СТОЛЫПИНСКАЯ АГРАРНАЯ РЕФОРМА: Правда против стереотипов

Личность и реформаторская деятельность П.А. Столыпина не обделены вниманием исследователей. Еще при жизни реформатора они стали предметом острых научных и политических дискуссий. В итоге, за прошедшие десятилетия вокруг столыпинских аграрных преобразований сложился ряд стереотипных представлений, которые прочно укоренились в массовом сознании, проникли в научную литературу, школьные и вузовские учебники. 

За последние 20-25 лет немало сделано для преодоления стереотипов и мифов, связанных со столыпинской реформой. В работах Э.М. Щагина, В.Г. Тюкавкина, И.И. Климина, М.А. Давыдова и других исследователей представлен новый, свободный от прежних идеологических установок, анализ целей и результатов аграрных преобразований начала XX в. Однако по-прежнему в ряде исследований сохраняются стереотипные оценки.  

В советской историографии, которая находилась в жестких рамках марксистско-ленинской методологии, безусловное господство получил тезис о «крахе» столыпинской аграрной реформы. В качестве неоспоримого доказательства «краха», приводились данные, наиболее легко воспринимавшиеся общественным сознанием, согласно которым, из общины, несмотря на все старания правительства, вышла только четвертая часть крестьян. 

Аналогичные оценки весьма широко распространены и в работах современных исследователей. Так, известный историк-аграрник А.М. Анфимов, следуя концепции В.И. Ленина и положениям «Краткого курса истории ВКП(б)», нисколько не сомневался в «крахе реформы, направленной на буржуазную перестройку российской деревни» [1, с.264]. С.В. Максимов, полагает, что «хотя реформа и была воспринята частью крестьянства, большинство сельского населения за 10 лет ее проведения не сочла для себя нужным, а главное, возможным выйти из общины. 

Не помогли здесь ни пропаганда, ни административное воздействие на общину» [28, с.135]. А.В. Ефременко, выдвинувший концепцию «Земской альтернативы» столыпинской реформе, считает, что «с точки зрения аграрного развития того времени, реформа была всего лишь случайностью…», она «не являлась объективно необходимой, что принципиально исключало саму возможность превращения ее в развитую действительность» [12, с.25-26]. Им вторит Н.А. Дунаева, по мнению которой попытка правительства разрушить общину была ошибочной. «Вместо изменения системы землепользования внутри общины, что действительно назрело и было необходимо, правительство, – пишет автор, – стало на путь полного уничтожения этого социального института» [11, с.85]. 

Однако такой односторонний подход говорит о поверхностном суждении и неправильном понимании стратегических целей столыпинского реформирования. Между тем, в своих многочисленных речах в различных государственных учреждениях П.А. Столыпин, неоднократно разъяснял позицию правительства, истинные предпосылки и цели аграрной реформы. Так, будучи еще на посту саратовского губернатора во всеподданнейшем отчете за 1904 г. П.А. Столыпин обозначил общие черты будущей земельной реформы, в результате которой, «наряду с общиною, где она жизненна, появился бы самостоятельный зажиточный поселянин, устойчивый представитель земли» [36, с.71].

 

Весьма полная формулировка основных целей реформирования была представлена П.А. Столыпиным в его выступлении во II Государственной Думе 10 мая 1907 г.: «…цель у правительства вполне определенна: правительство желает поднять крестьянское землевладение, оно желает видеть крестьянина богатым, достаточны <…>  Но для этого необходимо дать возможность способному, трудолюбивому крестьянину, то есть, соли земли русской, освободиться от тех тисков, от тех теперешних условий жизни, в которых он в настоящее время находится. Надо дать ему возможность укрепить за собой плоды трудов своих и представить их в неотъемлемую собственность. Пусть собственность эта будет общая там, где община еще не отжила, пусть она будет подворная там, где община уже не жизненна, но пусть она будет крепкая, пусть она будет наследственная» [37, с.93-94]. 

Механизм реализации аграрных преобразований вполне четко и определенно был изложен П.А. Столыпиным в Представлении в Государственную Думу Министерства внутренних дел от 4 апреля 1907 г. «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянского землевладения и землепользования». Реформатор обращал внимание на несомненную пользу указа 9 ноября 1906 г. для тех общин, которые сами уже разлагались. 

Призывая отказаться от искусственного поддержания таких общин, он вместе с тем подчеркивал: «Что касается общин жизнеспособных, в которых общинные начала еще крепки и жизненны и о желательности сохранения которых и может идти только речь, – то разрушить такие общины вообще едва ли возможно, раз существование их обусловливается действительными потребностями и опирается на правосознание и твердый хозяйственный и бытовой уклад крестьян» [13, с.15-16] 

Эту же мысль реформатор развивал и в речи перед депутатами Государственной Думы третьего созыва в начале декабря 1908 г.: «В основу закона 9 ноября, отмечал П.А. Столыпин, - положена определенная мысль, определенный принцип <…>  В тех местностях России, где личность крестьянина получила уже определенное развитие, где община, как принудительный союз, ставит преграду для его самодеятельности, там необходимо дать крестьянину свободу приложения своего труда к земле, там необходимо дать ему свободу трудиться, богатеть, распоряжаться своей собственностью; надо дать ему власть над землею, надо избавить его от кабалы отживающего общинного строя <…> Далее он особо подчеркивал, что «закон, вместе с тем, не ломает общины в тех местах, где хлебопашество имеет второстепенное значение, где существуют другие условия, которые делают общину лучшим способом использования земли» [39, с.61]. 

Эти слова П.А. Столыпина не оставляют двойного толкования, - его подход к общине являлся продуманным, дифференцированным, учитывавшим региональную специфику огромной страны. При этом, несмотря на все риторические таланты П.А. Столыпина, нет никаких оснований сомневаться в искренности его слов: в целом концепция реформы, изложенная премьером, соответствовала методам ее реализации.

