"ТРУДЫ И ВЕЧЁРКИ", "ПРОСЬБА", "ВАЖНЕЙШИЙ ДАР"... Из рассказов священника Виктора Кузнецова«Мать Моя и братья сии суть, слышащие слово Божие и творящие волю Его». ( Лк. 8, 21). Берёзы Я люблю, когда шумят берёзы, Когда листья падают с берёз. Слушаю — и набегают слёзы На глаза, отвыкшие от слёз. Всё очнётся в памяти невольно, Отзовётся в сердце и в крови. Станет как-то радостно и больно, Будто кто-то шепчет о любви. Только чаще побеждает проза, Словно дунет ветер хмурых дней. Ведь шумит такая же берёза Над могилой матери моей. На войне отца убила пуля, А у нас в деревне у оград С ветром и с дождём шумел, как улей, Вот такой же жёлтый листопад… Русь моя, люблю твои берёзы! С первых лет я с ними жил и рос. Потому и набегают слёзы На глаза, отвыкшие от слёз... Николай Рубцов.  «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные и Я успокою вас». (Мф. 11,28). Труды и вечёрки Труды̀ Из послевоенного детства, почему-то ранний, детский труд на поле, и на току, меньше помнится. А вот короткое время отдыха помнится больше. Может, из-за тяжести, длительности и однообразия работ. Тогда, подросткам, рано, лет с восьми-десяти, доверяли разнообразную работу в колхозе. Для мальчишек на току, или на подборке травы, соломы. Они разъезжали по полю на железном тарантасе с большими, полукруглыми, железными зубьями, впряжённом к лошади. Держась за вожжи и понукая смирных коней, они собирали железными граблями скошенное, высушенное сено. Когда грабли заполнялись, ездок нажимал со всей детской силой на железную педаль. Большие полукружья грабель поднимались, выскальзывали из большого пука сена. Он падал на землю, оставляя ещё одну большую охапку на поле. Потом уже взрослые подбирали их. Вилами забрасывали на телеги и вывозили. Либо свозили в один большой стог на этом же поле. Малышня завидовала им, «уже взрослым». Те нарочно заводили лошадей поближе к ним, чтобы постращать, показать им, какие они грозные да ловкие. Настоящие мужики! Как они уже владеют лошадьми и повозкой. Поначалу все из ребят мечтали о том, когда наконец вырастут, и им разрешат такую «мужскую» работу. А получив её, поездив день-другой на пекле, в пыли, при однообразных, утомительных манипуляциях, сникали. Романтика быстро исчезала. Уныло, подчас нехотя, а то и при командах, когда и пинках, продолжали заниматься этой нелёгкой по сути, работой. Время было суровое, послевоенное, сталинских порядков. За опоздание на работу, неосторожное слово и многое другое, можно было запросто загреметь под арест и в тюрьму. Поэтому некому и некогда было цацкаться с детьми. Если не родители, то бдительные совхозные конторщики, углядят «безхозного» паренька или девчонку, и враз запрягут в общественно-полезный, общий труд. Это поначалу, работа казалась весёлой, лёгкой и забавной. В мечтах малышни. На деле же это подъём со взрослыми, со светом. В четыре часа утра. Когда самый крепкий сон только начинался. Вот когда происходило всё ровно наоборот! Вот когда маленькие работники завидовали малышне! Их никто не будил, не тормошил, не поднимал грозными окриками. Они, счастливцы, спали до высокого солнца. Их никто не гнал по утреннему холоду и сырости на конюшню, где выдавали коня с холодным за ночь железным тарантасом. Совсем без радости они брались за вожжи, взлезали в ледяные блюдца-сиденья. Выкатывали повозки от конюшни и хмурые ехали на них в поле. Труд, нас девяти-десятилетних (а кто рослый, то и ранее), был необходим нашим родителям. Лишние, хоть и неполные трудодни. Не как у взрослых, такая работа считалась почти баловством, и мало оплачивалась. Подсобники, одним словом. Но и эти гроши были важны в послевоенной разрухе для каждой крестьянской семьи. Кроме того, каждый подросток был уже оприходован в колхозной конторе и как новобранец учтён, востребован. Хочешь-не хочешь — иди, работай! Ты — их собственность. Они тобой, ещё, по нынешним временам ребёнком, полностью распоряжаются. Ты — их собственность. Имеют полную власть над тобой, как и над всеми взрослыми. Попробуй только не приди, или во время работ сверни в сторону. Слезь с этих граблей. Походи, присядь, приляг на землю, а тем более искупайся. Таких пинков получишь! От рядом работающих мужиков, да и от своих же родственников. Страх крепостных рабов пришибал любое сочувствие, жалость, даже к детям. Начало пятидесятых. Сталинские времена ещё правят страной! Времена страха и