По жести. Рассказ. Олег Слепынин

Олег Семенович Слепынин – православный писатель, автор многочисленных публицистических материалов и культурологических исследований, член Союза писателей России с 1997 года, награжден медалью имени И.А. Ильина «За развитие русской мысли». Организатор двух литературных фестивалей "Летающая крыша" (проводится в г. Черкассы ежегодно с 1998 г.) и "Пушкинское кольцо" (проводится в старинных парках (г. Каменка, г. Умань, г. Корсунь-Шевченковский ежегодно с 2005 г.); редактор альманаха "Новые страницы" ("Пушкинское кольцо").

***

Лидия Федоровна по второму кругу вокруг дома шла, в кусты заглядывала, покискивала. А в  груди – иглы горячие, нехорошее в душе предчувствие.

- Кис-кис…

Из окошка подвала вылез черный кот, глянул заинтересованно, заструился к ней по палисаднику – сквозь травы, меж кустов и стволов, не сводя с нее глаз; зелень их и в траве не терялась. С другой стороны, из-под пыльных листьев сирени на проезд вальяжно выбралась серенькая беременная кошечка Смирновой, мяукнула вопросительно. И тут же с козырька третьего подъезда, на котором прижилась березка, протяжным и громким «мяа-ау» поприветствовал ее бело-серый Васька-инвалид – с когда-то переломанным и сросшимся угловато, коленвалисто, хвостом.

- Да ну, нет ничего! – Лидия Федоровна без раздражения отмахнулась.

Пропала Муська, и все!

На скамейке у первого подъезда плотной кучкой четверо или пятеро детей азартно играли в таинственную игру.

- Цу-е-фа! – выкрикнула подвижная толстая девочка. В ее больших очках одно стекло было заклеено черным. Маленький худенький мальчик, верно, не допущенный в игру, подпрыгивал рядом с игроками, в небо глядя, подпрыгивал как заводной, неостановимо.

- Ребятки, не видели рыженькую кошечку… с белым галстучком?

- Не! – поморщилась девочка.

- С галстучком! – передразнил кто-то, от игры отвлекаясь.

Из открытого окна Черчилля доносился странный говор. «Розалина! Ты не хотела бы как-нибудь встретиться со мной и пойти в кино? – спрашивал мужчина. «Марио! – взволнованно отвечала женщина. – Ты не шутишь?.. Я об этом только и мечтал!...» Черчилль, - так его прозвали старые жильцы за внешнюю схожесть с английским премьером, - вчера Нину, жену свою похоронил. А сегодня, как и всегда в этот час, сериал смотрит. Наверно, не по себе ему… А Муськи нет!

Нужно было ее дома оставить! – в очередной раз мысленно проговорила Лидия Федоровна. И в очередной же раз, может, и в десятый, уточнила: а еще б лучше – в лес с собою надо было взять!

Она только что вернулась из леса, куда ездила с дочерью, зятем и Ириской за грибами. Съездила неудачно.

«Нет грибов, - нашла она плюс для дочки, - так и возни меньше. Зато воздухом подышали…» Дети высадили ее около подъезда и к себе укатили. Ириска в заднее окно махала большим, единственным найденным ею грибом…

Пройдя второй круг, Лидия Федоровна глянула на свои ведро и куртку, брошенные на скамейке: на месте. В сердце вина саднила: ведь потому что Муську во дворе оставила, что нечего стало котов опасаться, сделали ей недавно операцию… Три дня, бедная потом прийти в себя не могла, пряталась то под ванной, то под шкафом за банками. В последний раз, когда Муська родила, Лидия Федоровна вконец измучилась с ее котятами, Наташа с Петром полгода их никак пристроить не могли…

Слезы сами незаметно возникли и струились, струились потихоньку.