В речи в Государственном Совете 15 марта 1910 г., глава правительства, весьма оптимистично оценивая успехи реформирования, отмечал, что «…при такой же успешной работе, еще через 6-7 таких же периодов, таких же трехлетий, общины в России – там, где она уже отжила свой век – почти уже не будет» [37, с.248]. Как можно видеть, П.А. Столыпин снова говорил не о всей стране, а только о тех регионах, где община уже изжила себя, и являлась тормозом для агротехнического прогресса крестьянского хозяйства. Кроме того, в цитированной речи, премьер в очередной раз обращал внимание на нежелание правительства «производить какую-либо насильственную ломку».  

Таким образом, П.А. Столыпин никогда не выступал за немедленный и повсеместный слом общины, последовательно высказываясь за сохранение различных форм крестьянского землевладения и землепользования. Реформаторский курс П.А. Столыпина не являлся слепой атакой на общину, безоглядно ломавшей традиционные устои русской деревни. В полной мере учитывались мнения самих крестьян, у которых отсутствовало единогласие о дальнейшей судьбе общины: имелись высказывания как за ее сохранение, так и за разрушение. 

Более того, ряд исследователей, в частности, известные современные исследователи крестьянской общины О.Г. Вронский [5] и Д.В. Ковалев [20], [21] отмечают в аграрном законодательстве П. А. Столыпина ряд серьезных правовых компромиссов и уступок по отношению к общине, учет особенностей крестьянского правосознания. Премьер, прекрасно понимая нецелесообразность скорейшего и полного распада общины, считал не просто допустимым, а необходимым сохранить ее там, где она была жизнеспособна, где переход к индивидуальному хозяйству не гарантировал крестьянам больших выгод. 

Этим была обусловлена сильная неравномерность в выходах крестьян из общины, и это подтверждает правоту слов П.А. Столыпина. Нет ничего удивительного в том, что реформа не везде протекала одинаковыми темпами. Указ от 9 ноября 1906 г. использовался крестьянами там, где община разлагалась, где мирской дух был уже слабым, и не был востребован в регионах, где община еще не достигла стадии разложения, а традиционное трехполье еще не вступило в полосу глубоко кризиса. 

В этой связи нельзя не согласиться с О.Г. Вронским, который отмечает, что «если бы правительство действительно вступило на путь повсеместной ликвидации общинного землевладения, то оно должно было ввести в закон требование обязательного выдела надельной земли к одному месту, а также предельно упростить процедуру выхода из общины отдельных домохозяев и целых обществ», чего сделано не было [5, с.232]. 

Аграрная модернизация, предложенная П.А. Столыпиным, не предполагала унифицированного подхода ко всему многомиллионному крестьянству, общей формулы для всей страны не существовало. Крестьяне, закрепив за собой землю, при желании могли оставаться в чересполосном владении, могли перейти к отрубному владению или образовать новые поселения частных собственников, так называемые, выселки, а могли вообще не выходить из общины, и всем селом продолжать практиковать переделы, – указ 9 ноября 1906 г. этому не препятствовал. 

Право крестьян, несогласных на разверстание и желающих оставаться при общинном землепользовании, нашло свое подтверждение и в Положении о землеустройстве (ст. 42). Выбор новых условий хозяйствования не ограничивался одними лишь хуторами, создание которых предполагалось только в тех случаях, когда это было возможно и экономически целесообразно, исходя из конкретных местных условий. 

В связи с чем, в Наказе землеустроительным комиссиям, утвержденном 19 сентября 1906 г., предписывалось оценивать всю совокупность местных условий, выяснять «как размеры земельной нужды, так и наилучшие и более целесообразные, по местным условиям, способы ее удовлетворения» [34, с.5]. О невозможности разбить все крестьянские земли на хуторские участки, говорил в своей речи в Государственной Думе товарищ министра внутренних дел А.И. Лыкошин, подчеркивая при этом, что «…такой мысли никогда не приводилось ни в Указе 9 ноября, ни в соображениях к нему…» [9, с.252].  

Не менее категоричен в этом вопросе был один из идеологов реформы А.А. Кофод, по мнению которого, устройство хуторов «там, где они могут оказаться не вполне уместными, - хуже чем ничего не делать» [40, с.246]. Сам П.А. Столыпин в письме к В.Н. Коковцову от 7 июля 1907 г. отмечал: «Никогда и никто не предлагал нашим посланцам силком навязывать хутора…» [38, с.158]. С этой точки зрения едва ли верным является утверждение А.М. Анфимова, что «неуспех хуторизации села если и не был предвиден, то был предрешен, заложен в изначально принятых законодательных акциях» [1, с.147]. 

Таким образом, неоспорим тот факт, что местные условия в ходе столыпинских аграрных преобразований, как резонно указывает Д.В. Ковалев, не просто учитывались, «но и оказывали решающее влияние на их масштабы, характер, динамику и логику развития на различных этапах реформирования» [20, с.82]. Напротив, общинная форма владения землею не считалась зачастую с разнообразием местных условий, являлась во многом принудительным союзом, обязывая каждого крестьянина хозяйничать не по своему усмотрению, а как велит ему общество. 

Указ 9 ноября 1906 г., положивший начало коренному переустройству деревни, был нацелен на облегчение выхода из общины тем крестьянам, кого сковывали рамки общины, кто желал из нее выйти, чтобы более свободно и эффективно хозяйствовать на своей собственной земле. Как отмечал известный экономист-аграрник Л.Н. Литошенко, «…чувство собственности, сменившее неопределенные права временного пользования, само по себе удесятеряло силы мелких землевладельцев» [25, с.141]. 