безжалостности. Но почему-то они запомнились и как время больших радостей и надежд. То ли потому, что совсем недавно отгремела война, в которой была одержана победа. Или потому, что трудно было одинаково всем? Равная бедность и общий труд объединяли, смывали горечь и обиды. Конечно же, решающее значение имели — чистота, нравственная сила, твёрдые правила морали, тогда ещё сохранённые и укрепившиеся в нашем народе за время войны. Были и другие труды, обязанности у наших сверстников. Некоторые были приписаны к повозкам с железными бочками. Они ездили на ближайшие пруды. Ковшом набирали воду в вёдра. Носили их на высокий бугор берега к повозкам. Вздымали ручонками наверх бочки и заливали её до верха. Потом везли на огороды с капустой и прочими колхозными овощами. Там женщины вёдрами разносили воду по грядкам, поливали. Юный возница разворачивался и снова ехал заполнять бочку водой… Кто-то работал в пылище и грохоте на току̀. Другие тоже, при любой погоде, весь световой, длиннющий летний день работали в колхозном саду. Тут было полегче и поразнообразней. Начинали собирать в корзины и лукошки смородину, крыжовник, потом обирали яблони. Тут в тени, иногда украдкой можно было кинуть несколько ягод в рот. Здесь в основном работали девчонки-подростки. Но тоже тяжело. Попробуй, потаскать тяжёлые корзины несколько часов, до темна... Поначалу очень тяжело было втягиваться в такое ярмо. Еле доползали до домов. Порой и не поев, не раздевшись, засыпали мертвецким сном прямо за столом или на лавке. Вечёрки Постепенно новички всё же втягивались, привыкали к тяжёлым трудам и на удивление — оставались ещё силы для гуляний в короткий, летний вечер. Эта основная отрада наступала при вечерней прохладе. В селе, стоящем на междугородной трассе, гулянья состояли из хождения групп молодёжи по дороге туда-сюда. Отдельно ходили кучками, по пять-семь, девицы. Так же обособленно парни и пареньки, завистливо сопровождаемые некоторыми из малышни, «мелюзги». Несмотря на то, что трасса была важная, машин по ней тогда ездило немного. В основном «полуторки», ЗИСы... грузовые. Легковых машин тогда очень мало было. Поэтому ходить, не только по обочине, но и по самой дороге было очень способно. Особенно вечером, лишь изредка, тускло светящая фарами машина подползала гудя, скрипя от изношенности, сгоняла на миг с дороги на гравий над кюветом группу прогуливающихся. Те, пропустив машину, снова ступали на полотно шоссе и, не прерывая пения, шли дальше до конца села. Там разворачивались и шли обратно, до другого конца. Снова разворот… И так почти до утра. Отдельно прохаживались расфранчённые в бабушкины и мамины недоношенные скромные наряды, девушки разных возрастов и комплекций. Пели много, красиво. С гармонью редко когда бывало. В основном пение было голосами, без музыкального сопровождения. От этого было красивей, душевней. Гармонь портила пенье. Под неё голосили в основном бойкие, писклявые частушки, часто неблагопристойные. Когда звучат одни голоса, — чище, богаче и выразительней звук. Парни гуртовались своими табунами, были все в кепках. Почему-то мало пели, а лузгали семечки, зубоскалили. Похохатывали на ходу, заигрывая с девицами, когда проходили мимо, навстречу. Те, кто уже созрел, в ком заиграли страстишки, отклонившись от общей массы в отдельную пару, ходили чуть в стороне. Не пели, а трепетно держась за ручки, приглушённо разговаривали, «ворковали». Не многие, кто был «особо продвинут», обитались ещё дальше. Шебуршились где-то во тьме придорожных посадок. Подростки, только начинающие несмело выходить на такие вечерние прогулки, плелись за более старшими. Потому как время их жениховства ещё не пришло, оставались только «шкоды», баловство устраивать, когда выдавался подходящий случай. Бывали, конечно, и не запланированные моменты. Когда кто-нибудь кого подлавливал на чём или устраивал подвохи. Вот тогда смех оглашал стоящие вдоль дороги избы с тёмными окнами. Там все спали недолгим сном. Через четыре часа вставать!.. Это у молодёжи порох ещё имеется. Иногда от какой из изб неслось чьё-нибудь шиканье на разгулявшихся: — Ух, оглашенные!.. Возмущение разбуженных женщин было справедливым из-за страха, что смех «гулёных» напугает маленьких детей, либо не даст восстановить силы измученным в трудах и заботах мужчинам. У некоторых такие гулянья длились до самого рассвета, и, не поспав ни минуты, наскоро проглотив, что