«Русский народ еще не теряет своей чистой веры»

 

На поверхности Русской жизни господствует образованность заимствованная, возросшая на другом корне. Противоречие основных начал двух спорящих между собою образованностей есть главнейшая, если не единственная, причина всех зол и недостатков, которые могут быть замечены в Русской земле. Потому, примирение обеих образованностей в таком мышлении, которого основание заключало бы в себе самый корень древне-Русской образованности, а развитие состояло бы в сознании всей образованности Западной и в подчинении ее выводов господствующему духу Православно-Христианского любомудрия,—такое примирительное мышление могло бы быть началом новой умственной жизни в России и,—кто знает?—может быть, нашло бы отголоски и на Западе, среди искренних мыслителей, беспристрастно ищущих истины.

Чья вина была в том, что древне-Русская образованность не могла развиться и господствовать над образованностью Запада?—Вина ли внешних исторических обстоятельств, или внутреннего ослабления духовной жизни Русского человека? Решение этого вопроса не касается нашего предмета. Заметим только, что характер просвещения, стремящегося ко внутренней, духовной цельности, тем отличается от просвещения логического, или чувственно-опытного, или вообще основанного на развитии распавшихся сил разума, что последнее, не имея существенного отношения к нравственному настроению человека, не возвышается и не упадает от его внутренней высоты или низости, но, быв однажды приобретено, остается навсегда его собственностью, независимо от настроения его духа. Просвещение духовное, напротив того, есть знание живое: оно приобретается по мере внутреннего стремления к нравственной высоте и цельности, и исчезает вместе с этим стремлением, оставляя в уме одну наружность своей формы. Его можно погасить в себе, если не поддерживать постоянно того огня, которым оно загорелось.

По этой причине, кажется, нельзя не предположить, что хотя сильные внешние причины, очевидно, противились развитию самобытной Русской образованности, однако же упадок ее совершился и не без внутренней вины Русского человека. Стремление к внешней формальности, которое мы замечаем в Русских раскольниках, дает повод думать, что в первоначальном направлении Русской образованности произошло некоторое ослабление еще гораздо прежде Петровского переворота. Когда же мы вспомним, что в конце 15-го и в начале 16-го века были сильные партии между представителями тогдашней образованности России, которые начали смешивать Христианское с Византийским, и по Византийской форме хотели определить общественную жизнь России, еще искавшую тогда своего равновесия; то мы поймем, что в это самое время и, может быть, в этом самом стремлении и начинался упадок Русской образованности. Ибо действительно, как скоро Византийские законы стали вмешиваться в дело Русской общественной жизни, и для грядущего России начали брать образцы из прошедшего порядка Восточно-Римской Империи; то в этом движении ума уже была решена судьба Русской коренной образованности. Подчинив развитие общества чужой форме, Русский человек тем самым лишил себя возможности живого и правильного возрастания в самобытном просвещении, и хотя сохранил святую истину в чистом и неискаженном виде, но стеснил свободное в ней развитие ума и тем подвергся сначала невежеству, потом, вследствие невежества, подчинился непреодолимому влиянию чужой образованности.

Хотя просвещение иноземное принадлежит почти исключительно высшему, так называемому, образованному классу Русского народа, а первобытное просвещение России хранится, не развиваясь, в нравах, обычаях и внутреннем складе ума, так называемого, простого народа,—однако ж, противоречие этих двух просвещений отзывается равно вредными последствиями на оба класса. Ни тут, ни там, нет ничего цельного, однородного. Ни иноземная образованность не может принести даже тех плодов, какие она приносит в других странах, ибо не находить для себя корня в земле; ни коренная образованность не может сохранять своего значения, потому что вся внешняя жизнь проникнута другим смыслом. В нравственном отношении такое противоречие еще вреднее, чем в умственном, и большая часть пороков Русского человека, которые приписываются разным случайным причинам, происходят единственно от этого основного разногласия Русской жизни.

Самый образ распространения внешней иноземной образованности посреди Русского народа уже определяет характер ее нравственного влияния. Ибо распространение это совершается, как я уже сказал, не силою внутреннего убеждения, но силою внешнего соблазна, или внешней необходимости. В обычаях и нравах своих отцов Русский человек видит что- то святое; в обычаях и нравах привходящей образованности он видит только приманчивое или выгодное, или просто насильственно неразумное. Потому, обыкновенно он поддается образованности против совести, как злу, которому противостоять не нашел в себе силы. Принимая чужие нравы и обычаи, он не изменяет своего образа мыслей, но ему изменяет. Сначала увлекается или поддается, потом уже составляет себе образ мыслей, согласный с своим образом жизни. Потому, чтобы сделаться образованным, ему прежде нужно сделаться более или менее отступником от своих внутренних убеждений. Какие последствия должно иметь такое начало образованности на нравственный характер народа,—легко отгадать заочно. Правда, до сих пор, слава Богу, Русский народ еще не теряет своей чистой веры и многих драгоценных качеств, которые из этой веры рождаются; но, по несчастию, нельзя не сознаться, что он потерял уже одну из необходимых основ общественной добродетели: уважение к святыне правды.

Здесь коснулись мы такого предмета, о котором едва ли может говорить равнодушно человек, сколько-нибудь любящий свое отечество. Ибо если есть какое зло в России, если есть какое либо неустройство в ее общественных отношениях, если есть вообще причины страдать Русскому человеку, то все они первым корнем своим имеют неуважение к святости правды.