Весьма красноречиво на этот счет мнение подмосковного крестьянина С.Т. Семенова, который на основании собственных наблюдений и практического опыта писал, что выделы из общины «дают труженику землю свободную и на такой земле есть возможность проявить всю ту хозяйственную самодеятельность, на которую только человек и способен. При свободной земле могут беспрепятственно развиваться те творческие задатки человека, которыми богат и русский крестьянин и которым гнет мирского большинства не давал хода» [35, с.85]. 

Когда мы говорим о столыпинской аграрной реформе, не следует забывать тот факт, что распадение общины началось задолго до начала реформы, и по инициативе самих крестьян. Новые веяния в жизни в деревне, усиление противоречий между крестьянами, развитие индивидуализма способствовали трансформации общинного строя. Многие крестьяне переставали нуждаться в общине как в институте, который уже не гарантировал им достойного существования, тормозил развитие хозяйства, стесняя личную свободу наиболее предприимчивых земледельцев. 

Старые порядки во многих районах все больше изживали себя, общинное землевладение постепенно сокращалось, а стремление крестьян к индивидуальному хозяйству неуклонно прогрессировало. К примеру, в трех северо-западных губерниях (Гродненской, Ковенской и Минской) общинное землевладение вовсе отсутствовало. В Подольской губернии оно было зафиксировано только в двух селах [15, с.35-37]. 

Крестьяне в 34 раза чаще покупали землю в личную собственность, чем в общинную. Были и такие крестьяне, которые имели землю в личной собственности, но по разным причинам оставались в общине. По подсчетам известнейшего исследователя социальной истории России Б.Н. Миронова, за пореформенный период, к началу столыпинской реформы, около 3,7 млн дворов, или 39% всех крестьян – членов передельных общин, разочаровались или не доверяли полностью традиционным общинным порядкам [29, с.231]. 

При этом в некоторых губерниях (Волынской, Смоленской, С.-Петербургской и других) – еще до реформы отмечено массовое движение крестьян к расселению на хутора. Так, в Смоленской губернии в 1904 г. насчитывалось более 3000 хуторов. Историк В.Г. Тюкавкин, сделал аналогичный вывод о том, что предпосылки реформы были созданы гораздо раньше, отказом многих общин от традиционной земельно-распределительной функции (в 58% общин 40 губерний Центральной России не было переделов после отмены крепостного права) [42, с.185]. На это обстоятельство обращали внимание и дореволюционные исследователи [27]. 

Следовательно, реформа не противоречила желаниям крестьянства. Для очень многих из них общинная система землепользования была в тягость, и они воспринимали прогрессивные инновации. Именно на таких крестьян («разумных, крепких и сильных» по выражению П.А. Столыпина), стремящихся к прогрессу своего хозяйства, а вовсе не на кулаков, как о том в один голос утверждала советская историография, и была сделана ставка в правительственной программе реформирования. Эта мысль максимально рельефна отражена П.А. Столыпиным и в цитированном уже нами отчете за 1904 г., и в интервью корреспонденту газеты «Волга» [36, с.485].

 Указ 9 ноября 1909 г., отвечая назревшим потребностям крестьянства или, как говорил П.А. Столыпин, «потребности самой жизни», лишь ускорял процесс распадения общины в тех регионах, где община уже фактически не существовала, создавая, тем самым, альтернативный тип домохозяина, более успешного и приспособленного к новым реалиям [30, с.276]. Более того, по обоснованному замечанию известного историка Э.М. Щагина, для П.А. Столыпина и его соратников по реформированию, разрушение общины ни в экономическом, ни в политическом плане не являлось самоцелью, а было лишь одним из средств осуществления аграрных преобразований, направленных на создание мелких собственников с устойчивым хозяйством [45, с.80-81].

Итак, тезис о «крахе» реформы по причине неполного разрушения общины, является несостоятельным. П.А. Столыпин, прекрасно понимая, что далеко не все крестьяне желают перехода к единоличному хозяйству, вовсе не собирался в приказном порядке всех крестьян сделать частными землевладельцами. Насильно из общины никто не выгонялся, крестьянам предоставлялась полная свобода в выборе формы землепользования. В связи с чем, оценивать конечные результаты реформы по количеству крестьянских дворов, покинувших общину, а также по количеству созданных хуторских хозяйств, как это делается почти повсеместно, ошибочно. Подобный подход является в корне неверным, и от него необходимо отказаться. 

Подобный упрек в адрес П.А. Столыпина является не менее традиционным для отечественной историографии, и также берет свое начало с работ «вождя мирового пролетариата», которые, по своему содержанию, носили не научный, а откровенно партийно-пропагандистский характер. Но несмотря на это, они оказали колоссальное влияние на отечественную историческую науку. Случаи насилия над крестьянами приводились многими исследователями и в дореволюционной литературе, и в научных трудах, вышедших позднее. 

Действительно, местные чиновники, желая искусственно форсировать ход реформы, прибегали к мерам давления на крестьян, принуждая их подавать заявления о выходе из общины и о землеустройстве. В этом никаких сомнений быть не может. Между тем, реформаторский курс П.А. Столыпина изначально не предполагал принудительных мер к крестьянам. На это П.А. Столыпин обращал внимание в циркуляре губернаторам от 26 августа 1907 г.: «Правительство непреклонно решило дать возможность населению владеть и пользоваться землею в лучших условиях, чем ныне. Сделать это решено безо всякого насилия, так как в таком деле, насилие исключает успех. Решено лишь дать возможность каждому свободно владеть своим участком, создать мелкую личную собственность», подчеркивая при этом, что «…где община жизненна, там она и сохранится…» [36, с.171-172]. 