мать споро подавала, они убегали на длинный, тяжёлый рабочий день... Вот так, оживлялась отупляющая обыденность загнанных и забитых рабским, непосильным трудом, жизнь сельской молодёжи, во время коммунистического крепостничества, сломавшего дореволюционное, гармоническое, благополучное развитие крестьянской жизни. Утром, после того, как взрослые и старшие братья и сестры уйдут на работу, вставала, когда солнышко пригреет, и многочисленная малышня. Детей было много, кровавых абортов тогда не вытворяли. Они были запрещены. Ребятишки выбегали из домов, кто немного пожевав чего, а кто и вовсе — ничего. У всех были свои труды и обязанности. Кто кур с цыплятами кормил, кто уток на пруд отводил, кто овец в стадо… Как воробушки, разлетались повсюду. Играли мало. Некогда было. Надо было чем-то и покормиться. И вот бегали, ища сныть, щавель, «горлупу», клевер, заячью капусту, а где и земляника попадалась… Срывали и жевали всё, что попадалось. Особенно манили к себе поля, засеянные горохом с овсом. Тут была — вкуснотища! Но тут-то особо и подкарауливала опасность. Злые объездчики на конях гонялись за всяким, кого увидят. Малого плёткой огреют. Большого и в «воронке» отвезти в район… Не взирая на опасность, подкрадывались дети от голодухи и к тока̀м. Там, если удавалось схватить в кепку пару горстей зерна, тоже было удачей. Потом эту добычу размалывали зубами всей компанией. Синие, дрожа от холода, в который раз, по двое протаскивали старую корзину по взбаламученным водам двух прудов. Иногда улавливали бьющегося в корзине карасика или двух. Это удача! Улов! К вечеру, набегавшись, нахватавшись всего и отовсюду, как набившие в зо̀бики воробышки, возвращались в родительские избы. Так и питались. Так выживали. Весёлые, довольные всем дети послевоенных лет России. Не забывали и про обязанности во дворе, саду, огороде... Пригоняли гусей, уток, овец, а кто и корову от стада. Жило село! Трудилось, преодолевало большие невзгоды и… ходили вдоль шоссе по вечерам с песнями, женихались… Рожали и растили, как Бог даст, безбоязненно детей стране. Не гундели, как ныне, при сытости: «Зачем нищету плодить?..» Споров и склок, разводов — не было. Ещё и пели; дома, на работе, в поле, в дороге и на вечёрках… Да как пели! Задушевно, щедро. Умели радоваться. Были добры и отзывчивы. Заботились, помогали и жалели, любили всех и всё вокруг. «Итак во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки». (Мф. 7,12). Просьба Мужчина вежливо просит продавщицу заменить ему бракованное устройство. Мрачная тётя молча стоит, ничего не отвечая. Мужчина, не раздражаясь, также учтиво, снова попросил. Продавщица растерялась. В недоумении отвечает: — Прямо не знаю, что с вами делать?.. — Простите, но не со мной, а с устройством. У меня важная, срочная работа, а неисправность этого прибора не даёт мне её завершить. Посмотрите и поменяйте мне его, если можно. Пожалуйста. Вот чек на него. Продавщица замерла, в ступоре. Потом нехотя признаётся: — Так хочется вам отказать… — Пожалуйста. Снизойдите к моей просьбе. Мне очень нужно. Это полезная для всех, важная работа. Я должен её закончить. Мрачно сопит, смотрит в пол, молчит продавщица. — Пожалуйста, прошу вас, — продолжает просить мужчина. Тяжело вздохнув, продавщица пытается сохранить свою нежеланную позицию. Недоверчиво рассматривает устройство, сохранное, ничем не повреждённое. После ещё двух-трёх вежливых его просьб и объяснений неполадок продавщица с досадой выдыхает воздух из неприступных своих, глубинных ёмкостей. Без радости и энтузиазма, с большой досадой опять признаётся: — Так хочется вам отказать! Так хочется!.. Продавщица надолго замолчала, пытаясь побороть в себе непривычную, разлившуюся в ней мягкость и расплавляющуюся под сильным порывом добра, гибнущую в ней привычную жёсткость, недоверие ко всем, расчётливость. — Ну, что мне делать?!.. — в панике вскричала она. — Надо вам отказать!.. И не могу. Вы такой вежливый. Прямо не могу! Мужчина извиняется за причинённые ей труды. Продавщица, ещё раз испытав его тяжёлой паузой, и... не выдерживает, соглашается: — Ну, давайте я вам поменяю. Хотя мы этого никогда не делаем, но вы такой любезный... Ожидая, когда она проверит всё, что нужно, оформит замену, мужчина поясняет и тем самым подкрепляет её решимость, смелость в таких делах и впредь: — Я не «любезный», простите, меня так воспитали. Мы же все