреодолимое желание, идущее от сердца и сообщает: «Душе моей нужнее теперь то, что писано святителями нашей Церкви».

Н. В. Гоголь приостанавливает работу над второй частью «Мёртвых душ». С 1847 года он вообще почти ничего не писал, кроме толкования Божественной Литургии.

«Напрасно смущаетесь вы нападениями, которые теперь раздаются на нашу Церковь в Европе. Обвинять в равнодушии духовенство наше будет также несправедливость. Зачем хотите вы, чтобы наше духовенство, доселе отличавшееся величавым спокойствием, столь ему пристойным, стало в ряды европейских крикунов и начало, подобно им, печатать опрометчивые брошюры? Церковь наша действовала мудро. Чтобы защищать её, нужно самому прежде узнать её. А мы вообще знаем плохо нашу Церковь.

Духовенство наше не бездействует. Но дела свои они делают лучше, нежели мы: они не торопятся и, зная, чего требует такой предмет, совершают свой труд в глубоком спокойствии, молясь, воспитывая самих себя, изгоняя из души своей всё страстное, похожее на неуместную, безумную горячку, возвышая свою душу на ту высоту безстрастия небесного, на которой ей следует пребывать, дабы быть в силах заговорить о таком предмете. Но и эти защиты ещё не послужат к полному убеждению западных католиков. Церковь наша должна святиться в нас, а не в словах наших.

Они говорят, что Церковь наша безжизненна. Они сказали ложь, потому что Церковь наша есть жизнь. Как нам защищать нашу Церковь и какой ответ мы можем дать им, если они нам зададут такие вопросы: «А сделала ли ваша Церковь вас лучшими? Исполняет ли всяк у вас, как следует, свой долг?» Что мы тогда станем отвечать им, почувствовавши вдруг в душе и в совести своей, что шли всё время мимо нашей Церкви и едва знаем её даже и теперь?

Владеем сокровищем, которому цены нет, и не только не заботимся о том, чтобы это почувствовать, но не знаем даже, где положили его. Эта Церковь, которая, как целомудренная дева, сохранилась одна только от времён апостольских в непорочной первоначальной чистоте своей, эта Церковь, как бы снесена прямо с Неба для русского народа, которая одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши, которая может произвести неслыханное чудо в виду всей Европы, дать силу России изумить весь мир согласной стройностью, — и эта Церковь нами незнаема! И эту Церковь, созданную для жизни, мы до сих пор не ввели в нашу жизнь!

… Хорошо, что духовенство наше находится в некотором отдалении от нас. Хорошо, что даже самой одеждой своей, не подвластной никаким изменениям и прихотям наших глупых мод, они отделились от нас. Одежда их прекрасна и величественна.

… Жизнью нашей мы должны защищать нашу Церковь, которая вся есть жизнь, и возвещать её истину. Пусть миссионер католичества западного бьёт себя в грудь, размахивает руками и красноречием рыданий и слов исторгает скоро высыхающие слёзы. Проповедник же кафоличества восточного должен выступить так перед народом, чтобы уже от одного его смиренного вида и тихого, потрясающего гласа, исходящего из души, в которой умерли все желания мира, всё бы подвигнулось ещё прежде, чем он объяснил бы самое дело, и в один голос заговорило бы к нему: «Не произноси слов, слышим и без них святую правду твоей Церкви!»

(Н. В. Гоголь «О нашей Церкви»).

… В конце 1847 года, накануне отъезда Гоголя в Иерусалим, вышло в свет его сочинение «Выбранные места из переписки с друзьями», которое враждебно было воспринято частью русского общества. Многие сочли эту книгу чрезмерно нравоучительной. Безбожная русская интеллигенция, ополчившись на Гоголя, не захотела увидеть его озабоченности духовно-нравственным состоянием России. Слишком открыто и явно писатель призывал всех следовать заповедям Божиим. Даже близкие друзья не поняли его...

«… Я могу быть нужен и полезен России!» — так вскричал он, обретший Веру и от этого загнанный в угол одиночества и непонимания массами, через бесов управлявших литературными вкусами тогдашней России. Николай Васильевич отчаянно искал деятельного себе применения.

В таком крайне удручённом состоянии духа Гоголь готовился отбыть в Иерусалим. Он уже знал, какие молитвы будет возносить к Богу у Его Святого Гроба. …

В «Авторской исповеди» Гоголь записал, что страшится этого путешествия, считает себя немощным и недостойным. Он просил всех, знающих его и не знающих, помолиться о нём. Особенно он уповал на молитву тех, «которых вся жизнь стала одною молитвой». И вот они — русские батюшки, ниспосланные Богом, утешители и молитвенники, плывут вместе с ним. Среди них и неведомый ещё никому игумен Феофан (будущий свт. Феофан Затворник).