Не менее отчетливо позиция правительства отражена в уже цитированной нами речи премьера в Государственном Совете, в которой он еще раз напоминал, что политика правительства не направлена на насильственное разрушение общины: «Не вводя, силою закона, никакого принуждения к выходу из общины, правительство считает совершенно недопустимым установление какого-либо принуждения, какого-либо насилия, какого-либо гнета чужой воли над свободной волей крестьянства в деле устройства его судьбы, распоряжения его надельной землей. Это главная коренная мысль, которая легла в основу нашего законопроекта» [37, с.247]. 

Правительство было обеспокоено произволом местных властей, и со своей стороны, принимало все необходимые меры по пресечению подобных случаев, требуя от них исключить любое давление на крестьян, и тщательно следить за правильным применением указа 9 ноября 1906 г. В связи с этим в циркулярном письме от 21 января 1909 г. П.А. Столыпин разъяснял, что «…вся сущность закона 9 ноября основывается исключительно только на добровольном сознании населением выгод для него от перехода к личной земельной собственности и не дает никаких прав администрации оказывать в этом отношении какое-либо давление на население <…> …Органы правительства, – дополнял П.А. Столыпин, – могут лишь разъяснять населению смысл перехода к лучшим формам землевладения, ознакомлять крестьян с порядком этого перехода и его практическими и юридическими последствиями, требовать от должностных лиц исправного исполнения их обязанностей по этого рода делам, но отнюдь не могут понуждать этих лиц и вообще кого бы то ни было к переходу к личной собственности, составляющему по Указу 9 ноября 1906 г. право крестьян, воспользоваться или не воспользоваться коим всецело зависит от личного усмотрения каждого отдельного крестьянина» [36, с.230].

Таким образом, П.А. Столыпин был непримиримым противником каких-либо принудительных мер, неоднократно указывая на недопустимость и незаконность их. Подобные меры противоречили основополагающей идеи столыпинского аграрного законодательства, которое не являлось инструментом принудительной ликвидации общины, обеспечивая крестьянам право добровольного перехода от общинного владения к личному, но не обязывая их к этому. 

Непременный член Калужской уездной землеустроительной комиссии Г.А. Ермолов, опровергая обвинения в насилии, писал: «…едва ли может подлежать сомнению, что в таком громадном деле, как землеустройство, деле, затрагивающем внутреннюю жизнь крестьян, невозможно было бы достигнуть каких-либо благоприятных результатов путем насилия. Я еще могу поверить, что единичные дела могли быть проведены таким образом, но чтобы где-либо это было введено в систему и чтобы эта система дала благие результаты и оказалась жизненной – это может утверждать лишь лицо, совершенно незнакомое ни с бытом, ни с характером крестьян» [14, с.45]. 

В наши дни, необоснованность тезиса о повсеместном принуждении, весьма убедительно показана в одной из работ историка М.Д. Карпачева, который исследовав цели и результаты аграрной реформы в Воронежской губернии, констатировал отсутствие фактов принудительного роспуска общины в губернии [18, с.74]. К аналогичному выводу на материалах Нижегородской губернии пришла и исследовательница Т.Н. Ростовцева [32, с.233]. Даже такой убежденный критик реформы, как В.П. Данилов в одной из последних своих работ вынужден был признать, «…что принудительность все-таки не приняла всеобщего и исчерпывающего характера, реформаторы не встали на путь безудержного форсирования развала общинного уклада (как это случилось в годы сталинской коллективизации)» [8, с.637]. 

Выход крестьян из общины и укрепление надельной земли в личную собственность, являлись лишь начальным этапом реформирования, на что неоднократно указывал П.А. Столыпин. Так, например, в циркуляре губернаторам от 19 июня 1910 г., П.А. Столыпин подчеркивал, «что в землеустроительных начинаниях правительства укрепление надельной земли в личную собственность является лишь переходною ступенью, конечная же цель их заключается в устранении чересполосности, и других недостатков существующего землепользования» [40, с.704].

На втором этапе, начавшимся после издания закона 29 мая 1911 г., главным стержнем в реализации реформы становится землеустройство, в ходе которого, каждый домохозяин, без предварительного укрепления надела при проведении землеустроительных работ, становился собственником своего участка, получая на руки удостоверительный акт на землю. Поэтому неудивительно, что на данном этапе количество заявлений об укреплении стало снижаться, это давало повод противникам реформы утверждать о ее провале, игнорируя итоги и значение землеустроительный мероприятий, в особенности группового землеустройства – разверстания на хутора и отруба целых селений. 

Например, И.Д. Ковальченко, в статье, посвященной столыпинской реформе, неоднократно повторяя мысль о ее провале еще до Первой мировой войны, как и многие другие историки советского времени, данные о землеустройстве не анализировал вовсе, но при всем этом академик вынужден был признать, что выход из общины, и сведение наделов в хутора или отруба, «значительно расширяло свободу хозяйственной деятельности…» [22, с.61]. Уже неоднократно упомянутый нами А.М. Анфимов, падение числа выходов называл «катастрофическим для столыпинских реформаторов» [1, с.122]. Надо сказать, что подобная концепция оказалась достаточно удобным объяснением провала реформы. Однако землеустройство занимало в реформировании гораздо более значимое место, чем простое закрепление наделов в личную собственность. 

Оно распространялось на все крестьянские земли, и имело огромное значение в контексте рационализации крестьянских хозяйств, важным шагом на пути к поднятию культуры земли, а именно эта цель являлась ключевой в реформировании. Недаром, в докладе, прочитанном в Вольном экономическом обществе в начале апреля 1917 года, известный знаток аграрного строя России Б.Д. Бруцкус, отмечая несомненный успех столыпинского землеустройства, призывал Временное правительство и в дальнейшем не отказываться «от этой важной для сельского хозяйства меры, единственно потому, что ее выдвинул старый режим» [4, с.21]. 