***

Войдя в родную пустоту квартиры, она отступила, не пригибаясь, ведро, и пластмасса дробно простучала по полу в тишине, звук был, как вчера на кладбище, когда первая горсть на крышку гроба Нины, жены Черчилля, упала. Лидия Федоровна поспешила телефонную трубку взять, номер кнопкой автоматической набрала и, всхлипывая, как недавно у нее повелось, по-старушечьи истерично выплеснула на дочь:

 - И зачем я ее оставила! Лучше бы в лес…

Вскоре из-под балкона свистнул зять, свистнул озорно, точно так, как когда-то (недавно совсем, недавно, ах, как быстро все проходит, лукавы дни, все перемалывается в тихую саднящую боль), как совсем недавно Наташку на свидание вызывал.

 - Что, не нашлась? – стоит под балконом – руки за спиной, лицо вверх.

 - Может, Петя, в соседнем дворе посмотришь, хотя никогда она раньше…

Зять пошел вдоль дома и вдруг перепрыгнул через заборчик, что-то разглядел в кустах самшита, раздвинул их темную зелень, склонился. У Лидии Федоровны дыхание остановилось.

Нес он Муську на развернутом носовом платке, ее хвост свисал, подрагивал; становился под балконом.

 - Наверно, машина сбила: кости переломаны. Держу как тряпочку…

 - Неси ее, Петя, неси сюда, может, жива…

 - Да какое!..

***

Мордочка Муськи разбита, один глаз выдавлен, кровь черным дегтем в глазнице запеклась, а светло-рыжая шерстка в окровавленных местах потемнела и стала как иголочки. Петр предложил похоронить:

 - Пока светло, на пустыре, где скалы…

Лидия Федоровна замахала руками, то горя она опомниться не могла.

 - Давай, Петя, завтра. Ты иди… Я с ней побуду.

 - Завтра понедельник, мы на работе, а днем жара, запах пойдет…

Петр сходил к себе в гараж, принес лопату и картонную коробку из-под телефона. За ним следом прибежали и Наташа с Ириской. Ириска – с тем же огромным грибом; плакала; гриб свой зачем-то положила в ямку рядом с Мусиной коробкой; так и закопали.

Вот несчастье… Несчастье и есть несчастье, и людей многих колесами бьет, и насмерть, и до инвалидности…

Половину следующего дня Лидия Федоровна в постели пролежала, слушала сквозь дрему, как часы постукивают. Представлялось, - за окном по жести человечек бродит, мешок на себе тянет, шагает взад-вперед, секунды как орешки из мешка на жесть сыплются… Она думала о сиротской своей жизни, о маме, которая в тридцать четвертом совсем молодой от рака умерла (был Первомай, веселая толпа по улице валила, а юная Лида из больницы шла – сквозь смех, прорываясь, рыдая), об отце, которого в ноябре тридцать седьмого арестовали и убили. В дреме своей ей отчего-то стало казаться, что отца еще можно увидеть живым именно в этой квартире, в этом городе, где он никогда и не бывал, в этом времени, и она на миг обрадовалась… О двух своих женихах, погибших на войне, уже без печали вспомнила, и еще об одном парне, нерусском, который охранял платформу с сахаром и пустил ее с подругой и умирающей бабушкой в свою будочку, когда уже все начальство сбежало из Ворошиловграда, а какой-то мужчина бросил им сочувственно слова страшные: бегите, девчата, немцы завтра войдут. Промелькнул и пьяненько ухмыляющийся муж недолгий, поздний… Вдруг какая-то секунда из мешочка так упала и раскололась, что ей припомнился давний случай, из тех, что жизнь солнечными красками пропитывают. Все были живы, жив и кот по кличке Коташа. Она увидела его утонченно умную мордочку. Коташа, благородно пепельного окраса длинношерстный кот, ожил в ее памяти, привстал, потягиваясь на пестром коврике у бабушкиной кровати… В тот год крестьяне в деревнях скот резали, мясо на рынок возами везли. Ее отец купил несколько ободранных бараньих туш, повесил на крюки в холодном коридоре… Интересно, теперь думала Лидия Федоровна, крюки уже и раньше были или папа их для этих баранов сделал? Она удивилась, что раньше об этом никогда не думала. Нужно же было для этого еще шестьдесят лет прожить!.. Потом в доме их все спрашивали: «Где Коташка?» Тетки во дворе – в сушилке и дровяном сарае кискали, папа в соседний двор к татарам Ильясовым заглядывал. Оказалось, Коташка в баране сидел, ел его изнутри, в нем и спал. Не отзывался. Смеялись: вот так выглядит рай для кота! Кто-то шепнул: коммунизм! Мол, коммунизм, это когда все вокруг съедобный баран! Тетки в эти слова, видно, смысл особый вкладывали. Припомнились и еще более ранние разговоры взрослых: «Их Ленин… Умер их Ленин…» Тогда шептались, а другие через шестьдесят уже кричали. И отшептали и откричали. Как быстро все прошло!

***

Наташа позвонила: продукты купила, занесет. Лидия Федоровна на улице решила ее подождать, спустилась во двор, подошла к самшитовым кустам, где Муська умерла, веточку обломила.

 - Здравствуйте… Лид-да… Ф-ффедор…

Заикаясь, Смирнова окликнула ее из дверей своего подъезда.

 - Ох, здравствуйте!

 - Вот же С-сашка… Г-г-ад!.. Ну, настоящий фашист.

Смирнова живет на первом подъезде, ходит с палочкой, переваливается с бока на бок; среди знакомых самую большую пенсию получает – участник боевых действий. Лидии Федоровне она симпатична – следит за собой, платья не застиранные носит, подкрашивается, молодец!

- Какой Сашка, почему?

 - Ну-у, Сашка… да э-этот, - Смирнова брезгливо вскинула голову,  - буг-гай! Ну, С-сашка! Из шестого под-дъезда…

 - А-а-а, - сердце оборвалось. – Да. И что?

 - Ну, д-да он! Это вед-дь он вашу Мусю палкой… Он уб-бил! Прямо при р-ребенке своем. При Ден-ниске. Палкой б-бил!

 - Как бил?

 - П-палкой.

 - Как? За что?.. Палкой?

 - Че-ерчилль видел, по-очтальон г-говорил.

 - А мы думали – машина, - Лидия Федоровна на сердце руку положила, туда как будто кулаком ударили. – Мы и понять не могли, как Муся в кусты попала… Что же мне теперь делать? За что? За что же он ее!?

С Сашкой из 94-й у нее уже когда-то был конфликт. Он тогда только купил в их доме квартиру, музыку на полную мощь включал. И что в его голове творилось? Хотел, чтобы вместе с ним все жизни радовались? Соседи пообсуждали пару-тройку дней, но никто так и не решался к нему зайти, урезонить. Квартира Лидии Федоровны как бы по диагонали от него, в соседнем подъезде: у Сашки на четвертом, у нее на пятом. Но бубнеж проходил через бетон и кирпич, тревожил неприятно; давление поднялось. Она с духом собралась и пошла, одиннадцати дождавшись. Сашка – высокий парень, лицо сонное, нос задран, майка военная – пятнисто-зеленая…

«Чего? – «Нельзя ли музыку потише?..» - «Шо-о? – «Уже поздно. Нельзя ли музы…» - «Да пошла ты, дура, старая! Еще раз заявишься – на кладбище отправлю, там тихо…»

Вот и поговорили. Ушла, головой качая. Но в самой глубине души – нечто похоже на радостный огонек: сказала! Сказать-то сказала, но дальше-то что? Внутри вдруг все затряслось. Позвонила своим, Петр не спал, выслушал, крякнул как будто сердито, но ответил спокойно: «Разберемся, Лидия Федоровна, с этой быдлотой, вы валерьяночки…»

Она даже и не предполагала, что Петя такие слова знает – серьезный мужчина и профессия интеллигентная. Правда свистеть-то смолоду свистел… Потом, уже недели через две, в день своего рождения, он, как водки с друзьями выпил, рассказал о своей встрече с Сашкой. Иначе, вроде, и непонятно, с чего это и музыка пропала, и самого Сашки не слышно не видно стало. Рассказал, как убедил старость уважать… Он так и выразился: «старость уважать». У Петра, конечно, иной раз и безо всяких слов лицо страшным делается…