Святой град Иерусалим притягивал Гоголя тем, что там, у Гроба Господня, молитвы быстрее доходят до Бога. И он писал: «Дай, Господи, силу помолиться у Гроба Святого о собратьях, и кровных своих, о всех людях земли нашей и о всей Отчизне нашей, о ея мирном времени, о примирении всего в ней враждующего и негодующего, о водворенье в ней любви и о воцарении в ней Твоего царства, Боже!» И произошло чудо у Гроба Господня, когда Гоголь прибыл в Иерусалим.

Иерусалим. Храм Гроба Господня. Середина XIX века.

На обратном пути в Россию он пишет В. Жуковскому, что один стоял на Божественной литургии внутри самого Гроба Господня. До Гоголя никто из путешественников не удостаивался такой великой чести. «Уже мне почти не верится, что и я был в Иерусалиме. А между тем я был точно, я говел и приобщался у самого Гроба святого... Я стоял в нём один; передо мною только священник, совершавший Литургию. Диакон, призывавший народ к молению, уже был позади меня, за стенами Гроба».

Дело в том, что у греков в прежние времена было не принято допускать на церковные службы в алтари храмов светских людей. То, что Гоголь стоял внутри Гроба Господня, где находились лишь священник и дьякон, служившие Божественную литургию, было исключением из строжайших церковных правил. Митрополит Милетий, глава Святогробского братства, сделал это единственное исключение за всю историю существования Иерусалимской Патриархии лишь для великого русского писателя. Н. В. Гоголь получил в награду от митрополита Милетия благословенную святыню — камень от Гроба Господня. Такую же редчайшую святыню сподобился получить в XII веке и русский игумен Даниил...

…Духовная миссия Н.В. Гоголя, конечно же, нашла отклик в умах лучшей части православной России. Даже перед самой своей смертью Николай Васильевич не переставал призывать русских людей к Богу. «Будьте не мёртвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом».(В. Комиссаров).

«… Найди прежде ключ к своей собственной душе; когда же найдёшь, тогда этим же самым ключом отопрёшь души всех.

… Стоит только не смотреть на то, как другие с тобою поступают, а смотреть на то, как сам поступаешь с другими. Стоит только не смотреть на то, как тебя любят другие, а смотреть только на то, любишь ли сам их. Стоит только, не оскорбляясь ничем, подавать первому руку на примиренье. Стоит поступать так в продолжение небольшого времени — и увидишь, что и тебе легче с другими, и другим легче с тобою, и в силах будешь точно произвести много полезных дел почти на незаметном месте».

«Авторская исповедь» 1847 г.

В апреле 1848 г., после паломничества на Святую землю, Гоголь окончательно возвращается в Россию, где большую часть времени проводит в Москве, бывает наездами в Петербурге, а также в родных местах — в Малороссии.

«Русский народ — более чем народ. Это народ собирающий вокруг себя народы».

(С. Соловьёв 1889 г. )

«Не знаете ли, что дружба с миром есть вражда против Бога?

Итак, кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу».

(Иак. 4, 4).

Он в это время пишет:

«Ещё никогда не был я так мало доволен состоянием своего сердца, как в Иерусалиме и после Иерусалима. У Гроба Господня я был как будто затем, чтобы там, на месте, почувствовать, как много во мне холода сердечного, как много себялюбия и самолюбия».

«Не все вмещают словесе сего, но имже дано есть…»

В 1849-1850 он читает отдельные главы 2-го тома "Мёртвых душ" своим друзьям. Одобрение воодушевляет писателя, который работает теперь с удвоенной энергией. В эту же зиму 1850 г. приведён был им к окончанию второй том «Мёртвых душ» и статьи, которые должны были войти в состав прежних четырёх томов полного собрания. Напечатав предположенное, он собирался посвятить себя какому-то труду по части русской истории. Не любя раскрывать своих задушевных мыслей, особенно говорить о себе как о сочинителе, слушать себе похвалы, он в это последнее время, в частной беседе, сообщил, что доволен своими последними, приготовленными к печати трудами, в которых «слог трезвый, крупный, яркий, не такой, как был в прежних, уже изданных сочинениях, когда вовсе не умел писать».

Знакомые почитали его в это время совершенно здоровым; они ожидали от него в скором времени новых сочинений, из которых ясна будет всем и каждому его великая творческая способность, и были уверены, что слово его разрешит многие вопросы, так сильно занимавшие в то время умы всей Европы.