Закономерное снижение числа выходов из общины сопровождалось ростом прошений о землеустройстве, число которых в 1913 г. в пять раз превышало число ходатайств за 1907 г. и в три раза – за 1908 г. По сравнению с 1910 и 1911 гг., число ходатайств увеличилось, соответственно, на 70% и 63%. Характерно, что рост числа ходатайств наблюдался во всех губерниях, где были учреждены землеустроительные комиссии [24, с.60]. При этом, фактически, в каждой третьей губернии Европейской России только за два года (1912-1913 гг.) было подано больше ходатайств, чем за предыдущие пять лет. В Тверской губернии количество ходатайств за те же два года составляло 51% от их общего числа [30, с.214]. 

В Московской губернии за 9 месяцев 1912 г. выделилось в 30 раз больше хозяйств, чем в 1908 г. и на 67% больше, чем в 1909 г. [26, с.26]. В Костромской губернии площадь землеустроительных работ 1912 г. в два раза превышала площадь работ предыдущего года и почти в 50 раз площадь работ 1907 и 1908 гг. В итоге, по стране площадь завершенных и подготовительных землеустроительных работ, с учетом землеустройства на землях Крестьянского банка и в Сибири, охватывала огромную территорию, равную площади современных Франции, Бельгии, Швейцарии, и Австрии вместе взятых [7, с.805]. Впечатляющий рост объемов производимых землеустроительных работ сопровождался улучшением их качества. 

Как видим, темпы проведения реформы не только не замедлились, но даже увеличились, в связи с чем, никак нельзя говорить о ее провале после 1910 г. Оценивать результаты столыпинской аграрной реформы следует исключительно на основании заявлений о выходе из общины в сумме с количеством ходатайств о землеустройстве. При таком подходе становится очевидным, что реформа не исчерпала свой потенциал, а, по сути дела, только набирала ход. Об этом умалчивала одиозная советская историография, ибо, если не было спада реформы, то все разговоры о ее «крахе» лишались бы твердой почвы.

Очень важно отметить, что многие из упоминаемых в трудах историков случаи массового силового давления на крестьян приводятся без достаточной доказательной базы, очень часто, без единой ссылки на источники. Так, для С.А. Сафронова вывод об административно-принудительном характере реформы является очевидным, и не требующим каких-либо доказательств [32, с.455]. П.Н. Зырянов, подчеркивавший в своих работах насильственный характер реформы, «многообразное и неустанное, законное и незаконное давление центральных и местных властей на общину», в качестве доказательства приводил один-единственный пример [14, с.134-135; 15, с. 59-60]. Еще один историк А.П. Корелин писал, что «несмотря на массированное административное давление, а может быть отчасти и в результате его, значительные массы крестьян выступили против насильственного разрушения общины», и тут же следовала оговорка, что «открытых выступлений было не так много» [22, с.105]. 

Насильственный и антикрестьянский (как считали советские историки) характер реформы должен был вызвать массовые протесты крестьян и волну аграрных беспорядков. Известный советский историк С. М. Дубровский  на основании данных Департамента полиции (который, безусловно, фиксировал все случаи крестьянских выступлений), привел статистические подсчеты, которые однозначно свидетельствуют о том, что массовых протестов крестьян против столыпинской аграрной реформы не было. 

Так, в монографии ученого [10], представлена информация об общем количестве крестьянских выступлений в 1890–1917 гг. (с. 518, табл. 212), а также данные по выступлениям крестьян непосредственно против реформы (с. 551, табл. 222). Сопоставление этих сведений позволяет сделать однозначный вывод о том, что в общем количестве крестьянских выступлений протесты против реформы были крайне незначительными. Хотя, сам С.М. Дубровский считал иначе, но статистика говорит сама за себя. На с.536 историк привел данные о характере крестьянских выступлений (табл. 218). Данные этой таблицы показывают, что подавляющее большинство аграрных волнений было направлено против помещиков.

 

Следует упомянуть, что в отечественной историографии, особенно советского периода, имела место тенденция к преувеличению масштабов неприятия реформы крестьянами. Так, Г.А. Герасименко, в своей монографии, вышедшей в середине 80-х гг. прошлого века, писал, применительно к 1910 г., что «столкновения и конфликты имели место во всех регионах страны безотносительно к тому, какая система землепользования там преобладала» [6, с.173]. Между тем, подобное утверждение историка не имеет под собой никаких оснований, и опровергается донесениями губернаторов, предоставленными в Земский отдел МВД в августе-ноябре 1911 г., согласно которым, почти в половине губерний Европейской России (в 22 из 47) за годы реформы, случаев массовых протестов общинников, которые бы вылились в серьёзные конфликты и беспорядки, зафиксировано не было [19, с.209-210]. 

Происходившие выступления крестьян зачастую объяснялись не протестами против реформы как таковой, а спорами и разногласиями между общинниками и выделяющимися. Вполне понятно, что раздел земли для крестьян являлся вопросом крайне болезненным. Основная причина вражды между общинниками и собственниками весьма точно отражена в материалах Оценочно-статистического Бюро Казанского губернского земства: «…при существующей сложности землепользования на общинных началах, когда интересы каждого домохозяина тесно сплетены с интересами всех остальных, выдел земли, находящейся во владении отдельного домохозяина, часто оказывается весьма затруднительным. 

Ходатайства об укреплении, выдвигая многие недочеты общинного хозяйства, являются поводом для споров из-за каждого клочка земли» [42, с.22]. При этом необходимо отметить, что вопреки устоявшимся представлениям, противоречия между крестьянами не носили массового характера. В начале 1909 г. в Санкт-Петербурге состоялся съезд непременных членов губернских присутствий и землеустроительных комиссий. 