должны любить и жалеть друг друга… Не давая ему договорить, желая остановить процесс размягчения своего сердца, соглашаясь со своим «поражением», но всё ещё боясь умножения в себе доброго и встречного, продавщица решительно протянула мужчине новое устройство. Поблагодарив, мужчина не стал злоупотреблять душевным расположением продавщицы. Довольно и этого урока. Даст Бог, другой-третий покупатели будут тоже вежливы в обращении и укрепят её в добром настрое, заваленном, как родник, мусором. Хорошо, что он чуть разгрёб накопившийся хлам. И ему навстречу — ответное добро и благоугождение. Так бы нам всегда поступать. Хранить и беречь доброе друг в друге. «Не слушай безбожников. Они ничего не знают, от них все сокрыто, как от слепых. Не разговорами постигают Бога и тайну будущей жизни, а подвигом, исполнением заповедей и глубоким искренним покаянием». Игумен Никон (Воробьев) Важнейший дар Только один мужчина из многих решился и подошёл в вагоне метро к распоясавшемуся пьяному. Резко и безстрашно спросил его: — Ты почему позволяешь так вести себя? — Что-о?!. — возмущённо взревел пьяный. — А то, что так нельзя оскорблять окружающих, да и себя самого. Дебошир озадачился мудрёной речью. Спрашивает: — Чё-то я понять не могу. Других ладно. А себя-то почему, я же сам и оскорбляю? — Потому! Вон, посмотри на себя в стекло вагона, как в зеркало. Приятный ты или нет?... Пьяный тупо и удивлённо уставился в своё отражение на тёмном окне вагона. Ухмыльнувшись, забыв про свою злобу, он, довольный, ответил мужчине: — По-моему, ничего. Всё в порядке. Супермен я, красавѐц!.. — Не совсем. Губа, вон, нижняя отвисла, как у… — Где? — возмутился нетрезвый и резко сунулся лицом к стеклу окна, надавив на двух вскрикнувших дамочек. Посмотрев повнимательней, смутьян удовлетворённо заключил, похваливая себя: — Приятный мужчина, можно сказать. Очень даже интересный. Правда, тётеньки? — Нет, «дяденька», — ответила одна из дам. Многие пассажиры заулыбались. — Пока, красавчик! — помахал ему мужчина и пошёл на выход. Нетрезвый встрепенулся, бросился за ним. — Ой! Мне тоже выходить! Они вышли из вагона, который поехал далее. Недавний возмутитель спокойствия положил свою руку на плечо мужчины. Тот напрягся, с тревогой спросил: — Ты чего это? — Да я по-дружески. Поблагодарить тебя хочу. — За что? — За то, что ты по-человечески меня осадил. По сути- то правильно. Меня иногда заносит… Только я не люблю, когда меня по злобе, оскорбляют, унижают при всех. Тогда я и в морду могу дать. А ты вот по- хорошему, по- доброму. Я ведь тоже — человек. — Так надо этот образ человеческий, что дал нам Творец, хранить, соблюдать. Не терять его никогда. — Не получается, — вздохнул нетрезвый. — Знаешь, сколько у меня всего!.. Начальник — зверь. Да ещё обманывает, не доплачивает. Работа — тяжёлая. Жена — склочная. Дети… Один — «спартаковец», фанат. Другой с утра до ночи рок свой запузыривает, все мозги продолбил. Ну, я и не выдерживаю. Иногда срываюсь. На ком попало отыгрываюсь. — Что же ты так, упустил всех. Жену и детей. Теперь сам маешься. — А когда ими заниматься было? Завод закрыли, разграбили начальники-коммуняки. Пришлось носиться, в трёх-четырёх местах на хлеб для семьи добывать. Еле ноги приносил. А с утра опять… — Надо время находить. Поменьше «носиться». Хлеб пусть без масла будет, а часок для семьи надо высвобождать. Тогда не «уплыли» бы детки в бесовские сети. — Что теперь сделаешь? — Можно . Всегда есть возможность. Изобретай, придумывай подходы к ним. Хорошие фильмы, книги им подбрасывай. Летом хоть на недельку в поездку с ними съездите. По святыням хорошо бы… Ещё лучше на реставрацию северных, разрушенных церквей, в хорошей компании их сверстников… Надо возвращать им и себе утерянный Божий образ. Не имеем мы права терять этот важнейший дар! Апостол Павел нас поучал в этом… Мужчина достал из сумки книгу и прочитал: «Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа, который имеете вы от Бога и вы — не свои. Ибо вы куплены дорогою ценою. Посему прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть — Божии». (1 Кор. 6, 19-20). — Да-а, интересно сказано, — заинтересовался и разом окончательно протрезвел недавний буян. Пообещал. — Будем стараться. Спасибо. — Бог да поможет вам… «Пусть наши молитвы сольются в единый плач ко Господу, чтобы те, о ком мы молим, возрадовались духом за нашу любовь к ним». Архимандрит Кирилл(Павлов). Угодник Божий Вся Русь любила этого святого И любит ныне в мире скоростей, Спасает он людей со дна морского, Со дна мирского и со дна страстей. Старушка молит — будет в утешенье, Ребёнок просит — и ему даёт, И узнику пошлёт освобожденье, И путника в дороге поведёт. Не всё ещё погибло в мире этом, Не всё ещё терпенье через край — Спешит в беде на помощь тихим светом Святой Угодник Божий Николай. Нина Карташова.  