В последние месяцы своей жизни Гоголь работал с любовью и рвением почти каждое утро до обеда (4‑х часов), выходя со двора для прогулки только за четверть часа, и вскоре после обеда по большей части уходя опять заниматься в свою комнату. «Литургия» и «Мёртвые души» были переписаны набело его собственною рукою, очень хорошим почерком.

Иллюстрация к книге «Мёртвые души».

Второй том «Мёртвых душ» был прочтён им в Москве по главам в разных домах, но число слушателей было весьма ограниченно, да и те обязывались не рассказывать о содержании слышанного до поры до времени. «Литургия» была ещё меньшему числу его знакомых известна, а о других своих сочинениях он упоминал только изредка.

Читал он отлично: слушавшие его говорят, что не знают других подобных примеров. Простота, внятность, сила его произношения производили живое впечатление, а певучесть имела в себе нечто музыкальное, гармоническое. Умел он с непостижимым искусством придавать вес и надлежащее значение каждому слову, так что ни одно из них не пропадало для слушающих.

«Слово – искра в движении нашего сердца».

(Прем. 2, 2).

Пребывание в тёплых краях, особливо в зимнее время, для поддержания здоровья, помогало ему. Несмотря на это, на зиму 1851–1852 года, он остался в Москве. В эту последнюю зиму Гоголь был погружён в себя, задумчив, неразговорчив, как и прежде; однако деятельности в нём в это время обнаружилось больше, нежели прежде.

Любил он разговаривать о религиозных предметах, особенно о том, что принадлежит Православию. С глубоким вниманием слушал он обо всём, что относится до христианства. Некоторые молитвы, некоторые псалмы приводили его в восхищение. Так, изречение Священного Писания: «Творяй Ангелы своя духи, и слуги своя пламень огненный» он повторял по нескольку раз сряду и удивлялся красоте выражений славянского языка.

Объясняя слова из Нового Завета: «Не любяй брата своего, его же виде, Бога его же не виде, како может любити?» (I Иоан. IV, 20), он отвечал, что любовь к Богу есть ещё высшее развитие любви христианской, прекрасно объяснённое у писателей Церкви. При этом он указал на сочинение Иоанна Лествичника, в котором изображены ступени христианского совершенства.

Конечно же, рывок его к совершенству, как и Фёдора Михайловича Достоевского, произошёл именно через открытие для себя Бога и Православной Церкви. Что бы они творили, кем бы были, если бы не этот их прорыв к Вере?.. Гоголь так бы и писал всякую украинскую чертовщинку, вроде «Вий» и прочей фольклорной бесовщины. Достоевский так бы и замкнулся на ограниченном рыдании по судьбам обитателей питерских коммуналок.

Не дошли бы они, не добрались бы тогда до высочайших обобщений, духовных отражений. Недаром и тот, и другой бывали в Оптиной пустыни, молились, беседовали со старцами. Сколько уроков они там получили! Какие открытия в них произошли! Как Господь перетряс их замшелые духовные сундуки!.. Как старцы ткнули их носом, открыли им, что их способности, таланты, по большей части, всего лишь ограничивающая их гордыня.

Как обрушились все их представления о видимом мире и «ценностях» его… Недаром после этого возненавидели их «законодатель» русской литературы, критик инородец Белинский, хохмач Салтыков-Щедрин и прочие блюстители и выразители морали падшего мира. Как взвыли они, и начали травить преодолевших богемную чванливость, ограниченность, приземлённость, понёсшихся к свету и Создателю всего, счастливых приобретателей Божией благодати.

«Рана от меча заживает скорее, чем от слова».

(Н. Гоголь. Письма).

«Наш великий писатель Н. В. Гоголь переродился духовно под влиянием бесед со старцем Макарием в Оптиной пустыни: великий произошёл в нём перелом. Какая цельная натура! Поняв, что нельзя жить так, как жил раньше, он без оглядки повернул ко Христу и устремился к Горнему Иерусалиму. Из Рима и святых мест, которые посетил, он писал друзьям своим письма, и письма эти составили целую книгу, за которую современники осудили его. Гоголь ещё не начал жить во Христе, он только пожелал этой жизни, и мир, враждебный Христу, воздвиг гонение на него и вынес ему жестокий приговор, признав его полусумасшедшим.