Материалы съезда дают весьма целостную картину настроения крестьян и их отношения к проводимой реформе. Так, непременный член Таврического губернского присутствия отмечал, что «…население к своим сочленам, выходящим из общины, относится без всякой вражды» [40, с.255-256]. Земский начальник Холмского уезда Псковской губернии докладывал, что «отношение крестьян к укрепившим свои наделы и к хуторянам самое дружелюбное, причем последние пользуются особым уважением общинников, сознающих прекрасно всю выгоду хуторского хозяйства, но вместе с тем еще недостаточно решительными, чтобы последовать их примеру» [Там же, с.264]. 

Подобные настроения среди крестьян являлись характерными и для многих других областей. Подтверждая представленную на съезде информацию с мест, публицист С. Бельский на основании личного ознакомления с ходом землеустроительных работ, поездок по хуторским хозяйствам и бесед с крестьянами, свидетельствовал: «Никакой вражды между крестьянами землеустроительные работы не породили. Даже выделы отдельных домохозяев без согласия общества лишь в самых редких, исключительных случаях вызывали временные обостренные отношения между владельцами отрубов и общинниками» [2, с.81].

Кроме того, выводы к которым приходил Г.А. Герасименко строились во многом на материалах оппозиционной дореволюционной печати, страницы которой просто пестрели от критических публикаций и заметок. Многие факты преподносились как в кривом зеркале. Общую тональность таких публикаций весьма полно передавал публицист Б. Юрьевский: «Любой, даже непроверенный слух, о неудачной землеустроительной работе, моментально комментируется в самых различных органах печати, переносится в ежемесячные журналы, в коих производится тщательная сводка таких неудачных примеров, приведенных в газетах. Между тем как об удачно исполненных работах оппозиционная печать сведений никогда, конечно, не дает. Для непосвященных в дело широких слоев общества не трудно при таких условиях сделать вывод, что землеустройство проводится в большинстве случаев крайне неудачно» [46, с.6].

Одним из заблуждений критиков реформы является утверждение о том, что выход крестьян из общины совершался повсеместно в административном порядке, по постановлениям земских начальников. Между тем, материалы по Калужской губернии говорят совершенно об обратном: подавляющее большинство выделяющихся домохозяев (74%) получили согласие сельских сходов, и лишь 26% укрепили землю на основании постановлений земских начальников [31, с.159]. В Витебской губернии эти цифры были еще более внушительными – 85% укреплений состоялось по приговорам обществ [41, с.259]. 

Некоторое увеличение протестов против землеустройства в годы Первой мировой войны было связано с тем, что общинники выступали против его проведения в условиях, когда огромное число домохозяев находилось на фронте, и за его перенос на мирное время. Продолжение реформы в условиях военного времени воспринималось ими как дело сомнительное и несправедливое [44, с.136]. Не желая нарушать интересы крестьян, Главноуправляющий землеустройством и земледелием А. В. Кривошеин 29 апреля 1915 г. издал циркуляр о временной приостановке землеустроительных работ до возвращения находящихся в действующей армии домохозяев. Очевидно, что ни о каком насилии здесь речь идти не может.  

Таким образом, реформа, вопреки распространенному убеждению, не вызывала у крестьян массового отторжения. Крестьянские протесты, в большинстве случаев, были спровоцированы революционной пропагандой и неосведомленностью населения об основных положениях реформы, носили единичный характер, и не отражали настроения всего крестьянства. Стоит обратить внимание, что пропаганда на местах достигала порой таких масштабов, что предпринимались попытки толковать крестьянскому населению цели реформы, как желание правительства восстановить крепостное право [9, с.253]. Естественно, что на основе ложных слухов у крестьян формировалось настороженность и недоверие к правительственным начинаниям. Например, под влиянием революционной пропаганды крестьяне Чистопольского уезда Казанской губернии считали, что нужно всеми мерами настраивать односельчан против реформы [17, с.239]. Тем не менее, нам представляется, что Б.Д. Бруцкус, был не столь далек от истины, когда писал, что реформа «…ни разу не вызвала ни одной серьезной вспышки народного неудовольствия» [3, с.131]. 

Таким образом, в проведенном исследовании не находит также своего подтверждения тезис о повсеместном применении принуждения в отношении крестьян. Как было показано, злоупотребления на местах в ходе реформы имели место лишь в отдельных районах, происходили вопреки указаниям правительства, и объяснялись, главным образом, некомпетентностью, карьеристскими устремлениями и личными качествами местных чиновников [42, с.156], что являлось вполне закономерным: провести столь грандиозные по своим масштабам преобразования на огромной территории, с участием миллионов людей, в разных хозяйственно-экономических и природно-географических районах без каких-либо проблем и осложнений, – было просто невозможно. «Совершенно избежать народных волнений при проведении реформы, так близко затрагивающей насущные интересы наименее культурной части населения, едва ли возможно. По крайней мере, насколько мне известно, того не удалось достигнуть ни в одной стране», - писал со знанием дела А.А. Кофод [40, с.246],

Если принять во внимание, что более 25% домохозяев заявили о своем желании выйти из общины, и почти половина (47%) ходатайствовали о проведении землеустройства, и при этом около половины всех поступивших прошений не были вовремя удовлетворены органами землеустройства, то становится очевидным, что правительству абсолютно незачем было форсировать ход реформы, прибегая к принудительным мерам. И без того, производство работ, несмотря на увеличение к 1914 г. штата землемеров почти в десять раз (с 650 до 6.397), значительно отставало от количества ходатайств, удовлетворение которых, крестьянам приходилось ожидать иногда по нескольку лет. Например, в 1913 г. удалось закончить работы только для одной трети всех ходатайствующих.  