Нельзя отчаиваться Шла вечером усталая Валентина с работы. В метро заметила сильно пьяного молодого паренька. Его обходили, отталкивали, никто не обращал на него внимания. Не пропускали его в метро, и он, шатаясь, торкался в стены. Сжалившись, Валентина с трудом подвела его к турникету. Билетёрша подняла скандал: — А ну, назад!.. Нельзя! Не пропущу! Засвистела, вызывая полицию.  Полицейский чин подошёл вскоре. В отличии от истеричной билетёрши, не стал шуметь, а, молча вытянув руку, загородил проход Валентине с парнем. Та отошла и хотела пойти через турникет, оставив было паренька наедине с непреклонными распорядителями. Взглянула на него, и увидев как он с горечью и отчаянием смотрит ей вслед, не выдержала. Снова подошла к нему и стала оправдываться: — Ну, куда я с тобой? Видишь, не пропускают. — Да я… это… мне домой надо… — промычал, хныкая, паренёк. Валентина тяжело вздохнула: — Ну, что с тобой поделаешь? Пошли, попробуем ещё… Повела его обратно наверх, под дождь, через площадь и с другого входа прошли в метро. — Куда тебе? — едва перекрикивая лязг и скрежет подошедшего состава, спросила Валентина. — Мне… это… я не помню… — Вот те раз!.. Я с ним вожусь, как с писаной торбой, а он и не помнит, где живёт… — от досады Валентина всплеснула руками. — Ты что? Думаешь, я с тобой век буду нянчиться? У меня своих забот хватает. Нужно мне очень… возиться с тобой. Потом вдруг прикрикнула: — А ну, быстро! Говори, где живёшь, а то пошлю тебя куда подальше. — Я, я… — перепугался парнишка и быстро выпалил, сам удивившись тому, что вспомнил. — В Алтуфьеве живу. — Ну вот, — одобрила Валентина и строго взыскала. — А чего придуривался тогда? — Я… это… забыл. Честно! Забыл. — Смотри у меня! Больше не забывай, — для верности Валентина сжала руку в кулак и чуть потрясла перед парнем. — Не,.. честно, честно, — стал запальчиво уверять тот. — Ладно. Верю, — утихомирила его Валентина и тут же ужаснулась. — Ёлки зелёные! Это же пилить через всю Москву!.. Время-то уже почти полдесятого. Это когда же я домой приеду?.. А мне завтра на работу к восьми утра… Валентина тяжело задумалась. Стала оглядываться по сторонам, ища, на кого переложить обузу. Вокруг крутились беззаботные девицы с парнями, либо замкнутые в себе люди, всем видом отторгающие всё и вся от себя. В досаде она проворчала: — Навязался ты на мою голову. Чего с тобой делать?.. Опять оглядела весь вестибюль. Не находя надёжного помощника, снова заговорила с собой: — Одного тебя не оставишь… Менты быстро сцапают. Сколько таких, как ты, пропадает… Наконец, решилась: — Эх, была – не была! Пошли на пересадку. Поволокла расслабленного, заплетающегося ногами мальчишку вверх по ступеням. В переходе изнемогла, остановилась посреди толчеи, оттянула его в сторону, попросила: — Давай постоим. Упарилась я вся, устала. Немного отдышавшись, поволокла дальше спотыкающегося паренька. Спустились на перрон и проехали ещё несколько остановок. Пошли вверх, на второй переход. Запыхавшись, втиснулись в отходящий вагон «серой ветки». Долго, тяжело дышавшая Валентина стояла в плотной массе пассажиров. На сидениях сидели молодые, порознь, и парочками. Никто, конечно же, и не собирался уступать ей место. Кто уткнулся в смартфон, ноутбук, все были подчёркнуто заняты играми и прочими «чудесами» в них. Кто с мудрым видом взирал в «читалки». Парочки были демонстративно поглощены друг другом. А тут ещё добровольная обуза. Время от времени он норовил осесть на пол, под ноги пассажиров. Валентина что есть мочи напрягалась, поднимая и поддерживая его. Со страхом прислушивалась она к своему больному сердцу. Выдержит ли оно бедное, такие нагрузки?.. Спросила его: — Тебя как зовут-то? — К… Коля… Колька я… — Вон имя какое хорошее. В честь Николая-угодника, а ты… распустил себя, — тяжело дыша, еле выговорила Валентина. — До чего довёл себя… смотреть то на тебя без слёз невозможно. Набрался, налакался отравы. Ну и угораздило тебя… — Да я это… Мы