Вскоре Сашка куда-то уехал, говорят, на заработки; сдал квартиру в наем, исчез. Но вот вернулся недавно – с женой, малым ребенком и небольшой кудлатой собачкой, у которой и глаз не видно. Собачка как будто и безобидная, но по утрам, лишь Сашка ее выпустит, будит дом лаем; тявкает собачонка на все, что движется – на машины, кошек, ворон… Вот и сегодня утром, когда Лидия Федоровна вышла, чтоб за грибами ехать, Джек глуповато тявкал, мордой вниз, тычась в асфальт лапами вокруг муравья.

***

Дождавшись Наташу, пересказала новость: Сашка убил!

 - Вот оно что! – дочь ударила ладонь в ладонь, точно, как и Петя ударяет. – То-то мы думали… Да ты, мамуля не плачь…Почему, думали, если ее машина, как же она за оградкой оказалась…

 - Такая была доверчивая и ласковая! – вновь заплакала Лидия Федоровна. – Когда человек к ней подходит, на спинку ложится, чтобы ей животик почесали… Ну, за что ж он ее?!!

Наташа позвонила мужу. Телефончик ответил: «Абонент вне зоны…»

 - Ничего, мам, до вечера подождем!

 - Хорошо. Подождем… Нет! Давай я сама схожу! Просто хочу в глаза ему посмотреть и спросить: за что, за что ты мою Муську убил?! Спрошу! Пусть скажет!

 - Пусть! – с бодрым вызовом произнесла Наташа. Не убьет же он нас!

Сашка стоял, глаза протирая, показалось, все в той же лягушачьей майке. За прошедшие годы массой налился.

  - Что надо?! Чо спать не даем?.. – зевнул.

  - Мою кошечку ты убил?

 - Какую еще?.. А! Да она, тварь, моему Джеку чуть глаз не выдрала, нос в крови… Только я не знал, что ваша. – Говорил он медленно, в паузах между словами словно к чему-то прислушиваясь.       - Мне сказали – рыжая, сын сказал, он видел, как она Джека когтями.. Я не знал, что ваша, думал, приблудная…

 - Муська  - когтями?.. Да она такая лас…

  - Мама, подожди!..  – Наташа отстранила Лидию Федоровну. – Что, если приблудная, можно и палкой?!

 - Всего раз ударил. Я же не знал, что ваша.

 - Как же?! Как же раз!!? Кости переломаны, вся как тряпочка. И глаза нет.

 - Ну ладно! Ошибся я и чо теперь? – он стесненно зевнул и передернул плечами.

Женщины примолкли. Лицо Сашки – молодое, без всякой мысли, волосы по дебильной моде под куб стрижены. Действительно, что теперь?

 - Ну вот, мама, посмотреть хотела?.. Вот…

Откуда-то из глубины квартиры простучал к ним когтями Джек, остановился в отдалении, тявкнул, хвостиком завертел.

Женщины вдруг заговорили одновременно. Наташин голос оказался громче:

 - И это ты при своем ребенке!

 - Как же ты сейчас спал, зная?..

 - ..Да тебя по новому закону посадить могут!

 - …Как же ты спал, зная что?..

 - За шо это посадить?! – Сашка вдруг как бы очнулся.

 - При ребенке!! За это статья! Жестокое обращение с животными…

 - Да идите вы!.. Пока с лестницы…

Дверь хлопнула. Рты остались открытыми.

***

Вечером, сидя в постели, успокаиваясь после «скорой» и уколов, Лидия Федоровна, держала перед собой на вытянутых руках Ирискин рисунок и говорила ей тихо: «Ну и смешно же ты нарисовала! Ну смешно!.. Это мама и папа? Это ты. А это – я? А это Муська?.. Красиво… А я как сказала – смешно? Нет – красиво…»

Олег Слепынин

Из книги «На печке по Святой Руси»

Авторский альманах «Пушкинское кольцо – 2010»