В целом, перестройка аграрных отношений осуществлялась на здоровой и добровольной основе. При прямом или косвенном давлении местных властей, общину покинуло, предположительно, не более 20-25% домохозяев [19, с.162]. Так, в Казанской губернии менее 2,5% домохозяев укрепили землю в собственность под давлением местных властей [43, с.62]. 

Разумеется, цифры эти не могли оказать существенного влияния на общий ход реформы, которая, без сомнения, встретила весьма широкий отклик среди крестьянства. Например, к 1913 г. в Московской, Астраханской, Архангельской губерниях пожелали землеустроиться более 80% крестьян, в Екатеринославской, Харьковской, Воронежской, Гродненской, Петербургской – доля дворов, ходатайствующих о землеустройстве, составляла от 58,6 до 63,6% [30, с.213]. 

Не стоит удивляться, что при подобных темпах к 1917 г. частное крестьянское землевладение стало доминировать над общинным. Интересные данные в связи с этим были опубликованы в «Земледельческой газете» в конце мая 1917 г. Согласно сведениям Министерства внутренних дел, представленным Главному земельному комитету, почти три четверти крестьянских дворов (около 8,5 млн из 14 млн) являлись собственниками своих участков. 

Несмотря на все сложности и издержки (на которые, кстати говоря, неоднократно указывали и сам реформатор, и его соратники), подавляющее большинство крестьян перешло к новым формам хозяйствования, исключительно, по внутреннему убеждению, осознавая выгодность такого шага, и как совершенно справедливо отмечал Петр Аркадьевич, «безрассудно было бы думать, что такие результаты достигнуты по настоянию правительственных чинов» [37, с.252]. 

Подводя итог всему вышесказанному, стоит сказать, что все претензии к аграрной реформе П.А. Столыпина: ее искусственный характер, насильственное разрушение общины, несоответствие преобразований традициям и менталитету крестьянства и т.п. – предъявлялись аналогичным реформам в других странах Европы и также оказались несостоятельными [29, с.239]. 

По замыслу П.А. Столыпина, столь грандиозная по своим масштабам земельная реформа, должна была проводиться в течение 6-7 трехлетий, то есть, примерно, 20 лет. Учитывая, что Первая мировая война приостановила реализацию реформы, а после февральских событий 1917 г. она была и вовсе прекращена постановлением Временного правительства, на наш взгляд, было бы уместней говорить лишь о промежуточных ее результатах, которые, учитывая короткие сроки преобразований, несомненно, оказались весьма значительными.

1. Анфимов А.М. Столыпин и российское крестьянство. М.: Ин-т рос. истории РАН, 2002. – 299 с. 

2. Бельский С. Новая земледельческая Россия (Очерки землеустройства). 2-е изд., доп.  СПб -М.: т-во М.О. Вольф, [1910]. – 208 с.  

3. Бруцкус Б.Д. Аграрный вопрос и аграрная политика. Пг.: Право, 1922. – 234 с. 

4. Бруцкус Б.Д. К современному положению аграрного вопроса. Пг.: тип. В.Ф. Киршбаума (отд.), 1917.  – 32 с.

5. Вронский О.Г. Государственная власть России и крестьянская община в годы «великих потрясений» (1905—1917). М.: Изд-во МПГУ, 2000. – 417 с.

6. Герасименко Г.А. Борьба крестьян против столыпинской аграрной политики. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1985. – 342 с.

7. Давыдов М.А. Двадцать лет до Великой войны: российская модернизация Витте-Столыпина. – 2-е изд., испр. и доп. СПб.: Алетейя, 2016. – 1080 с.

8. Данилов В.П. Судьбы сельского хозяйства в России (1861 – 2001 гг.) // История крестьянства России в XX веке. Избранные труды. В 2-х ч. Ч.2. М.: РОССПЭН, 2011. – С. 630-648.

9. Дебаты о земле в Государственной Думе (1906 – 1917 гг.). Документы и материалы / Сост. О.Н. Лежнева. М.: 1995. – 395 с.

10. Дубровский С.М. Столыпинская земельная реформа. Из истории сельского хозяйства и крестьянства России в начале XX в. М.:[Изд-во Акад. наук СССР], 1963. – 599 с.

11. Дунаева Н.А. Модернизационные процессы в поволжской деревне в 1907-1917 годах. Ульяновск: Изд. Качалин Александр Васильевич, 2012. – 282 с.

12. Ефременко А.В. Земская агрономия и ее роль в эволюции крестьянской общины. Ярославль: Изд-во «Ремдер», 2002. – 532 с. 

13. Закон 14 июня 1910 г. об изменении и дополнении некоторых постановлений о крестьянском землевладении. (Первоначальные предположения правительства по означенному предмету, извлечения из работ Гос. Думы и рассмотрение дела в Гос. Совете). СПб: Гос. канцелярия, 1911. – 1287 с.

14. Землеустройство в Калужском уезде / Под ред. непрем. чл. Калуж. губ. землеустроит. комис. С.Ф. Трухачева. Калуга, тип. Калуж. губ. зем. Управы, 1915.  – 47 с.

15. Зырянов П.Н. Крестьянская община Европейской России в 1907 – 1914 гг. М.: Наука, 1992. – 256 с.

16. Зырянов П.Н. Петр Столыпин. Политический портрет. М.: Высшая школа, 1992. – 159 с. 

17. Кабытов П.С. Власть и крестьянство Поволжья в период проведения Столыпинской земельной реформы // Крестьянство и власть Среднего Поволжья / Отв. ред. В.А. Юрченков. Саранск: НИИГН при Правительстве Республики Мордовия, 2004. – С. 234 - 243.