с ребятами, немножко… — Ничего себе «немножко». На ногах не стоишь. Ничего почти не соображаешь…  Кое-как доехали до нужной станции, вышли. Валентина оглядываясь по сторонам, строго спросила недоуменно озиравшегося по сторонам Колю: — Куда дальше-то? — Н… не знаю… — полусонно промычал парнишка, растерянно осматриваясь и не узнавая ничего вокруг. — Я тебя сейчас как тресну! Такое «не знаю» покажу. А ну давай, говори, куда идти, ехать… а то брошу вон, где контейнеры, и валяйся там. Ну?!.. — Счас, счас… вспомню, — перепугался опять Коля, и, указав куда-то в сторону, уверенно буркнул. — Туда. Они, спотыкаясь, пошли. Описывать, как они чудом добрались, нашли его улицу, дом, этаж и квартиру — это особая история. Опросив по дороге около двух десятков прохожих, Валентина, совершив невозможное, довела его до квартиры. Только после третьего звонка за дверью послышались шаркающие шаги. Звякнула металлическая шторка «глазка». Долго, будто рентгеном просвечивали их, рассматривали оттуда. Наконец хриплый женский голос спросил: — Ты хто? — …Я вот Колю вашего привезла. За дверью молчали, вероятно продолжая придирчиво рассматривать визитёршу. Для верности Валентина выдвинула вперёд себя парня. Тот, понуро свесив голову, стоял, покачиваясь, мутным взором уставившись перед собой. Наконец залязгали, защёлками два или три запора, и дверь, неприятно заскрипев, чуть приоткрылась, зазвенела предусмотрительно не снятая цепь. Из щёлки показался настороженный, недобрый глаз. Судя по всему, ещё не старой, лет сорока, женщины, но выглядевшей старше пятидесятипятилетней Валентины. — Мам… — дёрнулся вперёд Коля. Ему не ответили. Дверь резко прихлопнулась, почти совсем закрылась. Оттуда снова строго спросили: — Так ты кто будешь? Валентина поначалу растерялась и даже машинально оглянулась, проверяя, есть ли здесь ещё кто-то. Но, конечно же, это вопрос был именно к ней. Она, пожав плечами, растерянно ответила: — Просто… человек. — Откуда? — так же допросительно последовал новый вопрос. — В метро вот встретила вашего сына... Помогла ему до дома добраться. — Зачем? — Что? — Зачем привезла, спрашиваю? — Как зачем? Поздно уже, а он нетрезвый, всякое может случиться. Вот и помогла, довезла до дома. — Не нужен он здесь! — как хлыстом, садануло из-за двери. — Как?! Вы же — мать!!.. — чуть не потеряла дар речи Валентина. — Ну и что, что мать?.. — не смутилась та, что за дверью. — Зачем он мне такой? — Он же сын ваш! — И что? — Вы должны его впустить. — Ишь, чего захотела! — мрачно усмехнулась хозяйка квартиры. — Куда ж ему ночью-то идти? — Пусть идёт, куда хочет. — Тут его дом, — совсем теряясь, пробормотала Валентина. — Здесь он не нужен. Забери его себе, — прозвучал приговор из тёмной щели и дверь решительно захлопнулась. У Валентины подкосились ноги. Она прислонилась к стене, машинально хлопая глазами, пусто смотрела в тёмное окно лестничной площадки. Наконец очнулась, осмотрелась. Увидела рядом на полу, спящего паренька. Тот беззаботно почмокивал, слегка подрагивая ногами. С трудом, чувствуя сильную боль в левой грудине, Валентина заставила себя подойти ближе к нему. Немного придя в себя, она растолкала Колю: — Ладно, пошли. Тут бесполезно дожидаться. Снова взвалив на себя, помогла подняться рослому пареньку, втиснулась с ним в лифт. На улице — никого. Валентина устало попросила: — Сядь, дай я немного дух-то переведу. Коля тяжёло рухнул на скамейку перед подъездом. Сразу же повалился на бок и безмятежно захрапел. Валентина посмотрела на него. В тоске пожаловалась: — Хорошо ему. А мне?.. Всем хорошо, а я возись с ним. Метро уже закрыли, как домой добраться? А завтра, да уж, — она взглянула на часы. — О, через четыре часа, уже на работу… Безнадёжно осмотрела пустой двор, безлюдной улицы. Снова посетовала: — И зачем я, дура, связалась с ним?.. Спокойно дома спала бы сейчас. А теперь как? Бросить его что ли?.. Она опять взглянула на пьяненького Колю. Тот, жалобно подогнув к себе колени, калачиком, безпомощно лежал на узкой лавке. Валентина резко обругала себя: — Всему есть границы! Что я могу?!.. Не домой же его к себе тащить! Дальше-то что? Поселить у себя? Его вон мать родная выгнала из дома… Куда его теперь?!.. Всё! Никогда, ни за что теперь не подойду ни к одному, такому вот, — проворчала Валентина. Потом беззвучно заплакала. Вскинула голову вверх, в чёрные сумерки, освещаемые сполохами светорекламы