В то время как в России разная литературная мелочь, вроде Белинского, Чернышевского и Ко, выражала своё сожаление о погибшем гении Гоголя, такие великие умы, как историк германской и всеобщей литературы Шерх, оценили его иначе. Лютеранин немец, незнакомый с русской жизнью и русской душой, Шерх выражает удивление, что в то время, когда гений Гоголя необычайно развивался, кругозор его расширялся и мысль его устремлялась в безпредельность, соотечественники не поняли и осудили его. Всякая душа, стремящаяся к новой жизни, жизни во Христе, испытывает гонение извне от мира и переживает великую борьбу с внутренними врагами. Эти искушения неизбежны, по слову Спасителя: «Меня гнали и вас будут гнать». Но тут же утешает Господь: Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше». (Ин. 15, 26).

Относиться же к этим искушениям нужно различно: с внутренним врагом упорно бороться, побеждая его с помощью благодати Божией; внешним же врагам – прощать. Бояться этой борьбы не надо. Господь укрепляет нас в ней и даёт нам такую неизглаголанную радость, что по сравнению с одной минутой этой радости ничто всякая мирская радость».

(Прп. Варсонофий Оптинский, 27 дек. 1909 г.)

«Не бойся, ибо Я с тобою; не смущайся, ибо Я Бог твой;

Я укреплю тебя, и помогу тебе, и поддержу тебя десницею правды Моей».

(Ис. 41, 10).

«Бог дал нам духа не боязни, но силы и любви, и самообладания».

(2 Тим. 1, 7).

«… Для всякого, кто только хочет идти вперёд и становиться лучше, необходимо частое, сколько можно, посещенье Божественной Литургии и внимательное слушанье: она нечувствительно строит и создаёт человека. И если общество ещё не совершенно распалось, если люди не дышат полною, непримиримой ненавистью между собою, то сокровенная причина тому есть Божественная Литургия, напоминающая человеку о святой, небесной любви к брату. А потому кто хочет укрепиться в любви, должен, сколько можно чаще, присутствовать, со страхом, верою и любовию, при Священной Трапезе Любви. И если он чувствует, что недостоин принимать в уста свои Самого Бога, Который весь любовь, то хоть быть зрителем, как приобщаются другие, чтобы незаметно, нечувствительно становиться совершеннее с каждой неделей».

«Н. Гоголь «Выбранные места…».

1 января 1852 Гоголь сообщает, что 2-й том "совершенно окончен". В начале этого года он готовит к печати собрание своих сочинений. Намеков на болезнь в это время не было. За девять дней до Масленицы, он трудился за столом, на котором были разложены бумаги и корректурные листы.

«У Гоголя начинается постоянное стремление к улучшению в себе духовного человека и преобладание религиозного направления, достигшего впоследствии, такого высокого настроения, которое уже несовместимо с телесною оболочкою человека» — свидетельствовал С. Аксаков.

Николай Васильевич предчувствуя трудные для себя времена, раздал последние деньги бедным, в том числе более 2000 рублей нуждающимся студентам университета.

В феврале захворала Екатерина Михайловна Хомякова, с которой он был дружен. Её болезнь озабочивала Гоголя; он часто навещал её и разузнавал о важности, ходе и степени болезни, а также и об употребляемых пособиях. Он знал её с детства. Когда она была уже в опасности, при нём спросили у доктора, в каком положении он её находит, он отвечал вопросом: «Надеюсь, что ей не давали каломель, который может её погубить?» Но Гоголю было известно, что каломель уже был дан. Он в большом волнении вбежал к своему другу и бранным голосом предсказал её неминучую гибель: «Всё кончено, она погибнет, ей дали ядовитое лекарство!»

26 января умерла после непродолжительной болезни г-жа Хомякова, тридцати пяти лет от роду, оставив семерых детей, человек Гоголю близкий и дорогой. Она была женой А. С. Хомякова и сестрой одного из ближайших друзей Гоголя, поэта Николая Языкова.

Два доктора, не узнав болезни, впали в грубую ошибку и превратным лечением произвели болезнь новую, истощив все силы её организма.

Смерть эта тяжело отозвалась в душе Гоголя. Наутро, после первой панихиды, он сказал Хомякову: «Всё для меня кончено». Тогда же, он произнёс перед гробом покойной и другие слова: «Ничего не может быть торжественнее смерти. Жизнь не была бы так прекрасна, если бы не было бы смерти».

Екатерина Михайловна Хомякова была весьма примечательной личностью в кругу московских славянофилов. Происходила она из старинного рода симбирских дворян Языковых. Рано оставшись без отца, она жила с матерью, которая вела уединенный образ жизни. Гоголь был с ней особенно дружен. После её кончины он постоянно молился. Большую часть ночей проводил в молитве, без сна.

Он ещё имел дух утешать овдовевшего мужа, но с этих пор сделалась приметна его наклонность к уединению; он стал дольше молиться, читал Псалтирь по покойнице. Гоголь любил и прежде размышлять о делах человеческих, о спасении души, о конце жизни; но с этого времени мысль о смерти и о приготовлении себя к ней, кажется, сделалась преобладающею его мыслью.

И прежде он охотно беседовал с духовными особами; теперь стал избирать для бесед нарочно таких людей, о которых знал, что они весьма строги в своих наставлениях. Он выражал желание, чтоб указывали ему недостатки не в одних его сочинениях, но и в жизни, и чтоб передавали ему безпристрастные замечания обо всём, что нужно исправить в нём как в писателе и человеке.

К великому его удовольствию, в это время приехал из Ржева священник, известный христианскою, строго православною жизнью. Согласно с своими убеждениями и желанием его слушателей, он исполнял возложенный на него долг, как требовал того его сан: он просто и прямо излагал истины евангельские и наставления учителей Церкви.

Основание его наставлений заключалось в том, что строгое выполнение учения православной церкви составляет необходимое условие духовного совершенства для всех, кто поставил целью своей жизни спасение души. Применяя свою речь к предлагаемым вопросам, он объяснял, как ничто земное не должно нас прельщать: «Если мы охотно делаем всё для любимого лица, то в чём мы можем отказать для Иисуса Христа, Сына Божия, умершего за нас? Устав церковный написан для всех: все обязаны безпрекословно следовать ему; неужели мы будем равняться только со всеми и не захотим исполнить ничего более?

Слабость тела не может нас удерживать от пощения: какая у нас забота? Для чего нам нужны силы?.. Много званых, мало избранных… Путь в Царствие Божие тесен… Мы отдадим отчёт за всякое слово праздное» и прочее.

Такие, или подобные речи, соединенные с обличением в неправильной жизни, хотя и вызванные самим Гоголем, не могли не действовать на него, вполне преданного религии, восприимчивого и настроенного уже на мысль о греховности, смерти, вечности. Притом он видел, как этот наставник, преданный святым помыслам, на деле исполнял самые строгие пустынно-монашеские установления Церкви.

Много и долго молился, ел очень мало, не только строго соблюдал постные дни, но даже не благословлял стола в среду и пятницу прежде, нежели удостоверится, что нет ничего скоромного, и т.д. Несмотря на то, что Гоголь так любил духовные беседы и сам искал строгих наставлений, разговоры этого духовного лица, о котором он имел по справедливости самое высокое понятие, так сильно потрясали его, что он однажды не владея собою, прервал его речь и сказал ему: «Довольно, оставьте, не могу долее слушать, слишком страшно»…

Во вторник на масленице Гоголь проводил приезжего священника на станцию железной дороги и весьма был огорчён тем, что там обратилось на него всеобщее внимание, и многие с ненасытным любопытством преследовали его.

Возбужденный ли действием наставлений и примером этого благочестивого священника, или глубоко опечаленный смертью любимой особы, или просто, имея потребность предаться душеспасительным помыслам, которые уже с давних пор так сильно его занимали, Гоголь обложил себя книгами духовного содержания более, нежели прежде, говоря, что «такие книги нужно часто перечитывать, потому что нужны уроки в жизни». С этих пор он бросил литературную работу и всякие другие занятия; стал есть весьма мало, хотя, по-видимому, не терял аппетита и жестоко страдал от лишения пищи, к которой привык и без которой всегда чувствовал себя дурно.

Своё пощение он не ограничивал одною пищею, но и сон умерял до чрезмерности; после ночной продолжительной молитвы он вставал рано и шёл к заутрени, тогда как до сего времени не выходил со двора, не выспавшись достаточно и не напившись крепкого кофе. Это всё не могло не обнаружить на его организм сильного действия. Уже давно ему хотелось подробно и твёрдо знать Устав церковный. Он просил растолковать из него некоторые непонятые ему места.

(Окончание Первой части).

+ + +

Священник Виктор Кузнецов

«Мученики нашего времени»

Мученики и исповедники.

Дополнение 14-е. Часть 1-я.

Заказы о пересылке книг священника Виктора Кузнецова по почте принимаются по телефонам: 8 800 200 84 85 (Звонок безплатный по России) — издат. «Зёрна», 8 (495) 374-50-72 — издат. «Благовест», 8 (964) 583-08-11 – маг. «Кириллица».

18 января 2024 Просмотров: 2 158