На Пушкинском вечере музыковеду было бы естественно говорить о шедеврах Глинки, Мусоргского, Чайковского, Рахманинова, на темы, заданные русским гением. Но чувствую потребность говорить о более высоком. Ведь А. Пушкин и гении музыки не просто так даны были людям. Гениальное начало в них – это сама Россия, ее уникальная миссия в мире, явление ее в дар человечеству. Об этом скажу несколько слов.

Почему взлет всех национальных школ Европы произошел именно в XIX веке, не раньше? Какая сила окрылила мир? Состоялось бы чудо XIX века без подвига русского народа в отечественной и фактически протомировой войне, без входа русских войск в Париж, без Венского конгресса, без восстановления и священного союза династий? Слово «династия», одного корня с «динамикой», переводится как могущество. Династии гарантированно защищают благородство от низости, от беснования духоборного хамства. Это первая обязанность христианского государя. Покров благодати невидимо простерт над культурой. Именно здесь, в покое духа под сенью династий – предоснова эпохального стиля классицизма. Э. Григ говорил о музыке В. Моцарта: «Это рай, которого мы лишились, потому что не были достойны».

Что за рай, где нет надежности? В начале XIX века Л. Бетховен горестно восклицал: «Что вы скажете об этом мертворожденном мире? От нынешнего века я более не жду ничего прочного, и ни на что, кроме слепого случая, твердо полагаться нельзя»[1].

Да, классицизм стал духовно невозможным после масонского переворота во Франции, после казни невинного и светлейшего короля Людовика XVI, за которую большинством в один голос проголосовали подставные лица в Конвенте, введенные туда чьим-то тайным решением, после указов Конвента о немедленном закрытии храмов, о преследовании священников, об описи церковного имущества, об изъятии и сожжении мощей, после глумливого водружения Робеспьером голой проститутки на алтарь собора Парижской Богоматери, после отмены христианского летоисчисления и воскресного дня, после утверждения идеологии кровавого террора, после геноцида, излюбленного занятия масонов…

Продолжись классицизм после этого – он стал бы вопиющей неправдой не только во Франции, но и во всем потрясенном революцией мире.

А романтизм? Его невидимая духовная опора – в спасительном для Европы подвиге России. От чего спасла Россия Европу? Спасла от порабощения материализмом, от упоения корыстью и ажиотажем власти, от духовной смерти, даровав ей возможность духовного возрождения, что и осуществили романтики. Со всей силой дарованной им гениальности воспели они идеальное начало в жизни, восславили ценность добра.

Где взяли они энергию силы и славы? Она пролилась свыше, через напряжение веры и духовную отвагу русского народа, восстановившего династии Европы. Без этого эпохального события Европа вместо Шумана преждевременно получила бы Шёнберга.

Любая сфера жизни становится лидирующей, если принимает в себя энергию славы Божией. В XIX веке этой сферой становится искусство. Интонация подъемной силы и восхищенного почитания хорошо выражена в письме 1864 года короля Людвига II Баварского Р. Вагнеру: «Возлюбленный и единственный Друг! Ошеломленный… я должен сказать, как неописуемо то счастье, что Вы доставили мне. Я перенесся во внеземные сферы, я вдохнул неизмеримую благодать. Как я могу описать Вам свой восторг?!»

Радость возвращения на родину — к драгоценности духа — под покровом духовной мощи России породил национальные школы. Все вдруг захотели воспеть духовную красоту отчизны. Какой любовью к родине полнится «Влтава» чеха Б. Сметаны, венгерские рапсодии венгра Ф. Листа, творения поляка Ф. Шопена, каждая нота норвежца Э. Грига!

Но главным событием культурной истории мира стало то, что произошло в самой России после искупления ею греха завистливого подобострастия разрушительным идеологиям Запада, после победы над кумирами, открывшими свою пустоту: светское ее искусство вышло на мировую арену. Для чего? Это великий Божий дар человечеству за подвиг русского народа — явление миру русской светской культуры. Она оставила далеко позади западный романтизм и натурализм. А. Пушкин открыл собой плеяду величайших гениев во всех искусствах.

В чем соль русской культуры, как она явила себя XIX веку?

Исторический стиль вообще — это выраженное в средствах искусства мировоззрение эпохи. Но русское искусство — больше чем мировоззрение. Это иное, особое бытие. Это проявление иной, не знакомой ранее Западу цивилизации, — православной.

В XII веке Запад отказался от причастия под двумя видами, вопреки ясным словам Христа о Чаше: пейте от нее все. За попрание заповеди Небо отдалилось. Тогда опустевшая душа взвилась ввысь готикой, но осталась голодной. А Русь, наследница исходного вселенского православия, в том же XII веке покрыла себя храмами, в которых от креста на куполах проливается на верующих благодать Божия, насыщая души миром, превысшим ума.