и крикнула туда, выше всего: — Хоть Ты помоги, Господи! Что мне делать?.. Слёзы ручьём текли из её глаз. Не найдя платка, она утирала их рукавом кофты. Там, куда она взмолилась, наверное услышали. Неожиданно послышались приближающиеся шаги. Она поспешно шагнула к подходящему парню. Тот, хмуро уставившись в тротуар, проходя, буркнул ей: — Здрассте… Уже пройдя было мимо, парень механически глянул на лежащего на лавке и… запнулся, замер. Внимательно всмотрелся и удивлённо спросил: — Коля-аха! Ты, что ли? Ответа не последовало. Тогда прохожий, для верности, толкнул в бок спящего. Тот недовольно, сквозь сон промычал. — Что с ним? — удивлённо спросил парень. — Тоже, что с вами, с молодыми, со всеми! — взвилась неожиданно даже для самой себя Валентина. — Как сдурели, пьёте, да по ночам шатаетесь. Помолчав, смягчилась: — Мать его домой не пускает. — И чё теперь? — ошалело спросил парень. — Да ни чё, — передразнила Валентина. — Пусть остаётся. Здесь валяется. Я домой сейчас, не знаю как, буду добираться. А он, как хочет. Не знаю. — Ну, надо же его домой отвести, — непонятливо предложил парень. — Да говорят тебе, уже отводила. Мать его прогнала. — Да-а?!. —– тут только дошло до парня. Он удивился. — Во, дела-а… — Ну, я пошла, — бросила Валентина и повернулась было прочь. — Эй! Куда вы? — остановил её парень и предложил. — Давайте его ко мне тогда отведём. — Это можно? — не поверила своему счастью Валентина и стала поднимать на ноги сонного Колю. В это время рядом, шурша шинами, притормозила машина. Оттуда высунулся молодой человек. Ему были знакомы оба парня. Расспросил и получил короткую справку о происходящем. Вызвавшийся забрать к себе Колю спросил знакомого водителя: — А ты куда сейчас? — Да вот, в Кожухово надо ехать, деваху там забирать. — Ой! — вскрикнула Валентина. — А мне как раз туда, в том направлении и надо. Я там живу. — Серьёзно? — не поверил водитель такому совпадению. — Да. Там. — Подвези. Она с Колькой долго возилась. Тащила сюда, на метро опоздала, — попросил приятель Коли. — Ну, ладно. Садитесь, — без особой охоты согласился владелец машины. Рванувшаяся к машине, в страхе, что водитель может передумать, Валентина растерянно спросила: — А как же Коля? Его же довести к вам надо. — Ла-адно! Как-нибудь дотащу, — успокоил её парень, держащий в объятиях пьяненького Колю. Едва Валентина нырнула в тёплое нутро машины, та рванула с места и быстро понеслась по тёмным, но свободным в это время ночным улицам столицы. «Какая же я истеричка! Сразу в крик, в недовольство. Вон сколько благодеяний на меня, писклю недостойную, свалилось!.. — мысленно ругала себя Валентина. «Господь даёт, и в окошко подаёт», — вспомнила она слова преподобного Амвросия Оптинского и улыбнулась. Пожалей Что же, я любил тебя когда-то?! ... Оказалось, нет тебя милей! Вот она, больничная палата... Ты меня возьми и пожалей! Может, в этом глупость виновата? Что ж тут слёзы: лей или не лей! Вот она, больничная палата... Ты меня возьми и пожалей! Евгений Винокуров. «Интересы духа времени это те, которых не было вчера и не будет завтра». ( Филарет, архиеп. Черниговский ). Всё — относительно После долгого, утомительного несогласия один из спорящих поставил перед оппонентом затруднительный вопрос о трудных препятствиях в нашей жизни, тот поразмыслив, ответил: — Все встающие перед нами проблемы, возникающие ситуации не абсолютны, не одинаковы для всех. Для одного вставшее на пути препятствие — ничего не значащее недоразумение, которому он не придаёт никакого значения. Для другого это — событие, или даже катастрофа. Одному — пустяк, другому — непреодолимое препятствие. Один от этого всё бросит и убежит, другой — будет биться до конца, даже находясь в безнадёжном положении. Собеседник прервал его: — Разве не для всех возникающие непредвиденные обстоятельства одинаковы. Голод, болезнь, смерть, наводнение, землетрясение, насилие и другие беды разве не всеми одинаково воспринимаются? — Нет, — убеждённо возразил ему другой. — Я был очевидцем того, как во время взрыва народного негодования, 3 октября 93 года, разгневанные люди прорвали мощный милицейский заслон на Крымском мосту.   Большая масса вооружённых, грозных солдат внутренних войск и их командиры, выстроившие трёхэтажную, непреодолимую преграду из металлических щитов поперёк моста, после решительного натиска безоружных людей, разбежались, побросав щиты и каски.  