18. Карпачев М.Д. Столыпинские аграрные реформы в восприятии Воронежского крестьянства // Исторические записки: науч. тр. ист. фак. (Воронеж. гос.  ун-та). Вып.1 / отв. ред. А.З. Винников. Воронеж: Изд-во Воронеж. гос. ун-та, 1996. – С. 66-80.

19. Климин И.И. Столыпинская аграрная реформа и становление крестьян-собственников в России. СПб.: Клио, 2002. – 335 с.

20. Ковалев Д.В. Аграрные преобразования и крестьянство столичного региона в первой четверти XX века (на материалах Московской губернии). М.: МПГУ, 2004.  – 305 с.

21. Ковалев Д.В. Правовые компромиссы в земельной политике П.А. Столыпина // Вопросы истории. – 2018. – №7. – С. 43-49.

22. Ковальченко И.Д. Столыпинская аграрная реформа: мифы и реальность // История СССР – 1991 – №2. – С. 52-72.

23. Корелин А.П. Реформы П.А. Столыпина: исторический опыт и уроки // Труды Института российской истории. Вып.11 / [отв. ред. Ю.А. Петров]. М.: Ин-т рос. истории, 1997. – С.88-115.

24. Комитет по землеустроительным делам. Краткий очерк за десятилетие 1906-1916. / Ком. по землеустроительным делам. Пг.: Т-во Р. Годике и А. Вильборг, 1916. – 63 с.

25. Литошенко Л.Н. Социализация земли в России. Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001. – 536 с.

26. Личное крестьянское землевладение в Московской губернии в 1907 – 1912 гг. (Прил. к отчету агрон. орг. за 1912 г.) : По данным агр. орг. Моск. губ. землеустроит. комис. / ГУЗ и З. Моск. губ. землеустроит. комис. М.: тип. Рус. т-ва, 1913. – 161 с.

27. Лосицкий А.Е. К вопросу об изучении степени и форм распадения общины.  Укрепления наделов в полную собственность. Удостоверительные акты. Выходы на хутора и отруба. М.: Т-во «Печатня С.П. Яковлева», 1916.  – 57 с.

28. Максимов С.В. Столыпинское землеустройство (1906 – 1916 гг.). Арзамас: Изд-во АГПИ им. А.П. Гайдара, 1999. – 167 с.

29. Миронов Б.Н. Российская империя: от традиции к модерну: в 3-х т. Т.2. СПб.: Дмитрий Буланин, 2015. – 896 с.

30. Павлова О.В. Аграрная реформа в Тверской деревне (1906 – 1917 гг.). Дис. … канд. ист. наук. Тверь: 2006. – 358 с.

31. Панасюк В.В. Столыпинская аграрная реформа и российская провинция (по материалам Калужской губернии) // Российская история. – 2017. –  №1. – С.157-167. 

32. Ростовцева Т.Н. Столыпинская аграрная реформа в Нижегородской губернии. Дис. … канд. ист. наук. Нижний Новгород: 2002. – 268 с.

33. Сафронов С.А. П.А. Столыпин: реформатор на фоне аграрной реформы. В 2-х т. Т. 2. Красноярск: Сиб. федер. ун-т, 2015. – 457 с.

34. Сборник законов и распоряжений по землеустройству (по 1 июня 1908 г.). СПб., Канцелярия Ком. по землеустроит. делам, 1908. – 1295 с.

35. Семенов С.Т. Крестьянское переустройство. Три статьи. М.: Типо-лит. т-ва И.Н. Кушнерев и К°, 1915. – 87 с.

36. Столыпин П. А. Грани таланта политика / под. общ. ред. П.А. Пожигайло. М.: РОССПЭН, 2006. – 623 с.

37. Столыпин П.А. Нам нужна Великая Россия… Полное собрание речей в Государственной думе и Государственном совете, 1906 – 1911 гг. / сост.  Ю.Г. Фельштинский. М.: Мол. гвардия, 1991. – 411 с.

38. Столыпин П.А. Переписка. / под. общ. ред. П.А. Пожигайло. М.: РОССПЭН, 2004. – 704 с.  

39. Столыпин П. А. Программа реформ. Документы и материалы. В 2-х. т. Т.1.  / под. общ. ред.  П.А. Пожигайло. М.:РОССПЭН, 2002. – 764 с. 

40. Столыпинская реформа и землеустроитель А.А. Кофод. Документы, переписка, мемуары / сост. А.В. Гутерц. М.: Русский путь, 2003. – 744 с. 

41. Труды съезда непременных членов губернских присутствий и землеустроительных комиссий 10-23 января 1909 г.  СПб.:  тип. МВД, 1909. – 363 с.

42. Тюкавкин В.Г. Великорусское крестьянство и столыпинская аграрная реформа. М.: Памятники исторической мысли, 2001. – 304 с.

43. Укрепление наделов в личную собственность в Казанской губернии (Указ 9 нояб. 1906 г. и закон 14 июня 1910 г.). Казань: Оценоч.- стат. бюро Казан. губ. Земства, 1911. – 101 с. 

44. Шевелева О.В. Сельскохозяйственное развитие Великорусской провинции и столыпинская аграрная реформа в годы I мировой войны (по материалам Тульской губернии). Дис. … канд. ист. наук. Тула: 2008. – 213 с.

45. Щагин Э.М. Столыпинская аграрная реформа: ее результаты и судьба // Очерки истории России, ее историографии и источниковедения (конец XIX – середина XX вв.). М.: Гуманитар. изд. центр  Владос, 2008.  – С.79-94.

46. Юрьевский Б. Правительство и земля. СПб.: Тип. "Сел. вестн.", 1912. – 69 с.