С XVII века над Западом простерлась черная тень картезианского мировоззрения, запутавшегося в двух соснах материального и идеально-психического бытия и забывшего о дивном мире Божьей реальности. Россия же хранила онтологический строй души. Замечательно его передают слова св. Иоанна Кронштадтского: «Мы потому только и можем мыслить, что живем в океане безграничной мысли Божией». Если так, то нужно ли русским людям трансцензусами просверливаться в мир иной? Западный гносеологизм для России — пустая и недобрая забава, вроде того как ломом крушить отрытую дверь, не желая при этом войти в дивный мир правой веры.

А вот что действительно важно для русской культуры — это жизнь по совести, в свете правды Божией, которой подчинена художественная правда. Совесть, по мысли композитора Г. Свиридова, — главное, что русское искусство дало миру.

Наряду с совестью, с жаждой Бога, с чувством присутствия Бога во всех делах духовная жизнь требует страха Божия, а он проявляется в смирении и покаянии.

Сокрушения покаянного не так много в западном романтизме. Мог ли кто вскричать подобно Пушкину: «ужасный опыт ненавижу»? Романтизм зря считали искусством мечты, убегавшей от действительности, — он летел к ней на крыльях вдохновения в надежде зажечь ее огнем любви. Но без покаянного чувства нотки «прелести» в нем возможны.

Русское искусство XIX века в отличие от западного жаждет близости Богу не в восторженном порыве, а в духовном покаянно-трезвенном реализме жизни. Вспомним знаменитую прелюдию до диез минор 19-летнего С. Рахманинова: вслед за явлением законоутверждающей силы Божией — благоговейный трепет человечества, творческий страх Божий, полный доверия и надежды. Далее следует пробуждение духовной ревности и принятие в себя Божественной силы, как у А. Пушкина: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, исполнись волею Моей…». Этой обжигающей силой полнятся и другие произведения С. Рахманинова. Океанским смиренно-покаянным плачем открывается Второй концерт, переход к победной Божьей мощи мы видим в репризе первой части, а заканчивается концерт пророчеством о вселенской славе России, которая воспоет для всех народов гимн Божьей красоте.

И вот, когда русская светская культура приняла в себя онтологические начала православной веры, то новыми гранями открылось ее великое призвание в мире.

В речи о Пушкине Ф. Достоевский говорил о даре всемирной отзывчивости русской культуры. Для чего дар? В чем его высшая цель?

Она состоит в том, чтобы, прикасаясь ко всему в мире лучом святости, чудесно преображать его в нечто более драгоценное, чем золото, во всем открывая Божью мысль. Как заповедал св. Нектарий Оптинский: «Во всем ищите великого смысла». Или как Пастернак говорил: «Во всем мне хочется дойти до самой сути». Насколько должны мы быть благодарными Богу за этот дар! К чему ни прикоснется мыслью верующий русский человек, тут же открывается ему последняя глубина. А в художественные творения проливалась красота Божия.

Предельная духовная высота творческого задания позволила русским композиторам приступить к переосмыслению мирового опыта в свете Богооткровенной веры.

Вот М. Глинка едет в Испанию, научается великолепно петь и танцевать испанские танцы. Проникшись творческой любовью к древнему христианскому народу, пишет испанские увертюры. Да так это у него хорошо получилось, что благодарные испанцы считают его чуть ли не своим национальным композитором, показавшим миру красоту народной души!

Так называемый «русский Восток» — тот же эксперимент: прикосновение к ориентальному всепреображающим лучом православия. Дыханием райской благодати опалены мелодии Рахманинова. А какое чудо — «Пляска Персидок» М. Мусоргского, «Шехеразада» Н. Римского-Корсакова, «Исламей» М. Балакирева!

Но прежде преображения Запада и Востока Россия преобразила свои собственные языческие истоки. Вот Н. Римский-Корсаков был влюблен в языческих берендеев, а опера у него получилась христианская! Речь даже не о «святой равноапостольной Снегурочке», свыше принесшей язычникам свет некорыстной, дарящей любви. Но как изумительно возвышены языческие напевы! Ведь надо ж было придумать такое: в хоре «Слетались птицы» даже эти твари небесные чирикают по-православному, псалмодическими аккордами, как хор в церкви, но в своем птичьем регистре и вдобавок с ликующими форшлагами и трелями! Будто бы с неба это открылось гению! Какой восторг, какое вдохновение! Язычество не могло знать такого светлого и чистого восторга, потому что это от Бога.

Как свидетельствует евангелист Иоанн, «благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа» (Ин. 1:17). Или возьмем отношение к историческим стилям. Пушкин и Глинка творили в эпоху пылкого романтизма. Но повернется ли язык назвать их романтиками, хотя элементы языка эпохи они и использовали? Никак нет: пребывание в безбрежности духовного реализма русской культуры возносит их творения на гораздо большую онтологическую высоту. Я говорил, что после потрясений революции классицизм был уже невозможен, как невозможна стала райская музыка Моцарта. Но духовная крепость России придала творчеству русских гениев оттенок классической стройности, спокойного и ясного жизнеощущения. Оно идет не от подражания образцам, а изнутри, от покоя православного жизнеощущения под покровом православной монархии. Потому это не запоздалый классицизм, не стилизованный неоклассицизм, а абсолютно самобытное классическое начало в их творчестве.

А барокко? Как писал бы музыку Бах, если б был православным? Ответ являет «Вокализ» С. Рахманинова: баховская возвышенность соединяется в нем с покаянной любовью и добротой. И это тоже не необарокко, а один из ликов духовного реализма русской культуры.

В одном из интернетных интервью изумительно сказал о великом русском музыканте православный японский пианист, лауреат первой премии Международного конкурса С. Рахманинова в Москве Садакацу Цучида: «Рахманинов — огромное богатство. В его творчестве есть дух Православия, есть сила Воскресения, есть Россия, доброта, милостивый взгляд на мир, память о вечности. Рахманинов не просто глубокий, православный человек, он великий пианист. Его музыку трудно играть, но испытываешь удовлетворение, потому что эта трудность осмысленная… рояль звучит, как оркестр, мощно, соборно. Я пока не нахожу никого равного ему. Рахманинов — это очень высоко, это — достижение всей фортепианной культуры. В нем есть Шопен, Лист, Бетховен, Бах. В нем все есть, с точки зрения полифонии, гармонии, романтизма, лирики, строгости и суровости».

Эти слова можно отнести к русскому искусству в целом: в нем есть все: прошлое, настоящее, будущее, вечное, в нем судьбы России и человечества.

Россия не сказала последнего слова в мире. Св. Серафим Саровский пророчествовал, что в последние времена могучий глас покаяния изойдет из России. Другой прп. Серафим, Вырицкий, говорил в первой половине ХХ века, что Восток будет креститься в России. Как это возможно, если прежде не воскреснет Русь? Свт. Феофан Затворник писал, что за две тысячи лет много лжи измыслил в мире дьявол, и его лжи надобно давать решительный отпор. И он уже дается. Кто на Западе выступает против дьявольского либерализма? А в России уже более 20% населения склоняются к идеалу православной монархии. Москва была первым в христианской цивилизации городом, в котором сорвался гей-парад. К исходному вселенскому православию сейчас припадают многие люди и на Западе.

Все пророчества приоткрывают великое призвание России в будущем.

Чтобы подвигнуть нас к исправлению, занесен над нами меч. С ним идут страдания. Но в помощь — обетования надежды: Не только длинные очереди китайцев выстроятся в наши храмы. Из воскресшей и объединившейся с другими странами России изойдет во всю землю глас покаяния. Мир движется к священному окончанию истории. Но он еще не готов, не сбылось главное условие: не проповедано повсюду Евангелие. Ведь проповедь может быть только в чистоте, духе и силе апостольской. «Слово мое и проповедь моя, — говорит апостол, — не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы» (1 Кор.2:4). Этого сейчас нет. Но к горячему исповеданию веры Господь поведет нас известными Ему путями.

Музыка не останется пассивной наблюдательницей. Сбудутся заветы М. Глинки, полученные от его друга, святителя Игнатия Брянчанинова. Осуществится мечта С. Танеева о духовном преображении всей западной культуры в явлении русской музыки. Оправдаются слова С. Рахманинова: «Я глубоко убежден, …что музыкальное будущее России безгранично» (Литературное наследие. Том 1. М., 1978, с.73). Откроется мудрость Г. Свиридова, который писал: «Спасение искусства заключено в вере в чудо воскресения». Музыковедение, отстав от холодного формализма, обратит музыкантов и слушателей к глубинам правды Божией в искусстве.

___________________________________________

[1]Бетховен мужественно преодолевал свое разочарование политической обстановкой в мире. После русской победы он напишет восторженный гимн в честь светлейших союзников. Романтики причисляли его к своим — не классикам, чувствовали в нем сродную им великую силу стремления к горнему миру. Сам Бетховен писал: «Когда я по вечерам изумленно созерцаю небо — мой дух уносится через эти удаленные на столько миллионов миль созвездия к первоисточнику, из которого проистекает все созданное и из которого будут вечно возникать новые творения. Когда же я время от времени пытаюсь облечь в звуковые формы мое взволнованное чувство, — увы, — я бываю ужасно разочарован, с досадой бросаю свой испачканный лист на землю, твердо убежденный в том, что ни один смертный не в состоянии воплотить ни звуками, ни словами, ни красками тех небесных видений, которые проносились в счастливые минуты в его взволнованном воображении. Да, то, что может тронуть сердце, должно приходить Свыше, иначе — это только ноты — тело без души… Но только упорным трудом при помощи дарованных ему сил творение чтит Творца и Создателя бесконечной природы».

Выступление на Пушкинском вечере 7 июня 2007 года в цикле «Возвращение на родину»

В.В. Медушевский

15 апреля 2013 Просмотров: 3 454