При этом, среди лавины разгневанных людей, остался один милицейский чин, для которого происшедшее не стало катастрофой, деморализующим фактором. Среди кипящего негодованием, несущегося вокруг него потока разгневанных людей, он стоял безстрашно один, и размахивая дубинкой, продолжал колошматить всех налево и направо. С одной стороны — какова злоба, ненависть кипящие в нём?!.. С другой стороны — каковая и отвага? Его бы могли запросто затоптать, разорвать в клочья. Он же будто не замечал, не думал о грозящей ему, неминуемой опасности, от которой разбежались все его сослуживцы. Вот бы его на Куликово поле!.. Был бы — народный герой, воитель за Отечество. А так он — обезумевший сатрап Ельцина, цербер преступного режима. «Кто каков сам есть, так и о брате заключает». (авва Стифат). Закуска Глухо стукнула дверь чума. Целое облако холодного пара ворвалось внутрь. Пришёл запорошённый снегом парень. Парень. — Здоро̀во, дядь Николай. Пожилой коряк не удивился визитёру, поздоровался: — Сдраствуй, Шэна, сдраствуй. Евгений. — Ты чего такой смурной? Сейчас повеселеешь. У меня вот что! Как и обещал. (Ставит бутылку водки на ковёр чума). (Пауза). Николай крякнув, но не выразив ни радости, ни особого удовольствия, согласился: — А чё, ничё, Шэна, ничё. Толка кушай у меня ничё нета. Евгений оглядевшись, показывает на шипящую на огне сковородку: — А это. — Нэт, Шэна, ты эта кушай нэ будис. — Давай, давай. Выпили. Поели. Поговорили. На следующий день Евгений встретил пожилого коряка, пообещал: — Сегодня опять приду после работы. — Приходы, Шэна, приходы. — Ты только лаек своих привяжи. Вчера чуть не разорвали. — Харасо, Шэна. — Слушай, а где это твоя главная, самая старая твоя, Пальма. Я вчера звал её, она не появлялась... (Пауза) Николай (грустно). — Нэту её, Шэна... Ты же вчера закусывал, Шэна? Это она и была. — Как она?!.. — ошалел от услышанного Евгений. — Она, харосую собащьку мы поку̀сали… — горько покачал головой коряк. — Собачку?!.. Какую?!.. — уже тихо, приходя в ужас от происшедшего прошептал приятель. — Ну, ту самую, Палму... — подтвердил старый коряк. (Пауза). Евгений (растерянно). — Ниче-е-его себе!.. Помолчал, потом выпучил в ужасе глаза. — Что же ты не сказал мне об этом?!.. Вот чурбан из тундры, злодей!.. Подсунул! — Нэ сунул. Тэбе говорил об етом. Сто ты ето кусать ни будис, а ты сам захотел... Евгений не слушая его, продолжает возмущаться: — А завтра ты другую псину мне дашь?.. — Нэт, её же, Палму доесть надо. Парень ошарашен непосредственностью коряка. В ужасе машет руками, кричит: — Нет уж! Сам их лопай! А мне этой гадости не надо. Николай (обижаясь). — Пащему «гадости»? Харасые собащьки, скусные. До Евгения полнее начинает доходить происшедшее. Он ещё в большем гневе вопиет: — Я то думал он оленину мне принёс, или другое что нормальное… Николай (сокрушённо). — Нэт олешка, пасёца он сищас. Евгений (не слушая). — А он вместо этого свою старую, вонючую псину мне подсунул. Ну, надо же!.. Оборзел совсем! Тьфу!!.. Он стал брезгливо отплёвываться. Потом возмущённо сплюнул в сторону чума, пнул ногой в сугроб снега, гневно бросил через плечо: — Всё! Больше никогда не буду пить с тобой! Безстрастно, коряк соглашаясь с ним, бормочет подтверждая: — Харасо, харасо. Мне нэ нада и тебе нэ нада. Луце не пить. Пить — плохо. После голова савсем плохой становиса… Евгений обернулся, повнимательней посмотрел на него, опустив грустно голову согласился: — Да, ты прав. Лучше не пить. Иначе совсем загнёмся. «Истинное познание заключается в терпении скорбей и в том, чтобы не винить людей в собственных несчастьях» (авва Марк). О фарисействе «Берегитесь закваски фарисейской» (Мф. 16,6). — предупреждал Господь учеников Своих, апостолов. В каждом из нас существенная доля закваски этой — есть. В чём она? Во многом. Даже в таком «невинном» самомнении: — Вот как я часто в церковь хожу! Не то что некоторые!.. Поэтому всё то, немногое, что мы достигаем, тут же «сгорает», не поднимаясь ввысь, к небу...  "Бог гордым противится, а смиренным дает благодать" (Прит. 3, 34). Заказы о пересылке книг священника Виктора Кузнецова по почте принимаются по телефонам: 8 800 200 84 85 (Звонок безплатный по России) – «Зёрна»,8 (964) 583-08-11 – «Кириллица».
Для монастырей и приходов, общин... книги — безплатны. Звонить по тел. 8 (495) 670-99-92. |
8 февраля 2024
Просмотров: 3 527
Другие новости по теме:
